Как появляются вещи

[Murgatrojd]

Текст написан по заявке.

Название: Как появляются вещи
Рейтинг: NC-17
Размер: макси (220 тыс.зн. / 34 000 слов)
Персонажи: Ласло МакБрайд / Дрю Даффи
Жанры: Романтика, Ангст, Драма, Повседневность
Предупреждения: Нецензурная лексика, Смертельные заболевания, Проституция
Описание: «Шаг 0: Узнав диагноз, положи свои чувства на чаши весов. Оцени всё. Если тебе покажется, что решение очевидно – притормози и задумайся. Любой план будет взвешеннее и логичнее того, который первым пришел тебе в голову.» (Как с этим жить: практическое руководство онкобольного, N.Y., Издательство Колумбийского университета, 2020, 590 с.)

От автора: текст пролежал в загашнике почти год. Я думал: скоро эта хуйня в моей жизни устаканится, и я приведу "Вещи" в порядок. Что-то перепишу, а что-то доделаю... Но "эта хуйня" решила не устаканиваться. Вряд ли я в ближайшее время буду что-то писать, вычитывать и доделывать.
Это не лучший мой текст. Не самый крутой, не самый интересный, даже не самый эмоциональный... но никаких других нет, и в ближайшее время не будет. Я даже не знаю, хватит ли у меня сил на ответы в комментах. Если не хватит, то знайте - я благодарен каждому отзыву.
Спасибо, что читаете. На кой черт я бы вообще писал, если не для вас.

ЧИТАТЬ ТЕКСТ НА ФИКБУКЕ

@темы: закончено, ориджинал, писанина

---

Ешь, молись, еби

[Murgatrojd]

Текст посвящается сразу двум заявкам: раз, два. НЕ ОМЕГАВЕРС! Ситуация вышла из-под контроля, и вместо сильного омеги в мире альф у меня получился сильный гей в мире мафии.

Название: Ешь, молись, еби
Рейтинг: NC-17
Размер: макси (175 тыс.зн. / 28 000 слов)
Персонажи: Джеймс Лиланд / Донни Делано
Жанры: Драма, Экшн, Повседневность, Любовь/Ненависть
Предупреждения: нецензурная лексика, юст
Описание: «Таких, как Донни, тут не считали за людей. Признавшись, что любишь сосать члены, можно было лишиться не пары выбитых зубов, а пальцев, глаз, яиц и других частей тела в порядке строгой очередности. Будь Донни информатором, бухгалтером или банковской крысой, его отымели бы в зад дулом пистолета, а потом нашпиговали свинцом, как буженину – дольками чеснока. Но Донни не был информатором. Донни был геем, а еще он был убийцей.»

ЧИТАТЬ ТЕКСТ НА ФИКБУКЕ

@темы: закончено, ориджинал, писанина

---

Заповедник детских страхов

[Murgatrojd]

Текст написан по заявке.

Название: Заповедник детских страхов
Рейтинг: NC-17
Размер: макси (160 тыс.зн. / 26 000 слов)
Персонажи: Джо / Ворона
Жанры: Романтика, Ангст, Драма, Повседневность, Hurt/comfort, ER (Established Relationship)
Предупреждения: кинк
Описание: «Джо забросил ремень сумки на плечо, подхватил чемоданы и огляделся вокруг. Вдоль путей тянулась полоса чахлых елок. Ворона вышагивал вдалеке, маленький и сутулый, подволакивая правую ногу по земле. В провалах между платформами клубился туман, и тонкий его слой стелился до самого здания вокзала. Ворона брел в нем по колено, словно в молоке. Ног его не было видно, и только правое плечо дергалось вверх-вниз на каждом шагу. Джо вдруг подумал, что они приехали в этот город совершенно зря.»

ЧИТАТЬ ТЕКСТ НА ФИКБУКЕ

@темы: закончено, ориджинал, писанина

---

У меня всё в порядке

[Murgatrojd]

Название: У меня всё в порядке
Рейтинг: PG-13
Размер: мини (19 тыс.зн. / 3 000 слов)
Персонажи: Квят | Дима
Жанры: фантастика, антиутопия, повседневность
Описание: «- В отпуск иду! – торжественно, с каким-то невыносимым, лживым бравированием в голосе сообщил Квят. По офису прокатилась волна шепотков. Потом затихла. Сочувствовать открыто в таких случаях было не принято, но и скрыть свое отношение удалось не всем. Офисный этикет предполагал, что отпуск – это хорошо, отпуск – это забота о работниках и их здоровье… В отпуск все должны хотеть! А Квят не хотел. Да и кто бы в своем уме захотел?»

Когда Квят покинул кабинет начальника, Дима сразу понял – дело дрянь. Тот был белым как мел, но шел ровно, расправив плечи, высоко и спокойно подняв голову. Только улыбался как-то ломко, неестественно – как человек, у которого посреди совещания разболелся зуб.
- В отпуск иду! – торжественно, с каким-то невыносимым, лживым бравированием в голосе сообщил Квят.
По офису прокатилась волна шепотков. Потом затихла. Сочувствовать открыто в таких случаях было не принято, но и скрыть свое отношение удалось не всем. Офисный этикет предполагал, что отпуск – это хорошо, отпуск – это забота о работниках и их здоровье… В отпуск все должны хотеть!
А Квят не хотел.
Да и кто бы в своем уме захотел? Если бы такой человек нашелся, Дима с радостью отдал бы ему свою очередь на медосмотр и биопротоколирование. У чувака, который хочет в отпуск, точно проблемы с головой. Осмотр ему нужнее.
- Мужик… - сочувственно протянул Ломов, поднявшись из-за стола. Квят шел между рядами сотрудников, и Ломов, не сдержавшись, похлопал его по плечу. Его многие хлопали – по спине и лопаткам, глядя, как на покойника. В чужих глазах виднелся плохо замаскированный страх, сочувствие и, пожалуй, нотка облегчения. В отпуск всегда отправляли по одному сотруднику. Раз уходит Квят, остальным бояться нечего.
Светик-Семицветик – новенькая девчонка-аналитик, - прикоснулась к его ладони, задержала пальцы, а потом убрала руку и спрятала глаза. Квят улыбнулся.
- У меня все в порядке, - сказал он, то ли обращаясь к Светику, то ли пытаясь убедить в этом самого себя. – Все в порядке. Это же отпуск. Что плохого в отпуске…
Когда Квят дошел до стола Димы, тот уже покидал в сумку срочные отчеты, набросил куртку и возился с молнией. Дима всегда знал, что его другу нужно в текущий момент.
- Ты, я, бар за углом, - непослушными, белыми как известь губами проговорил Квят. – Сейчас же.
С одной стороны, каждая бутылка пива в твоем биопротоколе – это лишняя галочка в графе «повреждения печени». Чем больше таких галок, тем выше вероятность того, что через год-другой тебя отправят в отпуск.
С другой стороны, Диму не особо ценили. Продажи у него были невысокие, зарплата по нынешним меркам – почти нищенская, и разбазаривать на такого доходягу отпускные дни никто не станет. Ну а Квяту трезвый образ жизни теперь как мертвому припарка. Пей, не пей, всё одно…
- Позвонить Соне? – спросил Дима, наконец-то справившись с язычком молнии и застегнув куртку.
Поднял глаза.
Квят улыбался, рассеянно глядя по сторонам. «У меня все в порядке», - говорило окружающим его лицо.
«У меня все зашибись».
А в глазах его стыла мертвецкая, леденящая паника.
- Ага, - сказал Квят. – Позвони…

* * *

Звонок Соне был не блажью, а необходимостью. Помимо того, что Соня была потрясающей красоткой (и это при том, что ее пышные формы были в полтора раза крупнее модельных параметров и помещались только в сшитые под заказ шмотки), еще она слыла спецом по уклонению от отпусков. Ходили слухи, что в отпуск Соню не могли отправить уже лет пять.
- И как тебя угораздило? – спросила Соня, прикуривая тонкую дамскую сигаретку и заказывая у бармена коктейль. Она всегда была такой: делала параллельно кучу дел, много зарабатывала, быстро думала, остро отвечала, звонко смеялась и вызывала у Димы приливы странного, щемящего восторга. Замутить с Соней он, конечно же, не пытался. Это была цыпочка не его уровня.
- Много мотался по командировкам, - сказал Квят. – Бациллы в кондиционерах, фастфуд, гребаные часовые пояса туда-сюда…
Завибрировал брошенный на столешницу телефон. Квят мазнул пальцем по экрану, сбросив звонок. Лита пыталась достучаться до него уже третий или четвертый раз, но он отмахивался – «не хочу расстраивать ее раньше времени».
Порой Диме казалось, что Квят слишком бережет свою девушку от дурных новостей. И потому слишком крепко приклеил к себе маску «У меня все в порядке»; так крепко, что она срослась с лицом.
- Продуктивность снизилась, - пробормотал Квят, оторвав взгляд от телефона. – Доля удачных сделок упала на шесть процентов... Гастроэнтеролог говорит, что с желудком полная жопа, и если это не решить, угожу под капельницы и сорву им какую-нибудь сделку…
Трудно быть хорошим работником. А лучшим в отделе – вообще кошмар. Дима знал: если его показатели упадут не то что на шесть процентов, - на двадцать шесть! – никто и не заметит. А у Валерия Квята шесть процентов – это миллионы.
Усталость от переговоров, изможденность после перелетов через океан, расстройства пищеварения, износ суставов, холестериновые бляшки в сосудах, песок в почках, кариес на зубах, аномальные клетки в простате, которые не понравились штатному онкологу… Все, что происходило с телом Квята, доводило медперсонал их фирмы до истерики. Неудивительно, что для него стребовали полноценный оплачиваемый отпуск – четыре недели полного пансиона и оголтелой заботы о его организме.
Четыре недели, после которых он вернется обновленный, полный здоровья и сил, с умственными и физическими показателями выше нормы.
И сможет пахать, пахать, пахать.
По пути в бар Дима спросил: вот на кой хер тебе быть лучшим? Сидел бы в середнячках, и не было бы никакого отпуска… А Квят посмотрел на него, как на дурака, и спросил: а жить я как буду? На гроши содержать Литу, предков, сестру-дуреху и ее детей? Перебиваться, как ты, от зарплаты до зарплаты? Чтобы бабла хватало на всех, нужно пахать. Чтобы пахать, нужно себя гробить. А чтобы не загнуться при этом, правительство придумало отпуска…
- Значит так, - сказала Соня, зажав сигаретку между пальцами с алым маникюром. Губы у нее тоже были алые, ровно очерченные и притягивающие взгляд. - Можно написать жалобу в Медрабнадзор. Передать анонимное мнение о том, что отпуск тебе выделили по блату. Мол, есть сотрудники, которые заслуживают его больше…
Дима фыркнул.
- Ты бы видела его показатели, - сказал он тихо. – Наш начальник на Квята чуть не молится. Какой там блат…
- Ну, мое дело маленькое, - сказала Соня. Линия платья стекала по ее плечу, обнажая полную, матово-белую грудь, и Диме трудно было оторвать от нее взгляд. – Я советую – вы делаете. Не получается это – пробуете другое. Не получается другое – пробуете третье. Не обязательно доводить до конца – просто дайте делу ход. Они утонут в своих бумажках, а отпуск отложат на неопределенный срок. Так сказать, до прояснения обстоятельств.
Квят постучал пальцами по барной стойке, не поднимая глаза.
Потом спросил:
- Что еще?
- Комитет по бюджетным вопросам, – сказала Соня. - Оспорьте приказ о выделении средств. Может, получится сократить список работ с «олл инклюзива» до зубных и косметических.
- Еще?
- Сделай запрос на генетическую диагностику. Скажи, что боишься папенькиного наследства в виде какой-нибудь болячки. Пока результаты диагностики не придут, отправлять тебя в отпуск никто не станет…
- Еще?
Дима по глотку тянул пиво и смотрел в окно.
Над городом сгущались тучи. Жирные и неторопливые, они тащились боками по бритвенно-острому краю многоэтажек и ранились, скупо проливаясь дождем.
- … и потому апелляцию одобрили, а мой отпуск отдали Ленке. Еще можно подыскать себе конференцию с уровнем аккредитации А4 и выше. Если получишь статус докладчика…
Дима украдкой взглянул на них. Соня в своем платье выглядела развратно и великолепно – и, кажется, совершенно не боялась угробить легкие сигаретами, которые тянула одну за другой.
Квят был спокоен, как парень с рекламы легких дневных транквилизаторов. Убранные от лица волосы, волокнистая синева глаз, резкие линии скул и рта… Бывшая подружка Димы сказала, что за такого мужика можно убить. Ляпнула это в постели, сразу после секса с Димой, сладко потягиваясь и разбросав руки по простыням…
Он согласился.
Глупо было обижаться на правду. Квят был привлекательнее, умнее, гораздо успешнее его, и если бы Димина девушка к нему сбежала, ее можно было понять.
- … окей, пускай переговоры. Если тебя некем будет заменить…
- У Лодных показатели не намного хуже. Его уже поставили на мои проекты. Чтобы меня некем было заменить, на голову Лодных должен упасть кирпич…
Дима глянул на Квята быстро, тревожно. Тот перехватил его взгляд и улыбнулся: «У меня все в порядке».
«У-меня-все-в-порядке».
«У-меня-всё…»
Отрепетированная улыбка, которой Квят пытается убедить окружающих: ему совсем не страшно, его сердце не ёкает тревожно и не бьется, как придурочное, в кровь расшибаясь о ребра. Как будто это Диму отправляют в отпуск, а не его.
- Ты в бога веришь? – спросила Соня. Задумчиво провела ладонью по бедрам, расправляя складки платья, и отодвинула от себя опустевший бокал. – Напиши все бумажки, которые я перечислила… но в твоем случае надежды мало. Так что садись и помолись хорошенько, чтобы на голову Лодных все-таки упал кирпич.

* * *

За сутки до отпуска Квяту вручили стандартный проспект, стопку бумаг на подпись и список физиологических улучшений, которым его должны были подвергнуть.
В этом проспекте жизнерадостные люди улыбались и махали руками, возвращаясь из отпуска к родным, и их лица выглядели столь же счастливо, сколь и неестественно. Как продукт пропаганды, которую десятилетиями закладывают в головы людей, и все никак не могут заложить.
Государство заботится о вашем здоровье.
Государство выделяет вам отпуска.
Государство обязует работодателей их оплачивать…
Неужели вы не рады?
Неужели вы не цените то, что вам дают, неблагодарные вы суки?!
В этот же день Квят заявился к Диме с двумя бутылками коньяка и машинкой для стрижки волос.
Нажраться до поросячьего визга у них не вышло – зато вышло обрить Квяту голову, прядь за прядью срезав все то роскошное, отращиваемое им не первый год великолепие. Со своими патлами, уложенными от лица до середины шеи, Квят выглядел сладко и пьяняще – так, что у девчонок от него башню сносило. А без них – злобно и выхолощенно, как вчерашний зэк.
Было в этом что-то личное. Волосы все равно бы сбрили перед началом процедур – первым делом в отпуске вскрывают черепушку и проверяют проводимость нервных волокон, латают повреждения мозговых тканей, что-то там делают с нейромедиаторами… Дима в этом не разбирался. В отпуске с людьми делали много такого, что он видел только в кино, и после чего они могли работать в три раза продуктивнее. Потом синтетические ткани изнашивались, и показатели постепенно падали до прежнего уровня. А то и ниже…
Если сотрудник был ценным, его снова отправляли в отпуск.
И опять.
И опять…
Но волосы были дороги Квяту, и он решил расстаться с ними символично, обдуманно, запивая это дело коньяком из горла и даже не морщась. Когда Дима добривал пряди у лба, те упали не сразу, а какое-то время цеплялись за кожу тонкими светлыми волосинками – словно паутина, налипшая на идеальной формы череп. Потом лезвия подрубили те несколько волосков, и прядь соскользнула по щеке Квята, упав ему на колени.
- Ну, все, - сказал он, посмотрев на валяющиеся у ног светлые волосы. – Я готов.

* * *

На улице было жарко и влажно. Как будто дождь, льющий четвертые сутки подряд, не освежал город, а превращал его в парную.
Квят шагал по лужам, расплескивая воду – он называл это «прогулкой», хотя больше смахивало на попытку пешком добежать до границы с Финляндией. Там бы его не смогли поймать и отправить в отпуск.
- Я не могу работать хуже! – быстро говорил он. – Мне бабки нужны! Лита же знать не знает, откуда они берутся! Сидит себе в медцентре на минимальном окладе, бумажки заполняет… мечтает о том, чтобы стать моделью. А знаешь, каково моделям? Знаешь?!
Дима не знал. Просто молча волочился за Квятом, сунув руки в карманы тощей летней куртки.
- Моделей в отпуска гоняют раз в полгода! - почти выкрикнул Квят. Голос его дрожал от злости и растерянности. – Чуть складочка, чуть морщинка, чуть потемнение эмали на зубах… Их там потрошат и переделывают заново, чтобы были здоровые и красивые, и пахали как лошади… Эта дура в отпуске ни разу не была, а думает, что ей будет по кайфу!
- А может, будет, - тихо-тихо сказал Дима.
Квят не расслышал его, но обернулся, реагируя на голос.
- Чего?
- А может, будет, - несмело, но все-таки чуть погромче повторил Дима. – Все-таки это полезно для организма… В отпуске лечат, органы заменяют на те, что поновее… Разве это плохо?
Квят помолчал. Встал посреди улицы, широко раздвинув ноги, словно не замечая, как струи воды стекают с крыши и заливаются ему под воротник.
- Ты в отпуске хоть раз был? – тихо, с непонятной интонацией спросил он.
Дима качнул головой. Ему – бесперспективной мелкой сошке – в его двадцать четыре всего разок дали неделю отпуска, чтобы провести полную замену зубов и удалить опасные родинки.
Это было не страшно и почти не больно. И, в общем-то, даже полезно.
- Меня там вскроют, - тихим, звенящим голосом сказал Квят. Он весь был как струна, поверни колок еще раз – и она лопнет с глухим «тунг».
- Вот отсюда, - Квят ткнул пальцем себе в низ живота, а потом провел им до кадыка, - досюда. И черепушку вскроют тоже. Мне прополощут мозги, чтобы они лучше работали. Из меня вытряхнут все органы, которые согласно биопротоколу нуждаются в замене, и запихнут вместо них аналоги. Я буду неделями мариноваться под наркозом, мне будут спаивать швы, чтобы они быстрее заживали, мне будут сверлить кости, колоть, переделывать. Меня будут апгрейдить, чтобы я лучше работал, как будто я гребаный ноутбук!
Дима молчал.
И каким-то звериным чутьем понимал, что ляпнуть сейчас что-то лишнее – значит, остаться одному под дождем. Квят убежит, весь напряженный, раздерганный, встревоженный… и ему даже некому будет пожаловаться. Не Литу же ему пугать такими рассказами, и не сестру… Квят бережет своих женщин. Только улыбается им фальшивой сдержанной улыбкой и говорит: «У меня все в порядке».
Хотя до «порядка» ему, как пешком до границы с Финляндией. Сколько бы он к ней ни бежал – не добежит.
- Зато те, у кого больше отпусков, живут дольше, - тихо и осторожно сказал Дима. – И на пенсию выходят почти все… И выглядят круто. Вон, Зинченко из технического отдела в свои восемьдесят выглядит как пятидесятилетний… А все потому, что его в отпуск раз в год гоняют.
Квят дернул уголком рта, и гримаса на его лице стала неприязненной, почти отвратительной.
Даже удивительно, каким непривлекательным может стать такое красивое лицо. Дима всегда хотел быть похожим на Квята. Но не сейчас.
- Эти синтетические органы разлагаются, как кусок коровьего лёгкого, брошенный на прилавок в жаркий день, - мрачно сказал Квят. - Чуть зазеваешься – и от тебя уже нужно отгонять мух, потому что вместо внутренностей у тебя зловонная каша, вместо суставов – труха, а мозги давно спеклись. Зинченко таким станет за год, как только выйдет на пенсию…
Дождь снова начал накрапывать. Вереница пешеходов тащилась через дорогу по ближайшей зебре – мама, папа и двое детей с канареечно-желтыми зонтами. Дима следил за ними, кусая губы, и боялся посмотреть другу в глаза.
- Отпуска нужны для того, чтобы мы не развалились раньше срока, - сказал Квят, и голос его был внезапно твердым и спокойным. Словно он уже откричал свое. – Чтобы мы пахали до самой пенсии, как заведенные… Это раньше синтетика стоила дорого, а пересадки – и того дороже. А теперь…
Дождь заморосил по лужам; выглядело это, словно черная и блестящая шкура зверя, которая вдруг покрылась мурашками. Вот лужа еще спокойна, а вот у нее шерсть дыбом…
- Теперь дешевле латать нас и загребать прибыли лопатой, чем пользоваться одноразовыми работниками, - Квят ухмыльнулся, и в уголках его рта залегли глубокие, некрасивые складки. – Раньше ведь как было… Убил печень? Все, инвалид, до конца жизни на диете. Подагра разыгралась? Сидишь на обезболе и нянчишь ногу – вместо того чтобы работать. Нервишки расшалились? Продуктивность катится в тартарары… А теперь это не беда! Если ты ценный работник – все можно исправить!
Капли забарабанили по его лицу, и Квят вскинул руку, на автомате собравшись заправить за ухо намокшую прядь. Потом вспомнил, что волос больше нет, и убрал руку обратно в карман.
- Это имитация здоровья, - сказал он. Черты его лица сгладились и больше ничем не выдавали тот испуг, ярость и злобу на всех и вся, которые терзали Квята в последние дни. – Это хреново, чувак. Это больно, мерзко и больше напоминает непрекращающийся ночной кошмар… но я в порядке, - добавил он вдруг. – Я не первый раз это делаю… Я просто…
Дима положил руку на его плечо. Молча сжал пальцы, глядя куда-то в сторону. Дождь бил его по макушке и затылку, заливался за шиворот, но после влажной вечерней духоты это было даже приятно.
Квят помолчал. А потом сказал тихим, спокойным голосом:
- Просто мне страшно.

* * *

Ливень был такой, что иногда Диме казалось: струи дождя разобьют окно, как шрапнель.
Он всю ночь проворочался, пытаясь заснуть, а в половину шестого, так и не справившись с задачей, встал и начал собираться на работу.
Сегодня Квяту должны были вскрыть черепушку.
А дождь все шел… Как будто небо решило устроить ему пышные поминки, и теперь рыдало навзрыд.

* * *

Когда Квят ворвался в офис и прошагал между столами, оставляя на белоснежном полу грязные следы от туфель, Дима его едва не пропустил. Только в последнюю секунду оторвал взгляд от компьютера – решил глянуть, кто там такой резкий, и заметил со спины знакомый костюм-тройку и незнакомый затылок.
Привыкнуть к Квяту без волос оказалось труднее, чем Дима ожидал.
Стеклянная звуконепроницаемая дверь в кабинет начальника захлопнулась и оставалась закрытой очень долго. Светик-Семицветик дважды успела сбегать покурить, Дима и Виктор Ломов выпили кофе с пирогом (его передала жена Ломова – большая мастерица по части выпечки), а Квят все не шел и не шел.
Потом дверь распахнулась.
Лицо у Квята было такое… Дима не смог бы сказать, какую эмоцию оно выражает. Черты его были ровными и сглаженными, словно единственной эмоцией Квята было тотальное равнодушие.
- Ну чё? – спросил Ломов, привстав из-за стола.
Все головы повернулись к Квяту. Тот помолчал, а потом медленно, словно пытаясь сдержаться, не заорать, никак не выразить свои настоящие чувства, слово за словом процедил:
- Нет у меня отпуска…
Все молчали. Гробовая тишина спустилась на офис – в момент, когда многим хотелось сказать «Фу-у-у-ух, мужик, пронесло!», все вдруг почувствовали, что это будет излишним.
Что нельзя так радоваться, ускользнув от благодетели со стороны компании и государства. Иначе компания и государство отомстят тебе – неблагодарному сукиному сыну, не оценившему их щедрый порыв.
- Лодных на лысой резине рассекал, - все так же медленно, словно сам не поняв еще, о чем говорит, пояснил Квят. – А тут ливни… Вчера вечером разбился. Говорят – органы все перемешались, как куски мяса в борще, реанимировали только чудом. Его теперь в отпуск отправят месяца на три…
Тишина стала влажной и гнетущей – точно такой, как воздух за пределами офиса.
- Меня теперь некем заменить, - сказал Квят. Траурная нотка в его голосе звякнула, как монетка, на поверку оказавшись такой же фальшивкой, как и его радость в честь отпуска несколько дней назад.
Кто-то ему громко и неискренне посочувствовал. Кто-то – украдкой пожал руку или хлопнул по плечу. А кому-то было плевать – например, Роману за дальним столом. Любой отпуск (даже отменившийся) был большим событием и волновал многих, но Романа гораздо сильнее волновал его обед.
Квят прошел между столами и остановился рядом с Димой. Медленно постучал пальцами по его столу, улыбнулся, а потом вдруг сказал:
- Ничего.
И еще.
- У меня все в порядке.
И в этот раз у него действительно все было хорошо.

* * *

Целых шесть месяцев.

* * *

А потом, когда Квят покинул кабинет начальника, Дима сразу понял – дело дрянь.
Начальство заботится. Государство настаивает…

@темы: закончено, ориджинал, писанина

---

О чем молчат города

[Murgatrojd]

... мне было скучно, так что я придумал новый омегаверсный мир. С альтернативной историей, альтернативной эволюцией, альтернативным институтом семьи etc. Зачем? ПОТОМУ ЧТО МОГУ.

Warning: текст написан по заявке! То есть клёвую идею альтернативной эволюции я растратил на 50% ебли, 40% флаффа и 10% подковерных интриг. Лето - время любви =)) Мне не хотелось ничего серьезного, и получилось то, что получилось.

Название: О чем молчат города
Рейтинг: NC-17
Размер: макси (200 тыс.зн. / 32 000 слов)
Персонажи: Захария Митич, Малахия Митич, Лука Митич / Лем
Жанры: омегаверс, фантастика, романтика, любовь/ненависть
Предупреждения: нецензурная лексика, групповой секс, полиамория
Описание: «Это больше напоминало смерть, чем полет. Ты в темноте, пустоте и абсолютном, необъятном молчании космоса; над тобой больше нет Солнца, которое станет ориентиром, а под тобой – Земли, на которую твое бренное тело сможет упасть. Только пустота и звезды. Митич вычеркивал собой весь мир; стерилизовал его, выхолащивал, делая абсолютным воплощением вселенского НИЧЕГО. Тихонько промычав – но так и не открыв глаза, - Лем обмяк и соскользнул руками с его тела.»
Исходники внешностей: раз, два, три.

ЧИТАТЬ ТЕКСТ НА ФИКБУКЕ

@темы: закончено, ориджинал, писанина

---

Летнее сердцестояние

[Murgatrojd]

Исполнение заявки "На Земле все прекрасно! Будьте счастливы!"

Название: Летнее сердцестояние
Рейтинг: R
Размер: миди (55 тыс.зн. / 10 000 слов)
Персонажи: Салли/Сид, Салли/вон тот мужик с краю, Салли/Сверхразум
Жанры: ангст, фантастика, психология, ужасы, апокалиптика
Предупреждения: нецензурная лексика
Исходники внешностей: так выглядит Салли; так выглядит Сид.
Описание: «На эстакаде полыхнуло алое зарево. Затрепыхалось, лизнув небо розовым язычком, а потом рассыпалось, расплылось в стороны и стало горячим и густым. И Салли вдруг понял, что всё это – всерьез. «НА ЗЕМЛЕ БОЛЬШЕ НЕ ПРОИЗОЙДЕТ НИЧЕГО ПЛОХОГО», - утверждали белые буквы на черном табло. «БУДЬТЕ СЧАСТЛИВЫ». Салли молчал, будучи не в силах возразить. Эстакада пылала. Наверное… - подумал Салли. Наверное, так закончится мир. Словно подтверждая его мысли, табло вдруг погасло.»

ЧИТАТЬ ТЕКСТ НА ФИКБУКЕ

Это был обычный вечер. Люди вернулись с работы. Люди приготовили
себе ужин. Люди включили телевизор, а там – новости. «Сегодня ничего
плохого не произошло! На Земле все прекрасно! Будьте счастливы!»
И это было началом конца.

Anna54

* * *

У Салли мерзли ноги.
Это было странно: летом в Коннектикуте довольно жарко. Стоячий воздух и зашкаливающие температуры душили Нью-Лондон уже несколько дней, ведущие новостей отчитывались о количестве лесных пожаров и победах над ними… а у Салли мерзли ноги. От нечего делать он потер ступней о ступню и решил размяться – походить немного по вокзалу, пока его поезд не прибыл.
На экранах в зале ожидания расцветала заставка NBC Nightly News, и мистер Холт готовился рассказать американцам, что плохого произошло в мире за последние сутки. Салли немного постоял, задрав голову и глядя в экран. Потом отвернулся. Выплюнул жвачку, аккуратно завернул её в бумажку и поместил в карман – рядом с парой монет, жетончиком метро и пропуском в Нью-Хейвенский технологический колледж (кампус в Нью-Лондоне, карточка для персонала; срок действия – 1 год, обновить в октябре).
Смотреть вечерние новости ему не хотелось. То есть, хотелось… Вообще-то, он любил вечерние новости.
В обычный день они с Сид освободились бы к четырем часам и взяли такси. Добравшись до дома, занялись бы любовью на диване в гостиной, после чего Сидни уселась бы за курсовую по экономике природопользования, а Салли – за составление учебного плана для второкурсников. В шесть они приготовили бы ужин и, возможно, в честь пятницы откупорили бутылочку вина.
В шесть тридцать начинались вечерние новости, и они с Сид смотрели бы их вместе. Семейная традиция, сдобренная хорошей едой и болтовней «за жизнь». Сид хохотала бы, рассказывая о дураках-однокурсниках, и говорила, что нужно позвонить брату – она давно не звонила брату, ему обязательно нужно позвонить! Салли всегда был «за», если дело касалось её брата. Честно говоря, когда в две тысячи шестнадцатом Салли таскался к ним во двор, отирался рядом и набивался в друзья, то надеялся замутить не с девчонкой из этой семьи, а с красивым до обморока парнишкой.
К сожалению, красавчик Энди был слишком гетеросексуален, а Салли – слишком мягок и стеснителен, чтобы его соблазнить. Когда сестра Энди решила, что Салли будет с ней встречаться, он просто не успел (да и постеснялся бы) сказать ей «нет».
Сид, наверное, догадывалась, что её возлюбленный неровно дышит к её брату. Но такие мелочи, как чья-то сексуальная ориентация или чужое мнение, не могли её остановить. Сидни решила, что они будут счастливы, и… ну, в общем-то, Салли был счастлив.
По-своему.
Увы, сегодня их семейная традиция трещала по швам. Салли пришлось ехать к дядюшке – работнику электростанции, - чтобы обсудить с ним стажировку для студентов, а Сид вторые сутки ночевала дома у подруги, приглядывая за животными. Животных было двое – толстая рыжая кошка и хитрожопый лысый ублюдок. У Салли язык не поворачивался назвать ЭТО котом. А Сид любила лысого ублюдка, и однажды даже сказала, что хочет себе такого.
Так или иначе, судьба оторвала Салли от его девушки, и вместо семейного ужина его ожидал безвкусный бургер и экраны в зале ожидания, с которых доносились обрывки новостей.
- … в результате теракта погибло шесть человек, более двадцати получили ранения. К счастью, оперативные действия полиции…
Салли поморщился.
В мире всегда происходило какое-то говно.
- Благодаря усилиям комиссара Эдвина Броуди, троих нападавших удалось задержать. Один из них воспользовался…
Бах.
Бум.
Если волны не смывают города с лица земли, а смерчи в Бирмингеме не уносят людей, человечество все равно ухитряется себе гадить.
К счастью, Салли это не касалось. Люди глупы и сами себе вредят, но он тут ни при чем.
- Стали известны причины падения военно-транспортного самолета, разбившегося в Орландо. Технические специалисты вскрыли…
Удивительно, как может измениться твоя жизнь, окажись ты не в то время не в том месте. Увы, справедливо и обратное: где бы ты ни оказался, судьба все равно тебя настигнет.
Так было в этот раз.
Окажись Салли дома, к шести тридцати они бы сели за стол, включили новости и... случилось бы то, что случилось. Но он был не дома. И все равно не ускользнул от судьбы – нет, сэр, от судьбы не уйдешь! Если она решила раздавить тебя, как блоху – раздавит, будь уверен.
- Что это?
- Какой бред. Это шутка?
- Мисти, Мисти, смотри сюда! Это же неприлично! Куда смотрят… кто там управляет телеканалами, режиссеры? Или продюсеры? Мисти, кто управляет телеканалами?
- Ха-ха, Джо, эти парни – такие приколисты… Сфоткай меня на фоне, ну сфоткай!
Когда всё началось, Салли отреагировал в лучших традициях стадного инстинкта – сделал то же, что и каждый в зале ожидания. Поднял голову, уставившись на центральный экран. Трансляция новостей была прервана, а белые буквы на черном фоне гласили:
«НА ЗЕМЛЕ БОЛЬШЕ НЕ ПРОИЗОЙДЕТ НИЧЕГО ПЛОХОГО. БУДЬТЕ СЧАСТЛИВЫ».
Люди дожидались своих поездов, покупали билеты и волокли чемоданы на колесиках. Они не хотели быть счастливы. Назойливая надпись их бесила.
- Я буду жаловаться! Это какой-то розыгрыш?
- Мам, оно везде. Экраны на улице, ну, те, рекламные… там тоже оно.
- И на табло с расписанием поездов… Везде!
Люди зашевелились. Кто-то включал телефоны и планшеты, кто-то открывал ноутбуки, выглядывал из окон, пытался звонить… Но везде было одно и то же. На экранах планшетов и мобильников, ноутбуков и терминалов, электронных табло и даже банкоматов высвечивались два предложения:
«НА ЗЕМЛЕ БОЛЬШЕ НЕ ПРОИЗОЙДЕТ НИЧЕГО ПЛОХОГО. БУДЬТЕ СЧАСТЛИВЫ».
Часть людей хлынула на улицу, часть – в сторону поездов. Салли потянулся вместе с ними, забросив на плечи тощий рюкзак. Он выглядел не очень солидно – недостаточно солидно для человека, преподающего синергетику конденсированных сред. Светловолосый, слегка растрепанный, с блеклой щетиной на подбородке и щеках – он сегодня брился, честно! Просто она быстро росла. Поверх майки наброшена клетчатая красно-белая рубашка, джинсы – в меру потрепанные, но не настолько, чтобы это было неприлично. Красные кеды. Растерянный взгляд. Глаза… такие блеклые, словно он всю жизнь только и делал, что смотрел на солнце, и из-за этого пигмент в радужках выцвел. Сид говорила, что они её пугают – эти его светлые глаза. Широко распахнутые, с легкой безуминкой в глубине зрачка. Как у всех, кто лучше разбирается в моделировании стохастических систем, чем в природе человеческих отношений.
Возле платформы не было поездов, зато открывался потрясающий вид на рельсы, поднимающуюся за ними волну лесопарка и эстакаду вдали. Летний вечер томился, вдавливая город в бетон и асфальт, и наполнял легкие жарким воздухом. Какой-то парень больно пихнул Салли локтем. Он отступил – и тут же налетел на двухметрового рыжего верзилу, обогнул его, лавируя между людьми, и вскинул голову. На табло вместо расписания рейсов цвели белые буквы:
«НА ЗЕМЛЕ БОЛЬШЕ НЕ ПРОИЗОЙДЕТ НИЧЕГО ПЛОХОГО. БУДЬТЕ СЧАСТЛИВЫ».
Люди шумели. Почему-то это смутило Салли. Он отступил назад, позволяя человеческой волне схлынуть. Начал поднимать перед собой руку, чтобы взглянуть на часы (интересно, сколько времени длится неразбериха?), как вдруг…
Он не понял, что произошло.
Просто мир шумел, шептал, переговаривался сотней голосов – и вдруг замолк. Поднятая рука замерла. Салли попытался вскинуть брови – но не смог этого сделать. Словно все его тело, все его лицо, каждая его мышца разом одеревенели.
Будто его парализовало.
Что-то внутри – то, что гнездилось в груди с раннего детства, - лизнуло Салли шершавым языком. Смертельный ужас – вот, что это было.
Салли стоял. Пытался шевельнуть руками, пытался сдвинуться хоть на миллиметр – и не мог.
Люди, находящиеся в поле его зрения, тоже не двигались.
Прямо к Салли направлялся (а теперь уже – нет) высокий мужчина с аккуратно подстриженными, уложенными ото лба блеклыми волосами. Справа лицо мужчины было побито крупными рытвинами – то ли следы от оспы, то ли ожоги… а может, последствия отравления диоксином. Салли видел такое в новостях – кажется, такой штукой отравили президента одной из тех маленьких стран. Украина или Белоруссия… Он не помнил.
В шаге от мужчины стоял рыжий верзила, на которого Салли недавно налетел. Верзила смотрел на табло, запрокинув голову, и к его нижней губе прилипла тлеющая сигарета. Чуть дальше стояла девушка. Красная желейная конфета свешивалась из её рта, напоминая струйку крови.
Были еще какие-то люди… Все они стояли. Как неживые. Словно их заморозили по мановению волшебной палочки. Они тянули руки, жевали бутерброды, тащили за собой чемоданы… И никто из них не мог сдвинуться с места. Они замерли, как восковые статуи в нелепом, ужасающем музее величиной с вокзал.
Салли подумал: интересно, как он сейчас выглядит? Наверное, так же глупо, как девушка с конфетой. Стоит, задрав руку, и тупо пялится перед собой. Уголок его рта недоверчиво поджат, а брови – тревожно нахмурены. Ему стало стыдно за свое идиотское выражение лица. Скоро сюда приедут военные… или спецназовцы, или кто там занимается разруливанием подобных инцидентов – и будут на него смотреть. Может даже посмеются.
К сожалению, тело Салли его не слушалось, и исправить выражение лица он не мог. Так что просто стоял. И смотрел перед собой. И табло в поле его зрения утверждало:
«НА ЗЕМЛЕ БОЛЬШЕ НЕ ПРОИЗОЙДЕТ НИЧЕГО ПЛОХОГО. БУДЬТЕ СЧАСТЛИВЫ».
Все это выглядело, как дурацкий флэшмоб. Словно они сговорились и замерли на минуту или две. Словно все это – шутка, такой вот дебильный розыгрыш. Это же не всерьез! Разве можно бояться того, что ты просто замер? Тебе не оторвало руку или ногу, ты не испытываешь дискомфорта, не истекаешь кровью, не задыхаешься, ты…
На эстакаде полыхнуло алое зарево. Затрепыхалось, лизнув небо розовым язычком, а потом рассыпалось, расплылось в стороны и стало горячим и густым. Клубы дыма вырывались откуда-то снизу и тянулись, отжирая у неба кусок за куском.
И Салли вдруг понял, что всё это – всерьез.
«НА ЗЕМЛЕ БОЛЬШЕ НЕ ПРОИЗОЙДЕТ НИЧЕГО ПЛОХОГО», - утверждали белые буквы на черном табло.
«БУДЬТЕ СЧАСТЛИВЫ».
Салли молчал, будучи не в силах возразить.
Эстакада пылала.
Наверное… - подумал Салли.
Наверное, так закончится мир.
Словно подтверждая его мысли, табло вдруг погасло.

* * *

Чтобы понять, что его сердце не бьется, Салли потребовалось почти три часа.
Оно и впрямь не билось, его глупое маленькое сердце. Салли со многим готов был смириться – с тем, что его парализовало; с тем, что грудная клетка отказывалась двигаться при дыхании; даже с тем, что глазные яблоки застыли в орбитах, и Салли был вынужден довольствоваться тем углом обзора, который достался ему в момент «икс».
Но сердце! Как оно могло его предать? Как вообще можно оставаться живым, если твое сердце не бьется?
Сначала Салли запаниковал. Что, если он по какой-то причине умер, а все, что он видит – просто диковинная предсмертная галлюцинация? Что, если он споткнулся и разбил себе голову об стену, или его столкнули под поезд, или…
Салли думал об этом, и его трясло. Ну… его трясло бы, не окажись его тело соляной статуей.
Однако его мозг, похоже, всё еще функционировал. Салли прислушивался к себе и так, и эдак – может, сердце просто слишком тихо работает? Трудновато измерить себе пульс или положить ладонь на грудную клетку, если твои руки не гнутся. И потому Салли делал единственное, что было ему доступно – слушал себя. Прислушивался к тому, что происходит во внутренностях. Выводы были неутешительными: там не происходило ровным счетом ничего. Сердце его не сжималось и не выталкивало кровь в артериальную магистраль. Желудок не бурчал. Даже дыхание остановилось. Вот так, Салли проверил по часам – прошло уже три часа и двенадцать минут с тех пор, как мир остановился, и за это время он не сделал ни единого вдоха.
Он не мог, не должен был оставаться живым.
Но почему-то оставался.
Все хорошо, - утешал себя Салли. Наверное, это какой-то газ, или секретное оружие правительства, или особое излучение… В нескольких милях отсюда – Милстоунская АЭС, где работает его дядя. Может, там что-то произошло? Какая-нибудь авария вроде тех, что становятся сюжетами для фантастических блокбастеров?
Что бы там ни было, это ненадолго. Нужно собраться с силами и потерпеть. Ему же не больно… Он не задыхается. Даже не хочет есть или пить. Его существование выглядит вполне комфортным – ну, если можно считать комфортной одиночную камеру размером с твое тело.
К сожалению, не каждому в замершем мире было комфортно. Сигарета рыжего верзилы дотлела до губ, и теперь Салли изо всех сил сосредотачивал внимание на мужике с разъеденным оспой лицом. Лишь бы не видеть, что там происходит с губами рыжего. Салли не хотел узнавать, насколько хорошо «заморожены» их тела. Да, они не нуждаются в воздухе и сердцебиении, но устойчивы ли они к огню? Что, если сигарета обожгла губы верзилы, и теперь они покрыты красными волдырями – медленно вспухающими и уродующими кожу, как неизлечимая болезнь?
У Салли скопилось слишком много вопросов, на которые он и хотел, и не хотел отвечать. Например – как долго это продлится? Еще пару часов? Или сутки? А может, дольше?
Что будет завтра, когда после ночной прохлады на землю навалится испепеляющая полуденная жара? Если та сила, которая остановила их сердца, не позаботилась о терморегуляции, то завтра они все умрут.
А что случится, когда они проголодаются? Или захотят пить? Быть может, Салли ожидает мучительная смерть без еды и воды? Прямо тут – на сумасшедшем летнем солнце, в Нью-Лондонском филиале ада?
Или…
Ох.
Об этом думать было страшнее всего.
Что будет, если на вокзале начнется пожар? Начало темнеть, но вдали еще виднелось алое зарево над эстакадой. Автомобильная трасса – вот, что там было. Если эффект «заморозки» распространился на эстакаду, то сотни водителей потеряли власть над своим телом на скорости семьдесят миль в час. Многочисленные аварии, загорающиеся моторы, разлившийся по дороге бензин…
Адское пекло. Люди горели в вонючем бензиновом аду и не могли оттуда выбраться. Что будет, если вокзал загорится тоже? Салли представил, как к нему подбирается огонь, как вспыхивают джинсы… Он бы покрылся мурашками с головы до ног, если б мог.
Салли боялся огня.
Боялся ожогов. Боялся даже прямых солнечных лучей – от них его кожа мгновенно обгорала и слезала мерзкими белесыми хлопьями. Эти хлопья напоминали обрывки папиросной бумаги, и даже представлять их было противно.
От мыслей о пожаре у Салли должно было вырываться сердце из груди – но сердце, кажется, давно его покинуло, и тело стало мертвым, словно слепленным из пластика. Станет ли оно еще мертвее, если начнется пожар? Или пламя оближет его, как мраморную статую, и не причинит вреда?
Эстакада пылала… и находилась слишком далеко, чтобы дать Салли ответы на мучающие его вопросы. Зато рыжий верзила находился совсем рядом. Салли набрался смелости и попытался сфокусировать взгляд, чтобы рассмотреть его губы.
Кажется, на них не было волдырей.
Кажется…
В глазах потемнело. Не было ни колотящегося сердца, ни прыгнувшего артериального давления, не было сухости во рту и глазах (господи, какое счастье! в первые минуты Салли искренне переживал за свои глаза, ведь теперь он не мог моргать). Его не беспокоил тремор рук или губ, его не тошнило, на него не накатывали приливные волны жара или озноба. Ничего такого не было, но ощущения всё равно напомнили ему панический приступ. Наверное, Салли слишком долго оставался спокоен, и теперь его организм решил отыграться.
Он бы упал, если бы его тело не было фиксированной точкой времени и пространства. Он бы затрясся и не удержался на подломившихся коленях, а потом, скорей всего, выблевал бы тот бургер и полбутылки персикового йогурта.
Салли не был смельчаком. Его психика не годилась для таких испытаний – господи, да его психика ни для каких испытаний не годилась! Он даже боялся ругаться с официантами, которые принесли ему не то блюдо – что уж говорить о внештатных ситуациях вроде… ну… конца света?
Мир медленно, но неотвратимо погружался в темноту. Наступал вечер, датчики зажигали на станции освещение, и когда очередная лампа вспыхнула совсем рядом, ударив светом в лицо, Салли потерял сознание.

* * *

Трудно сказать, сколько времени прошло с тех пор, как он отключился. Сознание было ватным и слишком тупым, чтобы сфокусировать взгляд на часах.
Какое-то время Салли дрейфовал туда-сюда, от бессознательного состояния к полубессознательному. Он не чувствовал ног. Если задуматься, рук он тоже не чувствовал. Даже лица. Словно его и не было. Словно от Салли остался только взгляд.
Пытаясь хоть немного прийти в себя, Салли начал мысленно проговаривать названия глав из своей методички, подготовленной для третьекурсников.
Синергетика самообразующихся систем.
Микроскопическое условие самоорганизуемой критичности.
Термодинамическое описание мартенситных состояний…
Он трижды сбивался, а иногда – забывал, как правильно звучит то или иное слово. Он не мог этого забыть. Он с двенадцати лет был гиком, помешанным на математическом моделировании, как он вообще мог забыть что-то подобное? Осознав это, Салли забился, как муха в комке жвачки. Его тело – ту часть тела, которую он чувствовал, - бросило в жар. Как быть, если это – повреждение мозга? Вдруг «статуи» не были в достаточной мере обеспечены кислородом, и это сказалось на функционировании его памяти?
А может, это панический приступ? Может, если он успокоится…
Но Салли не хотел успокаиваться.
Салли хотел биться в истерике. Салли хотел кричать. У него не было пакета, чтобы в него дышать, у него не было рук, которыми он мог бы держать этот пакет, у него даже не было дыхания.
Его всего лишили, всего, всего!
Его сознание корчилось, а кислорода, кажется, и впрямь начало не хватать.
А вокруг была ночь…
И освещенный вокзал, полный людей и безмолвный.
Эстакада горела. Потрескивала нагретая за день щебенка на рельсах. С сухим шелестом остывала платформа, и все здание вокзала похрипывало, поскрипывало, шуршало за спиной Салли, словно диковинный монстр, готовый его съесть. Издалека доносился шум одиночных взрывов – может, это были машины, а может, баллоны с пропаном. А может, что-нибудь еще.
Мужик напротив – с рытвинами на лице, строгим бордовым пиджаком и мышастой шевелюрой, - смотрел на Салли укоряюще. Так ему показалось. И только взгляд живой статуи, которая недавно была человеком, смог его отрезвить. Салли перестал колотиться в рамках своего тела и медленно, клеточка за клеточкой, мысль за мыслью обмяк. Расплылся, как мидия в створках своего панциря.
В голове его воцарилась звонкая, зияющая пустота – словно оттуда разом вымели все мысли. Приступ паники прошел, и Салли вдруг смертельно, до рези в глазах захотелось расплакаться.

* * *

Удивительное дело: порой нам кажется, что вынужденное бездействие не является чем-то плохим. Мучаясь бессонницей или застряв в пробке, ты всегда можешь пофантазировать о чем-нибудь. Придумать новую главу книжки – а то и всю книжку, на которую тебе уже давно намекает заведующий кафедрой. Мысленно перебрать список вещей в доме и решить, что выбросишь в следующую генеральную уборку. Рассмотреть окружающих и придумать, что они из себя представляют…
На всё про все у Салли ушла пара часов.
Даже на книжку. Честно говоря, он давно уже решил, что и как будет писать – оставалось только провести компьютерное моделирование сверхпластических сред и получить добро у местной профессуры.
Кошмар его нынешнего положения заключался в том, что ночь была бесконечной, а Салли решительно нечем было себя занять. Только рассматривать людей, которых он уже рассмотрел, и думать о том, как там Сид. У неё все хорошо? В каком радиусе подействовала «заморозка»? Пострадал ли только пригород, или все побережье, или весь Нью-Лондон? Или Коннектикут? Или США? Или…
Шум колес, донесшийся издали, заставил Салли напрячься. Наверное, у него бы даже ладони вспотели, если бы не… ага.
Если бы не.
Это был не первый поезд, который прошел мимо станции. Они, эти поезда, рассекали ночь шумом колес и грохотом металла – такие резкие, словно начерченные карандашом безумного художника. Ни в одном из поездов не горел свет. Каким-то чудом ни один из них пока что не столкнулся с другим, но долго ли продлится везение? Стрелки не переводились, рабочие не следили за путями, и вся железнодорожная сеть должна была рано или поздно выработать свой потенциал и образовать чудовищный затор. Салли представил себе это: длинные, напоминающие металлических гусениц поезда, тела которых сплетаются в кошмарный лязгающий ком.
Одни поезда везли людей, а другие…
В паре метрах от платформы прогромыхал маневровый локомотив. Салли не мог повернуть голову, но при удалении от станции хвост поезда попал на периферию его зрения. Похоже, грузовой. Бесконечная вереница цистерн, каждая из которых несла в себе… что?
О-о-о-о, еще один вопрос без ответа. Вопрос, который тревожил Салли острее всего. Он чувствовал этот вопрос, как иглу, медленно входящую под ноготь.
Может быть, в этих цистернах безвредный технический спирт. А может, еще более безвредное пищевое масло. А что, если в цистернах хлор? Что, если поезд сойдет с рельсов, и смятые, искореженные цистерны исторгнут из себя удушающую газовую волну? Главное правило химии: хлор не хочет улетучиваться, хлор хочет ползти по земле и умертвлять всё, что встретит на своем пути.
А сколько другой опасной дряни перевозится по железным дорогам? А в автомобилях, которые сегодня разбились? На самолетах, которые сегодня упали? На кораблях, которые теперь дрейфуют без человеческого контроля? Скоро они вспорют своими гигантскими носами побережье Нью-Лондона, и…
Салли не знал, что тогда произойдет. Наверное, мир постепенно задохнется. Погрязнет в отходах, в промышленном яде, в разливающейся из танкеров нефти. Сначала Салли думал, что снова хочет плакать, а потом осознал, что хочет молиться.
Боженька, ежи еси на небеси, может, ты сделаешь с этим что-нибудь? Ну хоть что-нибудь!
Пожалуйста, - думал Салли.
Пожалуйста, Боже, пусть окажется, что от этой напасти пострадал только пригород! Пожалуйста, пусть… Он же не против немножко побыть статуей. Он очень даже «за»! Но только если будет знать, что Сид, и Энди, и рыжая кошка, и даже лысый ублюдок, маскирующийся под кота, будут свободно распоряжаться своими телами.
Салли безмолвно пялился на мужика с изрезанным оспой лицом, и молился впервые за двадцать семь лет.

* * *

За пару часов до рассвета воздух начал нестерпимо вонять.
Салли даже подумал, что галлюцинирует. Он немного знал о сенсорной и социальной депривации, но то, что знал, сводилось к одному простому утверждению: наш мозг привык обрабатывать тонны всякой информационной херни. Если он недополучит её извне, то начнет синтезировать самостоятельно.
Не секрет, что узники депривационных камер начинают галлюцинировать уже спустя несколько часов.
Конечно, Салли все еще имеет в своем распоряжении зрение и слух… но можно ли считать два чувства полноценной заменой всем остальным? Он давно уже не ощущал своего тела. Даже рука с часами, задранная на уровень лица, казалась чужой – словно рука манекена, которую зачем-то пихнули Салли под нос.
Вот уже девять с лишним часов он ничего не осязал. Не ощущал гравитацию. Не дышал. Не моргал. Не жил.
Девять с лишним часов ужасающего летнего сердцестояния.
А сколько нужно, чтобы мозг Салли начал продуцировать то, чего не существует в природе?
Как бы он ни принюхивался – а принюхиваться довольно сложно, если твои легкие не работают, и даже ноздри не шевелятся, - Салли так и не понял, что за вонь раскалывает его голову напополам. Это не было запахом нечистот, или бензина, или чего-то такого, что легко опознать. К счастью, это также не было утечкой газа. Салли не хотел задохнуться или загореться, словно упырь из молодежной книжки, когда взойдет солнце. Конечно, его непослушное тело было той еще сукой, но всё-таки оно было его собственным. У Салли еще были планы на эти руки, ноги, и даже светлую припыленную шевелюру, которую давно уже следовало подстричь.
Об этом ему вчера по телефону напомнила Сид.
Сид…
Сидни.
Салли опять начинал задыхаться. Странное это ощущение – задыхаться, не дыша…

* * *

Еще ни разу в жизни он не ожидал рассвета с таким нетерпением. Словно мир, который должен был открыться его глазам, будет другим. Обновленным. Магическим! Словно пытка длительностью в одиннадцать часов и шесть минут была не зря.
Сидни. Вот, что помогло ему продержаться до утра. Салли стоял, уткнувшись взглядом в мужика с изуродованным лицом, и вспоминал кукольное личико Сид.
Они с братом были похожи. Энди тоже был яркий – черноволосый, с этой его модной удлиненной стрижкой. Пряди слегка завивались на кончиках, и он дерзко откидывал их со лба, открывая безупречно красивое – как у модели, - смеющееся лицо. Было в нем что-то такое… до дрожи порочное. По крайней мере, Салли представлял себе порочность именно так.
У Энди были ямочки в уголках рта и светлые, ртутного цвета глаза. Резкая линия челюсти, словно вырезанная рукой мастера. Смуглая кожа, прикасаться к которой было упоительно сладко – даже если ты просто дотронулся до его предплечья, когда вы садились в такси.
Сидни была в чем-то похожа на брата, а в чем-то – нет. У неё тоже были блестящие черные кудри, только её шевелюра доходила до середины лопаток, а не до основания шеи. У нее была похожая форма лица, и точно такие же ямочки в уголках губ. Сидни была красивой…
Жаль только, у неё не было члена.
Иногда это становилось проблемой: то, что она не парень. Из-за этого прелюдия могла длиться часами – у Салли не вставал, и вместо скоростного забега он мучительно долго ласкал тело Сид пальцами и языком. О, он любил это делать… Она была красивой и отзывчивой – вот так. Откликалась на каждое движение его языка. Поначалу Салли было ужасно стыдно это делать, а потом – нет.
Она так кричала…
Боже.
Он бы все отдал, чтобы её брат так же орал от удовольствия, когда Салли будет ему отсасывать.

* * *

Первый поезд сошел с рельсов, когда солнце начало всерьез раскалять вокзал.
Салли этого не увидел, и мог только по звукам догадываться, что происходит за пределами его поля зрения. Судя по скрежету и визгу, с которым железо терлось о железо, на рельсах разыгралась шекспировская драма в трех частях.
Через полчаса мимо станции прошел пассажирский поезд, и, судя по звукам, встретился с грузовым составом, перегородившим колею.
Куча мала, - подумал Салли. Теперь тут будет валиться с рельсов поезд за поездом… А часть из них остановится еще раньше – на других станциях, налетев на стену из перевернутых вагонов.
Вдали скрежетало, и Салли подумал: что сейчас выливается из раскуроченных цистерн? Может, безобидный яблочный концентрат? А может, тягучий бензол? Или глицерин? Или мазут?..
Ему представилась Сид, вся измазанная в мазуте – как она морщится и вытирает ладонью щеки. Как отбрасывает за спину перепачканные темные волосы, а те слипаются длинными прядями и влажно завиваются на концах.
Роберт Бартоломью Салливан, - мысленно сказал себе Салли, - возьми себя в руки! С Сидни все хорошо. Пострадал только пригород. С Сидни все будет в порядке…
Он пытался не думать о том, что в этом случае до пригорода уже добрались бы спасательные службы. Или военные. Или хоть кто-нибудь…
Но никого не было.
Ни единой души, словно чудовищное бедствие накрыло всю Америку. Как будто все они, - беспомощные, слабые, - теперь застыли, словно мушки в янтаре.

* * *

Солнце вставало.
Мир накалялся, и в какой-то момент Салли подумал, что уже готов вспыхнуть, как спичка. Но этого не случилось. По примерным расчетам, его уже должен был настичь тепловой удар, но его мозг функционировал, а тело не ощущало ни жара, ни боли.
Обнаружилось и еще кое-что интересное. В новом мире – мире без сердцебиения, - не было голода и жажды. Салли пятнадцать часов находился без еды и воды, но не нуждался ни в том, ни в другом.
Не было и других, менее приятных основ человеческой жизнедеятельности – таких как позывы к мочеиспусканию и дефекации. Будто его тело, как изысканный цветок, теперь питалось при помощи фотосинтеза и вбирало кислород из воздуха.
Похоже, смерть от жажды можно было вычеркнуть из списка угроз.
В без пятнадцати двенадцать на платформу выскочила кошка. Поджимая лапы и уши, прокралась между человеческих ног, принюхалась к ботинку рыжего верзилы, а потом ускользнула за пределы того, что стало для Салли его новой вселенной. Эта вселенная вообще-то неплохо справлялась без людей. Мимо Салли то и дело шныряли мухи и жуки, от лесополосы доносились резкие птичьи вопли, а появление кошки подтвердило, что не все млекопитающие были проколоты булавкой и зафиксированы, как бабочки в чьей-то извращенной коллекции.
Значит, если Сид попала в зону катастрофы…
Теперь она там одна. Красивая и неподвижная, как статуя в музее. Запертая в квартире с живыми, очень даже подвижными тварями – толстой рыжей кошкой и лысым ублюдком, которого Салли ультимативно отказался признавать котом.
От этой мысли его внутренности скрутила судорога, и в какое-то мгновение Салли казалось, что его все-таки стошнит.
Но его не стошнило.
Желтое светящееся пятно ползло все выше – поднималось над пригородом, и небо за ним было синим, беспощадным и горячим, как тысяча солнц.
Интересно… - думал Салли, не отрывая взгляд от мужика перед собой. Его мышастые волосы и некрасивое, изуродованное болезнью лицо теперь казались притягательными. Впрочем, в приступе смертельной скуки Салли казалось притягательным всё, кроме кошек.
Интересно…
Может, на этом солнце его глаза – пугающие, так думает Сид; его светлые глаза, глаза шизофреника, глаза гения, глаза чокнутого математика, - наконец-то выгорят до белизны?

* * *

Сначала Салли думал, что это просто солнечные зайчики, скачущие на периферии зрения. Потом солнце обошло его со спины, но солнечные зайчики решили, что останутся с ним навсегда. Они плясали… Танцевали вальс, колыхались то туда, то сюда… Такие воздушные, словно кусочки сладкой ваты.
Салли был приличным мальчиком из приличной семьи, и никогда не употреблял наркотики. Напиваться до зеленых чертей ему тоже не доводилось – только однажды Энди напоил его так, что Салли потом полночи проторчал в туалете.
Это была первая галлюцинация в его жизни.
Наверное, если все галлюцинации такие, то в депривации нет ничего ужасного.

* * *

С двух часов пополудни и до глубокой ночи воздух был наполнен дымом. Его тянуло по железнодорожным путям откуда-то с севера – то ли от перевернутых поездов, то ли со стороны автострады… Салли не знал.
Ему, честно говоря, было плевать на дым. У него была проблема поважнее.
Говорят, что женщины способны испытать множественный оргазм. Их тела сотрясает волна за волной – невыносимое блаженство, амброзия пополам с манной небесной, залитая прямо в глотку. Ну, или еще куда-нибудь… туда, откуда обычно добывают оргазмы.
Представляя себе, как мозги женщины спекаются от слишком сильной, почти невыносимой эмоции на грани добра и зла, Салли и не думал, что однажды переживет нечто похожее. Правда, к оргазмам это не имело никакого отношения.
Сейчас он переживал пять стадий принятия смерти – как по книжке, одну за другой. Отрицание, гнев, торг, депрессия, принятие. Каждая эмоциональная волна, накрывающая Салли с головой, содержала их в себе поровну. Сначала он был неверующим Фомой – не может, не может такого быть взаправду, это сон, это галлюцинация из-за добавленного в воду ЛСД, это отравление угарным газом, мучительная судорога умирающего мозга. Потом он впадал в гнев: рвался из своего тела, словно мог его разломать изнутри, бился в нем, обдирая себя до костей, задыхаясь в приступе испепеляющей ярости. Потом он торговался с Богом: давай, Боженька, давай! Яви свою силу! Хватит меня наказывать, хватит быть мудаком! Я сделаю все, я буду верен тебе, хоть в монастырь уйду, только пожалуйста, пожалуйста… пожалуйстапожалуйстапожалуйста.
Потом он обмякал, как лягушка, сварившаяся в кипятке. Ярость его покидала. Ему не хотелось плакать – о нет, чтобы плакать, нужны эмоциональные силы. А у Салли их не было – ни эмоциональных, ни каких-то еще.
Затем он принимал свое тело – таким, каким оно стало. Его руки не двигались, его глаза были вечно распахнуты и смотрели перед собой, и иногда по левому проползала муха. Трудно сказать, почему для насекомых был привлекателен только левый глаз, а правый они игнорировали… Наверное, это не так уж важно. Салли наблюдал за мухой равнодушно, словно сидел в скафандре, а муха ползла снаружи по прозрачному шлему.
Отрицание.
Гнев.
Торг.
Депрессия.
Принятие.
На все про все у Салли уходило несколько секунд.
Как на оргазм.
Одна волна уходила, а ей на смену являлась другая. И всё повторялось по той же схеме: отрицание, гнев, торг… Салли сотрясало штормовым прибоем, выворачивало наизнанку этой пульсацией – отрицание, гнев, торг, депрессия, принятие, отрицание, гнев… Он не мог ни о чем думать. Не мог сосредоточиться. Не мог даже потерять сознание, хотя очень надеялся на это.
Салли страстно хотелось отключить свой мозг.
Если бы только он мог.

* * *

«Кот в переноске».
Это была первая контролируемая мысль за несколько часов. В остальное время Салли трясло от страха (он умрет! он уже мертв, только мозг еще не понял этого), эйфории (он бессмертен! он будет стоять тут вечно; сменятся целые эпохи, а он будет стоять и смотреть) и депрессии (ложь ложь ложь все ложь государству плевать всем плевать нам никто не поможет вы обещали нам помогать нас беречь но все это ложь ложь вера ложь бог лжет надеяться не на кого я не смогу я не смогу так больше я не хочу жить не хочу смотреть пожалуйста господи я не хочу смотреть).
Но потом пришла мысль: «кот в переноске».
И сознание Салли вдруг прояснилось.
Если бы он мог двигаться, он бы размяк и опустился задницей прямо на бетон. Лицо его стало бы равнодушным и безвольным, тревожная морщинка между бровей разгладилась, а губы перестали кривиться.
У него было гладкое, ничем не примечательное лицо – плавные черты, словно выровненные чьей-то рукой, сглаженные, сред-не-ста-ти-стические. У него были блеклые волосы, выгоревшие на солнце, жесткие из-за водопроводной воды и шампуня, который ему не подходил.
Он бы хотел отдохнуть. Лечь спиной на раскаленную платформу и остаться тут навсегда. Но он был котом в переноске – животным, запертым в четырех углах. Кот сидит, а мир вокруг него меняется. Кот не знает, перемещают ли его из одного места в другое; может, это вообще машина времени, и кадры из прошлого и будущего мелькают перед его тупой усатой мордой. Возможно, его выпустят погулять в ближайшем парке, а может, спустя три тысячи лет.
Так или иначе, кот ничего не решает. Он может только смотреть.
Взирая на мир сквозь сетку переноски – через замершие, истоптанные насекомыми глаза, - Салли ощущал сосущее чувство одиночества. Словно его отделяли от привычной жизни три тысячи лет, а он не мог воспользоваться машиной времени.

* * *

В шесть тридцать (время вечерних новостей, когда мистер Холт выходит в эфир и улыбается всей Америке с экранов) табло опять заработало. Наверное, остальные экраны тоже включились – Салли этого не знал, а проверить не мог.
Белые буквы сначала помигали, хаотично сменяя друг друга – словно тот, кто собирал их в слова, не совсем понимал, как это делается. А потом на табло высветилось:
«СЕГОДНЯ НИЧЕГО ПЛОХОГО НЕ ПРОИЗОШЛО! НА ЗЕМЛЕ ВСЕ ПРЕКРАСНО! БУДЬТЕ СЧАСТЛИВЫ!»
Страх, обида и злость расцвели в груди Салли ядовитыми цветами, сплетаясь в мерзкий, дурно пахнущий клубок.
Ничего плохого не произошло? А как же все эти аварии, как же все эти перевернутые поезда, пылающие машины, упавшие самолеты… Как же всё это?
Зато – ни одного теракта.
Зато – ни одной вооруженной акции протеста.
Никто никого не убил.
Никто не прирезал старушку за гроши.
Не разбил голову старому другу.
Не пырнул ножом прохожего в подворотне.
Как там он думал?.. Если волны не смывают города с лица земли, а смерчи в Бирмингеме не уносят людей, человечество все равно ухитряется себе гадить. Ухитрялось. До сего момента.
Добро пожаловать в новый, счастливый мир! Мир, в котором никто никому не навредит. Мир, в котором не нужно раз в несколько часов бегать в туалет, чтобы отлить. Мир, в котором не нужно есть. Не нужно выслушивать мамины занудные наставления. Не нужно вставать в пять тридцать и идти на работу. Не нужно ссориться с любимым человеком из-за пустяков.
Это был новый, стерильный, идеальный мир, в котором люди наконец-то не вредили друг другу.
Салли наполнила эйфория – затопила его от пяток до ушей, чуть изо рта не потекла. Он был счастлив – в эту секунду он был фантастически, неестественно, на грани с истерикой счастлив. Человечеству дали то, чего оно заслуживало. Все люди были драгоценными коллекционными фигурками, которыми владельцы никогда не поиграют, чтобы не оставить на них царапины и следы кожного сала. Они были фарфоровым сервизом, который заботливо обернули бумагой и убрали в коробку, чтобы никогда – никогда! никогда! – не пить из него чай.
Самые ценные вещи мы храним так, словно они испортятся, если использовать их по назначению. Люди предназначены для жизни… Но нечто свыше – не правительство, нет! Не безумные ученые. Не супершпионы с особым токсином. Не-е-ет... Нечто свыше решило, что сохранит людей вот так. Оградит от потрясений, защитит от всего, что могло бы им навредить. Людям больше не нужно переходить дороги, резать овощи острым ножом, калечиться, жить, страдать.
Теперь они заморожены.
Их сердца не бьются.
Их лица чисты.
Сейчас, взобравшись на пик и ощущая себя бесконечно счастливым, Салли вдруг почувствовал, как начинает падать. И пропасть под ним была бесконечной, щедро заполненной страхом, одиночеством и сосущей пустотой – всем тем, что ожидает людей, запертых в своих телах навечно.
Навечно!
Не на день, не на два, даже не на неделю. Салли вдруг отчетливо это понял. Словно раскрыл вселенский заговор, понял замысел сверхсущества, которое «заморозило» мир.
Они все – драгоценные чашки в сервизе…
Они останутся тут навсегда.

* * *

Экраны проработали до глубокой ночи, а потом свет мигнул и отключился.
Везде. Во всем здании вокзала. Во всем пригороде.
Салли наблюдал, как мир погружается во тьму, и пытался высчитать точное время. Милстоунская станция не прекратила вырабатывать электричество – о нет, ядерный реактор не прекратит работать, потому что в нем за сутки выгорело топливо. Тем не менее, оставшись без человеческого контроля, станция переключилась в аварийный режим. А затем окуклилась – укрыла свое пышущее радиацией сердце многими слоями бетона и сверхпрочных металлов. Еще несколько часов город щедро растрачивал свой энергетический ресурс, высасывая последние запасы с аккумуляторных подстанций. А потом свет начал отключаться то тут, то там…
Мир погружался в темноту, а Салли даже не мог закрыть глаза. Не мог поспать. Не мог избавиться от навязчивого мельтешения солнечных зайчиков – они плясали у него прямо в мозгу, а потом сменялись долгими, томными полуснами-полугаллюцинациями, в которых у Салли было шесть рук, и все – с правой стороны тела. Салли ощупывал этими руками сначала себя, а потом – темноту.
Темнота была вязкой на ощупь и никакой на вкус. Только немного кислила, если её прикусить.

* * *

Сирены включились… Салли не знал, когда. По ощущениям – около полуночи, но ощущениям нельзя было верить.
Горестный вой сообщил, что в городе происходит нечто катастрофическое – может, что-то с атомным ядром электростанции, а может… да черт его знает. В Нью-Лондоне могла произойти тысяча вещей. Сирена взвывала медленно, а потом звучала, звучала… звучала так долго, что её звук оставался в ушах, даже когда она замолкала.
Потом она взвывала снова.
Кошмарная бесконечность, полная звука, темноты и вони жженого пластика. Если ад существует, - подумал Салли, - он выглядит именно так.

* * *

К утру он молился уже не о том, чтобы всё прекратилось, а о том, чтобы отключились генераторы, питающие проклятую сирену.
Салли и так не мог спать, а сирена распиливала ему голову звук за звуком.
К середине дня галлюцинации стали насыщеннее, и уже не ограничивались пятнами света. Салли не мог сосредоточиться, не мог обдумывать что-то конкретное – только ощупывал липким взглядом фигуры перед собой и ощущал, как к его коже что-то прикасается. Не к одежде, нет – прямо к коже, минуя жалкие препятствия вроде рубашки и джинсов.
Время шло.
Прикосновения становились глубже.
Салли казалось, что чьи-то пальцы исследуют его мускулы волоконце за волоконцем, перебирая их, как гитарные струны. Это не было больно или неприятно – просто что-то прикасалось сначала к его телу снаружи, а затем – к его телу внутри. Мозгу не хватало тактильных ощущений, и он исторг их из себя, вынуждая Салли мучиться от страшных, муторных ощущений. Ощущения становились тем насыщеннее, чем глубже были касания. Незримые, неосязаемые руки перебирали его органы, отделяли печень от желудка, ощупывали кишку за кишкой. Иногда воображаемые пальцы сжимались, и Салли ощущал, как его органы пульсируют.
Это было… пожалуй, это было приятно. Словно так он чувствовал, что еще живой.

* * *

Третий день был объявлен Днем Знакомств. Салли не мог не галлюцинировать, но мог сосредоточиться на чем-то одном, вынуждая свой мозг на конкретику.
Мужчина с изуродованным лицом был не очень красивым, и чем-то напоминал Салли его самого. Лицо мужчины тоже было сглаженным, лишенным каких-либо выразительных черт. Не считать же выразительной чертой рыхлую кожу справа? Она, эта кожа, выглядела так, словно ребенок раскатал блинчик из бежевого пластилина, а затем погрузил в него пальцы и принялся мять. Кое-где кожа была продавлена, а кое-где – защипнута. Рубцы выглядели равномерно-бежевыми, без келоидной розоватой насыщенности, как бывает у шрамов.
Глаза у мужчины были невероятно спокойные – блекло-серые, такие же точно, как его шевелюра. Немного морщин – строго в соответствии с возрастом. Легкая одутловатость – возможно, по утрам он предпочитал кофе с коньяком простому кофе. А может, у него были проблемы с почками или сахарный диабет.
Подбородок мужчины был прорезан вертикальной складкой – это была даже не ямочка, а четкий раздел. В кармашке его бордового пиджака виднелся крохотный оранжевый платок.
Салли не знал, как зовут мужчину, и решил называть его Джеремией.
Вот так. Теперь у него был новый друг. Привет, Джеремия, - думал он. Как дела, Джеремия? Солнце не напекло макушку? Ох, ты такой шутник… Я бы и рад уйти в тенек, да не выйдет.
Справа от Джеремии возвышался рыжий верзила. Салли плохо видел его лицо, зато в глаза бросилась нашивка на его куртке. Академия береговой охраны. Ого! Впрочем, с одинаковым успехом верзила мог быть как спасателем, так и уборщиком. Жесткая рыжая борода обрамляла его подбородок, виски были сглажены и укорочены, и это было все, что Салли удалось рассмотреть. Только рост… ах, что это был за рост! И мощные плечи – каменно-твердые и слегка опущенные, словно верзила устал.
Салли решил называть его «Боб». Привет, Боб. Как дела, Боб?.. Спаси меня, Боб, ты же спасатель, ты должен уметь спасать людей! Спаси меня от скуки, спаси от страшного, съедающего одиночества. Спаси меня так, чтобы я кричал, чтобы извивался под тобой на простынях, раздвигая ноги, и все внутри меня заходилось от счастья.
Спаси меня.
Спаси! Ведь кроме тебя нас никто не спасет.
… но Боб не хотел его спасать.
Салли подумал: наверняка у него гигантский член. У парней с таким огромным телом просто обязан быть большой член. Он ни разу в жизни не делал минет – как-то не довелось, - но это было бы круто, наверное. Он хотел бы попробовать.
Он много чего хотел сделать в своей жизни. Хотел переспать с мужиком, но это было так неприлично… Божье слово гласило: никакого гей-секса, иначе будешь гореть в аду. Салли оказался слишком мягок и безволен, чтобы возражать Богу.
Он хотел встречаться с Энди, но Сид решила иначе. А Салли оказался слишком мягок и безволен, чтобы сказать ей «нет».
Он хотел стать разработчиком компьютерных игр, но родители – профессор социологии и преподаватель ядерной электротехники, - видели его исключительно в стенах вуза. А Салли оказался слишком мягок и безволен, чтобы настоять на своем.
Всю его жизнь построили за него. Что-то решали, крутили туда-сюда, словно он был конструктором. Словно он был «Лего» – набором из сотен цветных брусочков, которые можно перекладывать и соединять, как тебе захочется. А если наскучит – можно всё развалить и построить заново. Но Салли же не конструктор! Он хотел жить! Он до сих пор этого хочет!
Джеремия смотрел на него осуждающе. Или равнодушно – Салли не мог разобрать. Наверняка у Джеремии не было таких проблем. У него слишком серьезное лицо и слишком волевой подбородок, чтобы за него все решали девушка и родители.
Интересно… - подумал Салли.
Интересно, у него есть семья?
Интересно, я когда-нибудь увижу Сид?
Интересно, Джеремия под одеждой тюфяк, или у него подтянутое сильное тело?
Интересно, та оса, которая ползает по красной желейной конфете, заберется девушке в рот?
Интересно…

* * *

Когда сирена замолчала, Салли думал, что кончит прямо в штаны. Так упоительно хорош стал окружающий мир.

* * *

Четвертый день был самым мучительным.
Салли галлюцинировал почти без остановки. Мясо на нем сгнивало и отваливалось кусками, обнажая скелет, и по этому скелету его гладили, ласкали, ощупывали несуществующие руки. Чтобы хоть немного стабилизировать свое состояние, Салли начал мысленно проговаривать куски своих лекций. Структурная релаксация сверхпроводников – отличная тема для беседы с самим собой. Особенно если ты – чокнутый математик, которому нечем себя занять, кроме воображаемого просовывания воображаемых рук в отверстия между воображаемыми ребрами.
Высокотемпературные проводники расцветали перед ним и радовали глаз слоистой орторомбической структурой. Когда тело проводника переходило из высокотемпературной фазы в низкотемпературную, кислородные вакансии в нем упорядочивались, и это было так предсказуемо… Салли даже фыркнул бы.
Если бы мог.
Куда интереснее дело обстояло с нестехиометрическими системами: все расчеты говорили, что при понижении температур область сверхпроводимости удвоит ряды кислородных вакансий. Но последний эксперимент, проведенный группой ученых из Йеля, гласил: ни хрена подобного.
Салли иногда работал в Йеле. По старой памяти университет Нью-Хейвена сотрудничал с профессорами оттуда, и иногда нью-хейвенцев пускали в лаборатории – поработать с аппаратурой, на которую университет поменьше просто не мог раскошелиться.
Устав от нестехиометрических систем, Салли отдался на растерзание своему мозгу. Его тело нагрелось, словно готово было расплавиться, и Салли вдруг подумал: разгар лета, а пожарно-наблюдательные вышки уже давно не функционируют. Никто не тушит леса, не следит за возгоранием травы… Пожалуй, это объясняло пелену дыма, которую уже вторые сутки порывами ветра гнало через вокзал.
Салли стоял, окруженный солнечным светом, духотой и дымом – словно попал в другой мир. Словно пересекал пустыню, утопая по колено в песке. Словно был погружен в мутную воду, в мочу, черт знает, во что еще – таким вялым, стоячим и невыносимо желтым был мир вокруг него.
Он не хотел тут умереть.
Не так. Не по уши в моче, которая и не моча вовсе, а просто плотный, раскаленный воздух.

* * *

Утром Салли пытался посчитать, которые сутки длилось его одиночное заключение, но ничего не вышло. В его памяти зияли провалы – то тут, то там, - и трудно было сказать, что он запомнил правильно, а что – нет.
Подумав, Салли прекратил считать дни и начал молиться тому парню сверху.
Вряд ли это был Бог. Конечно, Бог мог бы наказать человечество, таким извращенным образом устроив ад на земле… Но, скорей всего, у Бога не хватило бы на это фантазии. Инициировать Всемирный Потоп легче, чем придумать поистине изощренную пытку. Такую, которая длилась бы вечно. Которая отламывала бы от мозгов по кусочку, сперва лишая общения, а потом – возможности двигаться, осязания, сна, трезвости рассудка, связности мышления, даже способности отличать галлюцинации от реальности.
И потому Салли молился не Богу, а тому, по чьей вине тут застрял.
Салли не просил, чтобы мир «разморозился», или чтобы у сероволосого Джеремии с его странным, изуродованным оспой лицом оказался классный член. Не было ни мольбы, ни попыток торговаться, ни проклятий за мучения, которые ему приходилось терпеть.
Салли благодарил.
Благодарил за то, что парень сверху не врубил «заморозку» часом раньше. Салли тогда ел бургер – с котлетой, листом салата и ложкой горчицы вместо соуса. Сейчас он наблюдал за парнем, который в момент «икс» ел бутерброд. Тот едва попадал в поле его зрения, наполовину скрывшись за девушкой с желейной конфетой. Парень пережевывал колбасу и кружок помидора. Рот его был приоткрыт, а пища, судя по всему, уже начала подгнивать, превращаясь в кашу из слюны, пыли и того, из чего там обычно делают колбасу. С самого утра лицо парня облепили мухи, и Салли представил, как они лезут ему в рот, а дальше – в пищевод, в обездвиженный мертвый желудок, полный разлагающейся еды.
К счастью, у самого Салли рот был закрыт. У Джеремии – тоже; Салли не вынес бы такого зрелища, как мушиное пиршество на расстоянии метра от его лица.

* * *

Трудно сказать, было ли это сном или галлюцинацией. Салли сидел рядом с Сид и держал её за руку. У неё были прохладные неподвижные пальцы, а Салли сжимал их такой же прохладной неподвижной ладонью. Они сидели за столом, глядя в окно, а квартира постепенно заполнялась водой. Конечно, в реальности такого не могло случиться – они жили на шестом этаже. Потоп им не грозил, скорей уж – обвал, из-за которого их бы похоронило живьем.
Но сон – или галлюцинация, - функционировал по своим правилам.
Комната заполнялась водой, а Салли смотрел в окно и держал свою девушку за руку. Вот бесцветная жижа дошла до щиколоток; вот – до коленей, облепив его ноги мокрыми, колышущимися в воде штанами. Вот они залиты по пояс. До груди. До ключиц…
Их руки скрылись под водой. Вечный символ любви – пальцы в замке, словно превращенные в мрамор. В какой-то момент Салли даже подумал: хорошо, что мир остановился, когда они просто держались за руки. Было бы неприятно застрять, ну… например, башкой между её раздвинутых ног, навечно прижавшись языком к мягкой, нечувствительной плоти.
Вода прибывала.
Вот она уже по шею. До подбородка. До губ…
Вот она заливается внутрь.
Ничего страшного: они же не дышат, и это совсем не страшно. Вода течет внутри, переливается, словно по трубкам между сообщающимися сосудами, а потом прекращает движение. И Салли понимает: он полон, как пластиковая бутылка с водой. Залит доверху. А вода прибывает…
Вот уже она доходит до глаз. Переступает линию ресниц. Еще пару минут Сид смотрит на него удивленными глазами – ресницы у неё чернильно-черные и густые, причудливо изогнутые, а тонкие брови слегка сдвинуты и приподняты у переносицы. Потом вода поднимается выше уровня глаз, и они оказываются замурованы в ней. Словно в околоплодных водах, к которым вернулись спустя столько лет жизни.
Когда Салли просыпается, он отчетливо чувствует свою правую руку – не ту, что задрана перед лицом, а ту, которая в кармане штанов. Кончики пальцев дотрагиваются до пластиковой поверхности пропуска, а под указательным чувствуется жетончик метро. Вот почему его сон-галлюцинация был про потоп.
Салли представил, что было бы, окажись он в час «икс» не на вокзале, а где-нибудь в метро. Протолкни он жетончик в прорезь турникета и опустись по эскалаторам на десятки метров под землю.
В тот момент, как в городе начало отключаться электричество, отключились и дренажные системы, откачивающие из тоннелей воду. В городе вообще много что отключилось – гидравлика, предохранители, очистные системы, канализационные насосы… Метро начало заполняться водой почти сразу.
Через несколько дней вода дойдет людям до пояса. А потом – выше. А потом – похоронит их живьем в десятках метров от поверхности.
Салли обсыпало морозом. Если бы он мог – сжал бы жетончик в кулаке, как талисман. Словно его нынешняя судьба была намного лучше, чем быть утопленным в сточных водах.

* * *

Роберт Бартоломью Салливан, - вот так.
Роберт Бартоломью Салливан, двадцать семь лет. Сын Розали и Уилфреда Салливанов. Переехал из Саффолка в Нью-Лондон в возрасте девятнадцати лет. В текущий момент – преподаватель в Университете Нью-Хейвена, младший научный сотрудник, оператор компьютерного кластера, моделирующего волны пластической деформации в сверхпластических средах. Если повезет, его работа перевернет сферу формовки листовых заготовок вверх тормашками.
Не женат. Состоит в длительных отношениях. В наличии – аллергия на чернику, клюкву и кроличью шерсть. Зубы мудрости на верхней челюсти удалены хирургически. Прооперирован с аппендицитом в возрасте двадцати трех лет. Не курит. Не злоупотребляет спиртным. Слабоволен. Нерешителен. Пассивен в отношениях со сверстниками. Бисексуален, проявляет большую тягу к представителям мужского пола.
Вот так.
Это он еще не забыл. Если повторять раз в пять минут, то, возможно, и не забудет.
Он – Роберт Бартоломью Салливан. Двадцать семь лет. Сын Розали и Уилфреда Салливанов. Переехал из Саффолка в Нью-Лондон в возрасте девятнадцати лет…

* * *

Щемящее чувство одиночества, раздувающее изнутри грудную клетку, не шло ни в какое сравнение с тем, какие физические муки Салли переживал в последние несколько часов.
Его зубы словно распирали рот изнутри.
Их было так много, что они оттопыривали губы и лезли наружу.
Салли захныкал, и отчетливо услышал это хныканье – так, словно его тело вновь было способно воспроизводить звуки. Ему казалось, что зубы вот-вот выдавит изнутри какая-то сила. И они прыснут во все стороны, как кусочки стекла, как конфетки «Тик-Так», рассыпанные из коробки.
Разумеется, в реальности ничего такого не было. Но какое дело до реальности было его галлюцинирующему мозгу?

* * *

Смех, смех, смех, это так смешно – стоять, это так смешно, так смешно думать об этом, словно тебе щекочут мозг, словно ты весь подергиваешься, словно ты в судорогах от смеха, и тебе так весело, как не было ни разу в жизни.
Ты не спишь, ты разучился спать, ты как будто бы живой, а может, и нет.
Тебе так смешно, что ты бы и не заметил, если бы умер сейчас.

* * *

Когда Салли открыл глаза – где-то внутри; ведь снаружи он, как известно, не мог глаза ни открыть, ни закрыть, - волна леса за железнодорожными путями полыхала.
А может, ему это привиделось.
Он не знал.
Честно говоря, ему сейчас было не до того.
Его тело деформировалось, оно было кусочком
бетона, кусочком
вокзала,
оно было единым целым
со всеми человеческими статуями, которые торчали то там,
то сям.
Рамки его личности стирались
и
наверное
это было
хо
хо
х

. . .

. . .

. . .

Он сошел с ума на шестой день.
Он говорил с Богом на пятый.
Время пошло вспять.

. . .

. . .

. . .

Роберт Бартоломью Салливан.
Черт знает, как этот парень выглядел.
Когда Салли очнулся, он не помнил себя, а помнил только рыжего верзилу Боба и мышасто-серого, уродливого лицом Джеремию. Еще он помнил девушку с красной конфетой, но её на платформе уже не было. Была какая-то девушка без конфеты. Но это, наверное, была не она.
А может, он всех их придумал, и на самом деле вокзал пуст.
Наверное, себя Салли тоже придумал.
Он пытался рассмотреть свое лицо в циферблате часов – его рука была довольно удачно задрана. К сожалению, в циферблате отражался только безумный серый глаз, и ничего больше. Даже бровь не уместилась.
Салли пытался вспомнить, как он выглядит, и в голову приходило что-то мышастое, как волосы Джеремии. Они, наверное, были чем-то похожи. Просто Салли не помнил, чем.

* * *

Он не знал, который день после часа «икс» стал переломным моментом. Просто мир «до» был кошмарен. Мир «до» был пыткой – самым страшным, что мог пережить человек. А мир «после»…
Салли погрузился в него, как в облако сладкой ваты.
Он плохо помнил, где находится. Стоило солнцу уйти за горизонт, как весь мир пропадал, словно его и не было. Луна шла на убыль, а затем исчезла вовсе, и ночь была чернильно-черной, ласково покачивающей Салли на волнах пустоты.
Каждый раз, когда солнце вставало (сперва – показывало малиновый краешек, а потом лениво отклеивалось от горизонта и подскакивало вверх), Салли радовался тому, что видел. Каждому дереву, выныривающему из темноты. Каждому человеку, чье лицо для него значило не больше, чем разбросанные между шпалами куски щебня. Каждой птице, которая прыгала под ногами или топталась по его задранной руке. Кто-то проковырял в рубашке Салли огромную дыру, но он не помнил, кто.
Он узнавал этот мир заново. День за днем.
Это было…
Это было прекрасно.
Жаль только, разодранный рукав пропитался кровью, и она капала оттуда – розовая и вязкая, как малиновый джем.

* * *

Салли был голым. Обнаженным. Ему не было стыдно; наверное, слово «стыд» вычеркнули из его головы вместе со словами «страх» и «тревожность». Он был голым в своей голове. Он занимался любовью со всем миром.
Он был девственником.
Он был шлюхой.
Он был последним представителем человеческой расы, и предлагал сверхразуму себя поиметь.
Салли знал: сверхразум не хотел причинить ему вреда. Он просто не знал, не понимал, что делает людям плохо! Он решил: чтобы в мире не случалось ничего дурного, в мире не должно случаться вообще ничего.
Чтобы люди были счастливы, их нужно заморозить, оградить от всего – от болячек, ссор и смертей. От падающих самолетов и обесценивающегося доллара, от нужды в еде, квартплаты, ипотечного кредитования и миллионов, миллиардов вещей, которые их расстраивают.
И человечество законсервировали.
Люди остались в тех же позах, что были, в том же сознании, что были, но без возможности двигаться. Чтобы сами ничем себе не вредили, глупые дурашки. Их тела были стабильны, их сердца больше не бились, им не нужна была пища. Они теперь – как лепестки мяты, замороженные навечно в кубиках льда.
Мир летнего сердцестояния… Не ад, как думал Салли по глупости, а райские кущи.
Вас больше ничто не побеспокоит.
В мире всё прекрасно.
Будьте счастливы!

* * *

Счастливы…

* * *

Днем прошел дождь.
Он не нарушил потрясающего душевного равновесия, которое Салли приобрел в последние дни. Он дышал, не дыша. Он был един со всеми, кто находился на платформе. Их вены соединялись друг с другом, и жизненная энергия тоже была общей – она циркулировала из тела в тело, и Салли ощущал её так полно…
Так, словно это слияние было величайшим из благ.
Дождь прошел, но мир оставался горячим, наполненным чем-то помимо солнца. Листья на деревьях скручивались и темнели, словно их поместили в микроволновку. Птицы больше не орали, а несколько тушек были разбросаны прямо по платформе. Пташки выглядели потрепанно – измазанные в крови, они какое-то время после падения еще шевелились, а потом – нет.
На платформу снова приходила кошка. А еще – несколько енотов, и все они выглядели одинаково паршиво. Шерсть вылезала клочьями, а кожа болезненно розовела, словно ее обожгли.
Кошка потрепала упавшую птицу, а потом издохла, закаменев маленьким лысым тельцем. Еноты пытались обгладывать людям щиколотки, но не справлялись и отрыгивали съеденное мясо и кровь. Кровь, наверное, была их собственной.
Потом животные ушли.

* * *

@темы: закончено, ориджинал, писанина

---

Смертельная доза жизни

[Murgatrojd]

Я хотел выложить это тридцать первого вечером - "под елочку", - но решил, что тогда до рассказа вообще никто не доберется) Даже я не доберусь. Праздники, салаты, все такое... В общем, посвящаю этот текст всем-всем-всем своим читателям. С НОВЫМ ГОДОМ! И пусть он у вас будет просто ааааахрененным =)))

Название: Смертельная доза жизни
Рейтинг: NC-17
Размер: мини (35 тыс.зн. / 6 000 слов)
Персонажи: Володя / Бога
Жанры: русреал (это вообще жанр?), драма, романтика, психология
Предупреждения: нецензурная лексика
Описание: «Бога источал секс. Он был как локальное, выряженное в заношенные шмотки божество содомии и разврата. На нем была пара татуировок – на манер прожженных американских мальчиков-моделей, которым без татуировок даже на подиум выходить неприлично, - но модель из Боги не вышла бы, даже если бы он очень захотел. Красивый и не красивый, резкий лицом, резкий в движениях, резкий в каждом своем слове – человек-нож, человек-лезвие, пропоровший меня от паха до груди и выдернувший душу из дрожащего тела.»
Исходники внешностей: если кто-то еще не понял, насколько сильно я люблю Эрика Бальфура - ВОТ НАСТОЛЬКО я его люблю: видео раз, видео два. Да, это второй текст с его внешностью. Нет, не стыдно [n].
Примечание: отдельное спасибо замечательной uma-47 за одноименный стих. Если бы не он, этот текст не появился бы.

ЧИТАТЬ ТЕКСТ НА ФИКБУКЕ

- Володя, это Богдан.
Так все началось.
Аллочка положила одну ладонь на мое плечо, а вторую – с секундной заминкой, - на плечо незнакомца. Судя по разговорам, Богдан должен был появиться в девять и помочь хозяевам дома с установкой ели, а вместо этого появился за полчаса до Нового года, с откупоренной бутылкой шампанского и под руку с девицей в пушистой фиолетовой шубке. Ель к тому времени уже поставили, а девицу теперь обхаживал вечно одинокий, и потому вечно голодный до женского внимания Костян.
- Богдан, это Володя, - продолжила Аллочка. На нас она не смотрела – мрачно наблюдала за тем, как девица выпрыгивает из шубки и сапог на умопомрачительных шпильках. Как она карабкалась в них по сугробам, оставалось загадкой. Возможно, ехала у Богдана на спине. - А это – какая-то шмара, которой тут быть не должно...
Похоже, Костян «какую-то шмару» уже одобрил, и теперь галантно предлагал ей «шампусика для сугреву».
- Бога, - сурово спросила Аллочка, - какого хера?
Богдан легкомысленно пожал плечами.
- Да она свалит скоро, - сказал он, вручил кому-то ополовиненную бутылку шампанского и принялся ожесточенно тереть замерзшие ладони.
Аллочка посмотрела на него долгим взглядом «я-все-про-тебя-знаю-но-я-хозяйка-вечеринки-и-скандала-не-допущу», нежно улыбнулась, сжала ладонями наши с Богой плечи и сообщила:
- Вы друг друга еще не знаете, но...
Но праздновать Новый год нам придется в одной квартире, хотим мы этого или нет.
Впрочем, Аллочка имела в виду совсем не это.
- ... но наверняка найдете общий язык! - торжественно объявила она, и ушла проверять, как там поживают девчонки, девчоночьи сплетни и девчоночьи салаты. Кухня была их закрытой базой, и из числа идеологических противников - мужчин, - туда допускался только Аллочкин муж.
И то не всегда.
- Ну, привет, - сказал Богдан, прекратив тереть руки. Протянул мне длинную, слабо белеющую в полутьме коридора ладонь. – Можно просто Бога.
Ладонь у Боги была мягкая, внезапно ухоженная, с узкими пальцами и аккуратными окружьями ногтей. Сам Бога выглядел куда менее аккуратно – ужасно длинный (и это по моим-то меркам; сколько же в нем, сто восемьдесят восемь? сто девяносто?), с отросшими волосами, стянутыми на затылке в куцый хвост. Одна прядь выскользнула из-под резинки и легла сбоку, черкнув темной линией вдоль скулы.
Бога этого не заметил. Так и стоял, и смотрел на меня шельмовскими глазами – темнющими, словно радужки в них не было, а был один только черный матовый зрачок. Думал Бога не о рукопожатии, а о чем-то своем – может, о том, на какую тусовку сегодня еще стоит заскочить; может, о девице в фиолетовой шубке; а может, о том, что пора бы уже избавиться от парки и привести себя в божеский вид.
- Год Собаки, - сказал Бога, одновременно и подтвердив мои мысли, и опровергнув их. Думал он, конечно, не о рукопожатии, но и не о девице в фиолетовой шубке. Мысли о какой-то там девице были ниже его достоинства. – Очередной собачий год, только теперь официально под собачьим флагом. Веришь в гороскопы, Володя?
- Нет, - сказал я, отступив назад. Под паркой у Боги обнаружились тугие штаны – не модняво-обтягивающие, а просто старые и севшие после кучи стирок, - и рубаха из тонкой выбеленной джинсы, наброшенная поверх майки. На шее у него болтался черный шнурок. То, что на нем висело, скрывалось под расстегнутым воротом рубашки.
- А зря, - сказал Бога, уже хлопая кого-то по плечам, заразительно улыбаясь и даже приняв в руки бутерброд. Поверх бутерброда одинокой красной лентой был переброшен пласт красной рыбы. Ухватив бутерброд в зубы, Бога проговорил с набитым ртом:
- Девчонки по гороскопам просто тащатся. Берешь такую за руку, смотришь на нее пронзительно и говоришь: ты, наверное, Овен. Ни разу не видел такую темпераментную, противоречивую и достойную восхищения женщину, которая не оказалась бы Овном…
Я только и смог, что сглотнуть.
Дернул кадыком, отступая от него, как от прокаженного. Бога был дьяволом во плоти: человек с тянущим, медово-бархатным взглядом, который мог быть выряжен в тесные штаны и застиранную рубаху, мог трепаться с набитым ртом, размахивая надкушенным бутербродом, мог сказать женщине что угодно – самое банальное, самое глупое и заезженное; то, что каждая из его пассий слышала уже раз сто, - и этот магический сто первый раз повлияет на неё, словно дудочка на змею.
Боге невозможно было противиться.
Даже если ты не Овен.
… и не девушка.
- А где Машка? – спросил Бога, отворачиваясь и обращаясь к кому-то в комнате. – Сто лет Машку не видел, ну-ка дайте мне её сюда, Машка, Машуня, кака-а-а-ая ты сегодня прехорошенькая, ну-ка иди сюда…

* * *

Новый год – худшее время для рефлексии.
Я это понимал.
Каждый в комнате, должно быть, понимал это… или понял бы, если бы знал, что такое «рефлексия».
Вот только голого знания недостаточно, чтобы успокоиться.
Трудно не копаться в себе, если ты не знаешь половину всех этих людей, Аллочка смотрит на тебя странно и призывно, словно что-то обещая, а Бога разливает шампанское по бокалам, составленным в тесный кружок, и при этом половину проливает на ноги. Девушки в открытых туфлях визжат и притопывают, и смеются – конечно же, они смеются, на Богу невозможно злиться, никто не назовет его безруким и проматывающим вкусную дорогую шипучку. Даже хозяева дома взирают на него легко и весело, не обижаясь за изгвазданный паркет.
Когда я смотрю на Богу, я думаю не о том, что я в своей жизни сделал не так.
Я думаю о том, что хотел бы стать таким же: делать все не так, и вызывать при этом не разочарование, не ярость, а то тягучее и восторженное чувство, которое витает в воздухе вокруг него.
Но для этого, видимо, просто нужно не быть мной.
Шампанское было разлито, бокалы столкнулись тонкостенными боками, кто-то заверещал… Никто уже не слушал обращение президента – всем было не до того.
К черту президента. К черту рефлексии, к черту это все – весь этот муторный бесконечный год, триста шестьдесят пять дней скуки и сосущей пустоты под ложечкой.
К черту.
Когда часы закончили бить, а бокалы опустели, Бога одной рукой обхватил ближайшую к нему девицу за шею и грубовато притянул к себе. А потом поцеловал – без предупреждения, смело и до абсурда нагло, то ли следуя американской новогодней традиции, то ли отдав управление тараканам в своей голове.
У девицы были огромные ядовито-зеленые серьги, нелепым образом обрамляющие ее маленькое лицо. Теперь серьги колыхнулись, а сама девица послушно прильнула, обхватила Богу рукой, откидывая голову назад и открывая губы, поддаваясь ему, словно весь вечер – все те полчаса, что Бога провел в квартире, - только об этом и мечтала.
Они целовались так долго, что я отвел взгляд.

* * *

- Ты мой пятый, - сказали мне из-за спины.
Я обернулся.
За спиной стоял Бога, одной рукой держа стопку с чем-то маслянисто-коричневым – таким же дрянным на вид, как, должно быть, и на вкус. Другой рукой он протягивал мне аналогичную стопку.
- Чего? – растерянно уточнил я.
- Ты мой пятый, - радостно повторил Бога. Потом все-таки всучил мне стопку, стукнул стеклянным краем о край и опрокинул ее в себя, выдав шумное «ох, бля-я-ядь…» и зажмурившись. Пойло было именно такое, как он описал, и я зажмурился тоже, едва сдержав ругань.
- … знакомый гей в этом городе, - закончил Бога, утирая рот тыльной стороной ладони.
Если бы я уже не проглотил выпивку, она ушла бы не в то горло. А так обошлось без кашля – только кровь ударила в лицо, заливая уши душной алой краской, проступая яркими пятнами на щеках.
- Я не, - заикнулся я. - Какого!..
- Аллочка мне все рассказала, - сообщил Бога, отрезая мне пути к отступлению.
Сердце забилось чаще – тревожно, неспокойно; Аллочка многое знала, но и болтала она умеренно, обычно неплохо держа рот на замке.
Это был первый раз, когда мои откровения вышли за пределы нашего с ней общества. Да еще Аллочкин муж все знал – от проблемы гомосексуализма в России ему было ни тепло, ни холодно, а Аллочка с ним делилась всем, вплоть до паролей на сайтах и мобильнике.
- Я…
Бога отставил стопки и бросил на меня прямой твердый взгляд. При свете люстры у него все-таки нашлась радужка – темная и узкая, блекло-коричневая, с рыжеватым пятном на правом глазу.
- Аллочка бы рассказала мне что-то, если бы знала, что я тебе рожу стану бить? – спокойно уточнил он.
Сердце тревожно подпрыгнуло, а потом начало сбавлять темп. Колотилось загнанно, но все же не так, словно собралось вот-вот покинуть меня через проломленную грудную клетку.
- Нет, - с сомнением сказал я. И потрогал пальцем прохладную запотевшую стенку одной из стопок. – Вряд ли…
Аллочка была кем угодно, но только не дурой и не стервой.
Бога поприветствовал кого-то у меня за спиной – высоко поднял руку, раскрыв ладонь, вздернул брови и широко ухмыльнулся. Рот у него был подвижный, улыбчивый, а кожа вокруг этого рта была выбрита так, чтобы оставить короткую щеголеватую поросль по контуру подбородка и над верхней губой, да крохотный островок под нижней.
Все черты его лица были непропорционально крупными, словно их собирал вместе тот, кто имеет крайне посредственное представление о людях. Массивный, сужающийся книзу подбородок; высокий чистый лоб; ужасно длинный нос с резкой горбинкой…
Глаза. Темные, с цепкими паучьими лапами морщинок, которые протянулись вниз от внешних уголков глаз. Когда Бога улыбался, взгляд его становился бархатнее и спокойнее, а морщинки – глубже.
- Я тут всё обо всех знаю, - спокойно сказал он. Указал взглядом на одного из парней – того, который в эту секунду вел философские беседы с «Машкой, Машуней», зажав между коленями ополовиненную бутылку вина. В беседе было что-то о Достоевском и его влиянии на мировоззрение Сартра. Прислушиваться я не стал.
- Знакомься, это Суслов. Суслов любит баб, но по пьяни будет ни разу не против, если ты ему отсосешь.
Я глянул на Богу зло и быстро, скривив губы. Говорить ничего не пришлось – Бога и сам все понял.
- Ну, нет так нет, - сказал он, легкомысленно пожав плечами. – Просто сосать не умеешь? Или, типа, брезгуешь?
Желание сделать его и без того кривой нос чуть более кривым стало почти нестерпимым. Я сжал кулак так сильно, что ногти взрезали мякоть ладони.
- Стоп, - тихо сказал я. – Хватит.
Бога все понял, и дразнить меня больше не стал.
- На балконе крутится Матвеева, - сказал он. – У нее там перекур каждые три минуты… А у Матвеевой есть парень. Лучший друг этого парня обалденно драл меня в сентябре на днюхе Матвеевой.
Увидеть свое лицо я не мог, но жжение в щеках, ушах и даже шее становилось почти невыносимым.
Это не то, чем я хотел заниматься в Новый год. Не то, о чем я бы хотел говорить.
- Вон та деваха… - Бога взглядом указал на девицу с тяжеленными ярко-зелеными серьгами, которую он поцеловал в полночь, - … тащится по педикам. Не знаю, что в этом для женщины прикольного, но это сейчас, вроде как, модно.
Я молчал.
Серьги девицы покачивались в такт с движениями ее головы.
- Мы с ней провстречались почти год, - пояснил Бога. – На пятьдесят процентов потому, что по упражнениям Кегеля ей можно давать заслуженного мастера спорта. Еще на пятьдесят – из-за моей ориентации. После того, как я рассказывал ей о ком-нибудь из своих бывших, она сдергивала с меня трусы вместе со штанами – и хорошо, если это не было в каком-нибудь сраном туалете в клубе у черта на рогах.
Я взглянул на него вопросительно.
- Не люблю клубы, - пояснил Бога, поцокав стопками друг об друга, а потом оглянулся, явно размышляя, чего бы еще перехватить. – Не парься ты из-за этого… Тут многие замараны. А те, кто нет – так им на тебя плевать. И на меня…
Я смотрел на него молча, ощущая, как сердце колотится в груди оглушительной дробью, весенней капелью, ускоряясь от смущения, страха и черт знает, чего еще.
Может, от взгляда Боги.
Были на вечеринке красивые парни и девчонки... А этот даже красивым не был – весь какой-то нескладный, ужасно длинный, непомерно высокий и с узким худым лицом, он едва умещался в рамках этой квартиры. Словно потолок – не предел, и странному этому парню хотелось абсолютной свободы. Словно если он раскинет руки, то заденет ими стены.
Но Бога раскинул руки – и ничего не случилось.
Стены остались на месте, а он ушел обниматься со свежеприбывшей парой – Семеновские подъехали от родителей к часу ночи, чтобы остаться тут до утра, и теперь в прихожей отряхивались от снега и конфетти.

* * *

В начале третьего, когда прозвучали первые разговорчики на тему «а не взять ли нам пиротехнику и не выбраться ли в парк?», Бога подошел ко мне, похлопал под лопатками и сказал:
- Ну-ка пошли, покурим.
- Я не курю, - пробормотал я.
Бога пожал плечами. На голове у него косо сидел дедморозовский красный колпак с белой опушкой, а в руке были зажаты пара бутылок пива и прозрачная зажигалка в цветочек.
- А я курю, - сказал он. – Пойдем.
В подъезде было весело – соседи с третьего и четвертого этажей дружили семьями, так что по лестницам то и дело кто-то пробегал, какие-то люди хлопали друг друга по плечам и желали счастья, здоровья, ну и баблишечка – так, немножко, чтоб на жизнь и на БМВ хватало.
И на обслуживание этого БМВ.
Бога взял меня за руку – не по-девчачьи, за пальцы, а выше, сжав кулаком предплечье, - и потащил наверх, отыскивая еще не задымленную площадку без толпы. На одном из пролетов он присмотрел себе окно, кое-как совладал с форточкой и принялся прикуривать.
- Ну, давай, - сказал Бога, сжав сигарету губами. – Говори.
Я взглянул на него молча, чуть приподняв брови. Ни говорить с ним, ни даже видеться с ним в эту ночь я не хотел. Предпочел бы поболтать с Аллочкой, запустить с ними фейерверки и через час отбыть домой.
Но у Боги, похоже, были иные планы.
- Что говорить? – спросил я.
- О себе говори, - велел Бога, задумчиво перехватив сигарету средним и безымянным пальцами. Жестом предложил мне одну бутылку пива, но принял отказ смиренно, пожав плечами и выпустив изо рта дым. – Аллочка предупреждала, что ты себя этим всем сгрызешь, но я и не думал, что все так запущенно.
- Что запущенно? – непонимающе спросил я.
- Ориентацию свою ты не принимаешь, - задумчиво сказал Бога. Дымок вился у его рта белесым вязким язычком, касаясь острой скулы. – Себя такого ты тоже не принимаешь... Ходишь полупридушенный, будто жить боишься.
Я промолчал.
Повернул голову, задумчиво глянув в окно, но там было темно, как в чернильнице – только вспыхивали иногда огоньки сигарет, да пару раз рассыпались искрами бенгальские огни.
Двумя этажами ниже раскатисто запели что-то из Верки Сердючки. «Машка, Машуня» солировала.
- И что мне говорить? – спросил я.
- О себе говори, - предложил Бога, убрав от лица сигарету, и равнодушно хлебнул пива. Не похоже было, чтобы он получал удовольствие и от того, и от другого – да только все равно курил и хлебал, глядя на меня матово-черными бархатными глазами. – Поймем, что тебя изнутри выгрызает, – сможем выдрать это с корнем.
Я помолчал.
Сердце билось быстрее положенного, но хотя бы не неслось вскачь, вынуждая задыхаться на ровном месте. Может, потому что сейчас мы с ним были наедине, а не в полной народа квартире.
- Как меня зовут – ты уже знаешь, - задумчиво начал я. – Тридцать два года, работаю в…
- Стоп, - сказал Бога, не стесняясь прервать свой психотерапевтический сеанс. – Ты – это не твоя работа.
- Ты хочешь… - я неровно вздохнул. Отвел глаза, уткнувшись в стену. – Хочешь, чтобы я говорил о…
Бога понял мои метания. Отхлебнул еще пива и убрал за ухо прядь, выпавшую из хвоста и настойчиво лезущую ему в рот.
- Ты – это и не твоя ориентация тоже, - сказал он. – Ты – это ты. Расскажи мне что-нибудь о себе.
Одну песню Сердючки сменила другая. Тонкий женский голос ностальгично требовал найти «какую-нибудь киношечку с Галкиным и Пугачевой, ну, короче, что-нибудь новогоднее».
- Я люблю Шарлиз Терон, - в порыве внезапной откровенности признался я. - А еще – бутерброды с сыром и сгущенкой. Ну, понимаешь, кусочек сыра, а прямо поверх него льешь из ложки...
Бога усмехнулся. В этом не было чего-то обидного, не было издевки. Напротив – взгляд его стал глубоким и пустым, словно он думал о Шарлиз Терон.
Или сыре со сгущенкой.
Это было удивительно. Когда Бога улыбался, в уголке его рта образовывалась даже не одна ямочка, а две. Потрясающее чудо мимики.
Самое красивое, что я видел за сегодняшний день.
Чтобы не пялиться на него, пришлось себя одернуть. Бога, должно быть, знал, как влияет на людей, а потому кивнул и сказал:
- Продолжай.
Помедлив немного, я взял одну из бутылок, сковырнул крышку о подоконник и упустил её куда-то на пол. Наклонился, неловко зашарив рукой.
- Я… - неуверенно промямлил я, с трудом найдя крышку и стиснув ее в кулаке. Бога не сказал: «брось». Не сказал: «забей». Не вскинул удивленно брови. Просто стоял, опершись задом на край подоконника, и смотрел на меня задумчиво. – Я… терпеть не могу Кинга.
Бога кивнул, словно это само собой разумелось. Как будто любить Кинга – дурной тон. Длинная прядь опять выпала из-за уха, и теперь скользила кончиком совсем рядом с его губами.
- Еще не люблю быть один, - тихо сказал я. И глянул на Богу смело, почти отчаянно: вот тебе откровение, на, подавись. - Я всегда один, понимаешь? У меня это уже во где сидит...
Я ткнул пальцем себе в кадык – с силой, с остервенением, наверняка оставив синяк на горле.
То, что заставляло краснеть в присутствии Боги, ушло. Словно волна прибоя, зализавшая песок и оставившая после себя водоросли и дохлых медуз.
- Я даже с родителями не могу... – тихо сказал я, - Ну...
- Поговорить? - спросил Бога, раздавив окурок о край форточки и щелчком ногтя отправив его наружу. - С родителями не нужно говорить, Володька. Родителей нужно любить... но пускать их в свою жизнь пореже, чтобы они не натоптали там грязными ботинками.
Я промолчал.
Опустил ресницы, прислушиваясь к голосам снизу: часть людей разбрелась по квартирам, и только два мужских голоса толковали о внешней политике США и Дональде Трампе.
- У тебя это и случилось, верно? - спросил Бога. Взгляд у него был спокойный, и, наверное, только потому я еще от него не сбежал. - Предки узнали про твою ориентацию, и ты теперь нежеланный гость на семейных праздниках. Так?
Я молчал.
Только отпил, наконец, пива, набрав его полный рот и с трудом проглотив. Пиво не шло, но это было лучше, чем смотреть Боге в глаза и говорить с ним.
- Ты сам им признался? – заинтересованно спросил Бога, привалившись плечом к стене. Он и впрямь был длинный – какой-то бесконечный, перекособоченный, словно старался не возвышаться над окружающими на полторы головы.
Рядом со мной кособочиться почти не приходилось – я был ниже всего на три или четыре сантиметра.
- Не-е-ет… - подумав, протянул Бога. – Ты бы сам не сказал. Застукали с бойфрендом? Спущенные штаны, хуй в жопе, что-нибудь такое?
Я вспыхнул ярко – почувствовав, как краска бросилась в лицо, как сперло дыхание, и как желание ударить его, разнести вдребезги его смеющийся рот, стало испепеляющим. Почти как желание выпить минералки наутро после Нового года.
- Значит, да, - сказал Бога, не отрывая от меня взгляд. – Ты не думал, что если тебя такого не могут принять, то это их проблема, а не твоя?
Я задыхался, едва сдерживая колотящееся сердце.
Смотрел на него и задыхался; и не понимал, за что меня так сильно ненавидит Аллочка, что свела с Богой под Новый год.
- Мне вот плевать на всех, - задумчиво сказал Бога. И развернулся к окну. – Хочешь, хоть сейчас прокричу в форточку, что люблю сосать члены?
- Дурак, - пробормотал я, и это прозвучало жалко, пристыженно и немного испуганно.
- Меня пару раз били, - сказал Бога невозмутимо, кося темным матовым глазом. – Но чем увереннее ты себя чувствуешь, чем больше тебе поебать на их мнение – тем меньше у них желания с тобой связываться. И те, кому ты такой не нужен, отпадут сами… А те, кому нужен, будут тянуться к тебе все равно.
Это неправда, - хотел сказать я.
К тебе тянутся не потому, что смирились с твоей ориентацией, - хотел сказать я.
К тебе тянутся потому, что ты как воздух. Хоть и задымленный, но воняющий хвоей, вкусный, прохладный воздух, которым не надышишься, сколько ни старайся.
Только от каждого вдоха сводит спазмом внизу живота.
- Тебе нужно больше себе позволять, - сказал Бога, и наконец-то отлепился от окна, задраив форточку, словно люк на погружающейся подлодке. – А не ждать, когда тебе это позволят окружающие.
Я отступил от него на шаг.
Еще секунду мне казалось, что Бога сейчас снова схватит за руку, снова куда-то поволочет… Но он отвернулся и потрусил вниз по лестнице. Только бросил через плечо:
- Пойдем, наши там фейерверки запускать собирались…

* * *

Бога был острый – весь.
В каждой линии. В каждом движении губ, в каждом росчерке острых скул и впалых щек, даже в разболтанности походки.
Человек-оригами, человек-альбомный-лист. Сложи его как хочешь – и он будет именно таким, как тебе нужно.
Человек-пластырь, матерчатая нашлепка для кровоточащих ран.
Аллочка знала это. Аллочка всегда знала всё лучше всех… Не зря же она когда-то посоветовала мне своего зубного.
Я тащился за Богой по снегу, а вокруг разбрелись остальные наши – закутанные в шубы и пуховики, обмотанные серебристым и розовым дождиком, веселые, спокойные. Девчонки махали распадающимися, разлетающимися в стороны искорками бенгальских огней и смеялись.
Бога какое-то время шел молча, а потом обернулся ко мне лицом и пошел спиной вперед, проваливаясь в снег до середины икр и наверняка уже начерпав холодного в свои рыжие здоровенные ботинки.
- Куда потом? – спросил он.
Резинку Бога потерял, и теперь его волосы, срезанные чуть ниже ушей, трепало-колотило холодным ветром. Шапки у него не было, а капюшон, видимо, считался вариантом для слабаков.
- Домой, - сказал я, стараясь не смотреть на Богу. – Я живу в десяти минутах…
Бога жег мне глаза.
Проще было следить за тем, как Костян воркует с девицей в фиолетовой шубке. Что ни говори, а ее высоченные ботфорты, которыми просто невозможно зачерпнуть снег, на практике оказались куда более удобными, чем ботинки Боги. И это – несмотря на высоту каблуков.
- Я с тобой, - сказал Бога, а потом развернулся и зашагал вперед.
Это не было вопросом.
Интересно, если я «начну разрешать себе больше» и все-таки поглажу его кулаком по роже – как это скажется на моих отношениях с Аллочкой?..

* * *

Вряд ли кто-то удивился, что мы с Богой исчезли одновременно. После фейерверков, облитые светом падающих с неба искр, обласканные ночью, снегом и умопомрачительным, изматывающим ором в сторону прохожих – с Новым годом! с Новым годом! – многие утомились и начали расползаться по домам.
Праздник подходил к концу.

* * *

Когда мы добрались, была уже половина пятого. Бога зажег везде свет – как будто не любил темноту, - с трудом отыскивая выключатели, матерясь и наталкиваясь на стены. Потом скинул свои рыжие ботинки, перестав следить где попало талой водой, сбросил парку, стянул через голову рубашку из белесой джинсы.
Он был смуглый в желтизну – никаких соляриев; похоже, летний загар держался на нем круглый год. Впивался в его кожу солнечными стрелами, пронзал насквозь и оставался навсегда.
- Зачем мы… - заикнулся я, но Бога не дал мне договорить.
- Будем считать, что я твой Дед Мороз, - сказал он. – Персональный.
Когда он избавился от майки, шнурок подпрыгнул и лег ему на грудь. На конце шнурка болталась серебристая металлическая побрякушка с прорезью, больше всего напоминающая камертон.
Я не слышал от Аллочки, чтобы Бога был музыкантом и играл хоть на каком-нибудь инструменте, который требовалось бы настраивать с помощью камертона… но, с другой стороны, я вообще ничего не слышал от Аллочки о Боге.
До тех пор, пока она не взяла нас за плечи и не сказала: «Володя, это Богдан…»
- Выпить бы, - тоскливо сказал я.
После прогулки по морозу я ощущал себя стылым, холодным и поразительно, до отвращения трезвым.
- Не надо, - сказал Бога, ухватил меня за ремень штанов и подтащил к себе, как рыболов подсекает рыбину. Та добыча, которая попалась Боге сегодня, пожалуй, не тянула ни на сазана, ни на щуку.
Так, полудохлый карась, слабо водящий плавниками и разевающий рот.
- Не пей.
У него были шершавые обветренные губы и горячий, терпкий, отзывчивый до неприличия рот. Он целовался так же, как делал все эти странные вещи – жестикулировал бутербродом, обливал девушек шампанским, рассказывал похабные анекдоты и бесцеремонно влезал в кадр, когда кто-то фотографировался. Он везде был не к месту, но почему-то там, где он появлялся, тут же образовывалась под него свободная брешь – словно его всегда там ждали, словно он и должен был там быть. Словно без шампанского в туфлях праздник был бы не праздник. Словно без темного затылка с куцым хвостиком фотографии смотрелись бы хуже. Словно…
Словно в Боге было столько жизни, столько жаркой, хлещущей через край энергии, что ее хватало на полтора десятка людей – и еще на две дюжины незнакомцев, встреченных нами в эту ночь.
В нем было столько жизни, что для меня одного, жалкого и перепуганного, это было бы смертельной дозой.
Когда его губы оказались на шее и нетерпеливо приласкали, ухватили, слегка натянув кожу у кадыка, - я вздрогнул, упираясь ладонями в его плечи. Под пальцами бархатной змеей вился черный шнурок.
- Чего ты от меня хочешь вообще? – жалобно спросил я. – Трахнуть меня? Только это?
- Хочу, - медленно сказал Бога, и поднял голову, глянув своими черными шельмовскими глазами, - чтобы ты сам себе сделал охеренный подарок.
- Подрочил? – слабо уточнил я, еще пытаясь перевести все в шутку.
- Отпустил себя.
Он источал секс. Он был как локальное, выряженное в заношенные шмотки божество содомии и разврата. На нем была пара татуировок – на манер прожженных американских мальчиков-моделей, которым без татуировок даже на подиум выходить неприлично, - но мальчик-модель из Боги не получился бы, даже если бы он очень захотел.
Красивый и не красивый, резкий лицом, резкий в движениях, резкий в каждом своем слове – человек-нож, человек-лезвие, пропоровший меня от паха до груди и выдернувший душу из дрожащего тела.
Не удержавшись, я тронул языком его скулу, прочертил влажным кончиком ровную линию вверх, до самого уголка глаза.
И решил: раз я уже получил смертельную дозу жизни, раз уж Бога вогнался в меня иглой, ножом, узким лезвием ножниц, - то я теперь ничего не боюсь.

* * *

Бога, конечно же, разделся первым.
Таким как он не идет одежда, и они пытаются избавиться от нее, как от чего-то лишнего, замусоривающего их маленький мир.
Под одеждой Бога был неожиданно плавный, с сухими мышцами груди и твердыми бицепсами, с тощим, не изрезанным кубиками животом и узким продольным пупком. Я прикрыл глаза, кусая губы и не зная уже, как успокоить дыхание, но Бога стаскивал рубашку по моим рукам, царапая кожу складками ткани, и сдерживаться было почти невозможно.
- Зачем? – спросил я, когда он пихнул меня на кровать, сдирая по бедрам штаны и белье, обхватывая ладонью мой разгоряченный, стоящий каменно член.
Бога уже склонился, обхватив губами головку, откровенно наслаждаясь процессом и, пожалуй, безнадежно выдавая свою в этом деле опытность. А потом поднял голову и улыбнулся, тронув меня сбоку живота – в самом низу, над линией курчавого жесткого волоса, - кончиком языка.
- Потому, - сказал он, - что это охренеть как классно?
Я вздрогнул, но Бога придержал меня за бедра, словно боясь, что я сейчас спасусь бегством из собственной квартиры.
- Я не хочу, - твердо сказал я, приподнимаясь на локтях. – Я не хочу в жопу, я тогда… отец тогда… а мы с Сашкой…
- Понял, понял, - сказал Бога, с какой-то изумительно непошлой нежностью поглаживая мой член ладонью. – Давняя психологическая травма, блок в башке. Можешь трахнуть меня сам, если хочешь. Можем обойтись минетом или дрочкой…
Рука его была теплой, и я простонал, запрокинув голову и зажмурившись.
Когда Бога перекинул колено через мои бедра; когда расправился с добытой из его карманов резинкой и поплевал на головку члена, а потом размазал слюну кулаком – мне было уже так хорошо, что почти даже не страшно.
Когда Бога обхватил мое тело бедрами; когда насадился, спокойно и опытно принимая в себя член – стало уже всё равно.
Я даже выбрал, куда можно смотреть, при этом не рискуя сгореть со стыда. Уперся взглядом в его руки – широкие смуглые ладони с длинными пальцами, очутившиеся у меня на груди. Жилистые запястья, сухие крепкие предплечья... Выше смотреть было опасно. Где плечи – там и шея, а где шея – там и лицо. А смотреть шельме в глаза совсем не хотелось.
Заколдует, закружит, с ума сведет…
Хотя он, наверное, уже свел.
Когда Бога двинул задом, медленно опускаясь, позволяя головке протиснуться внутрь и коротко сморщившись от боли, я думал, что сдохну то ли от разрыва сердца, то ли от гипервентиляции легких. Приподнялся на локтях, пялясь на его тело почти испуганно: на красивое, ладное тело с узкой грудью и худым поджарым животом, с тощими смуглыми бедрами, пошло и откровенно раздвинутыми. Судорожно сглотнул, следя за каждым его движением, и все еще боясь посмотреть вверх, на лицо.
Потом закусил губу.
Смотрел, смотрел… с ума сходил, уже не пытаясь совладать с дыханием – только следя за тем, как руки Боги ерзают по моему животу; как его бедра сжимаются и напрягаются так, что на них проступают тугие мышцы; как его член – не слишком толстый, но зато длинный, как и всё в его теле, - подрагивает и хлопает по смуглому поджарому животу на особо резких толчках.
Иногда он наклонялся ко мне, гибкий, словно пьяный от удовольствия, и мы сталкивались губами и языками, и стонали, и вскрикивали друг другу в рот, и я сжимал в кулаке его чертову побрякушку, натягивая черный шнурок – а потом перевернулся, бросая его под себя, и Бога молча, понятливо обхватил меня ногами.

* * *

В самом конце я забыл о стеснении; забыл о том, что боялся за свои тормоза. И поднял взгляд, следя за лицом Боги.
Очень выразительным, узким, подвижным лицом.
Всмотрелся в него, впился жадным взглядом, словно пытаясь обглодать до черепных костей, замечая все – как в момент оргазма Бога жмурится, как кривит губы, хмурит брови и морщит лоб, как содрогается и дергает ладонью, обхватив кулаком собственный член. Выражение лица при оргазме у него было сложное. Поди разбери, что он испытывает и от чего жмурится – от боли или от блаженства? Но когда на живот брызнула липкая белесая струя, главная загадка разрешилась сама собой.

* * *

Потом мы лежали…
Даже в постели Бога был твердый и весь какой-то острый. Дотронься – порежешься.
Но я не побоялся дотронуться. Набрался смелости и положил ладонь ему на поясницу, обхватывая, прижимая к себе бедрами и животом, и поцеловал его снова…
И снова…
И снова…
Как будто ночь закончится – и целовать станет некого. Золушка застрянет в тыкве, скукоженная и поломанная, а парень – обалденный парень, первый парень в моей постели с семнадцати лет, когда отец застукал нас с Сашкой, - исчезнет, оставив после себя опустошение и забрав ту бурлящую, обжигающую, упоительную на вкус жизнь, которую он ненадолго мне одолжил.

* * *

Утром я нашел Богу на кухне – совершенно голого, но зато в тапках и с ноутом.
Ноут, конечно же, был мой.
Тапки тоже.
Он вскинул голову, словно предлагая себя поцеловать, но я прошел мимо, ни на секунду не задержав на нем взгляд.
- Все? – спросил Бога, покачивая тапком, едва подцепленным на пальцы ноги. – Новогоднее шоу отыграно, сбыча мечт закончена, подарки приняты… А Дед Мороз вознагражден, и теперь пусть идет нахер?
Я налил себе воды, а Боге достал из холодильника вторую бутылку пива. Первая, почти опустошенная, стояла в опасной близости от ноута.
- Чего ты от меня хочешь? – тихо и устало спросил я.
Я знал, чего он хочет.
Мы много раз проговаривали это ночью – сначала он, а потом я, шепча непослушными губами, сплетаясь, обхватывая друг друга руками и вжимая в простыни.
Когда он кричал, я зажимал ему рот ладонью и чувствовал, как изнутри к ней прикасается мягкий горячий язык.
Бога тогда говорил: это не должно быть «на один раз».
Бога говорил: отпусти себя.
Разреши себе.
Ты живешь один, ты совсем уже взрослый самостоятельный лоб, пора жить по собственному желанию, а не по чужим подначкам.
Ну и что, что от тебя требуют детей и жену? Это же твоя жизнь, ну так живи ее нормально, а не в застенке тесной квартиры, в застенке своей души.
Смертельная доза жизни билась в Боге, пульсировала, раздирала его изнутри. Он умел жить и любил это делать, и пытался научить этому меня; и я с радостью учился…
Но наступило утро – новое утро нового дня, новый год, новый кусок моей жизни.
И сказка закончилась.

* * *

Бога так ничего мне и не сказал. Отставил вторую бутылку пива, так ее и не открыв, молча встал и удалился с кухни. Судя по звукам – одеваться.

* * *

Снег хлестал наискось, острый, режущий, до красноты иссекающий лица и руки. Небо над головой было тяжелое и матово-серое, и парень, подскочивший к остановке в последний момент – за секунду до того, как автобус тронулся, - влетел в него с таким отчаяньем, словно заиндевел бы с ног до головы, останься он на остановке еще хоть минуту.
Заиндевел бы, замерз, превратился в ледяную статую. А потом звякнул бы и рассыпался на куски, нечаянно задетый кем-то из прохожих…

* * *

Пассажиров было мало. Все, кто хотели разъехаться из гостей, уже давно разъехались, а остальные попросту еще не проснулись.
Бога устроился на свободном двойном сидении, привольно раздвинув ноги, откинувшись на тощую спинку, обтянутую исцарапанным старым чехлом. Уже выдохнул было, приготовившись подремать…
… как в автобус вдруг заскочил Володя.
Тощий и почти такой же длинный, он весь поежился, торопливо отсчитал деньги за проезд и принялся стряхивать со светлых волос мокрый, совсем не хрусткий, уже подтаивающий снег.
Бога ничего не сказал.
Молча развернулся, сдвинув колени, позволяя Володе протиснуться к окну и усесться рядом. Тот плюхнулся жопой на сидение и еще долго молчал, быстро дыша, впившись пальцами в тряпичную спинку перед собой. Взглядом он елозил по затылкам пассажиров, пытаясь смотреть куда угодно, но только не на Богу.
Потом сказал:
- Я за тобой еле угнался.
Бога помедлил, а потом снова раскинулся на сидении, пихнув коленом чужое бедро. Ноги у него были страшно длинные – неудобно, раздражающе, поразительно длинные, и это всегда мешало ему в общественном транспорте.
- Я решил… - твердо, как-то очень уверенно начал Володя.
Потом умолк.
Знаю я, что ты решил, - подумал Бога.
И улыбнулся уголком рта, тряхнув распатланной гривой. Извлек из кармана резиночку – желтую и девчачью, - и принялся собирать волосы в куцый хвост.
Потом опустил руку, поймал ладонь Володи, и медленно переплел пальцы в замок. Опустил запястья низко, сунув их между сидениями и тесно сдвинутыми ногами, туда, где его колено соприкасалось с бедром Володи, - и устроился так, чтобы их соединенные руки не бросались никому в глаза.
Володя сначала напрягся – так сильно, что алые пятна на его щеках исчезли, и лицо стало равномерно, мертвецки белым. Бога знал: теперь этот парень либо передумает вести себя так, как всегда мечтал, либо…
Секунды падали и ударялись об стекло, как снежинки, безжалостно секущие снаружи окна автобуса.
Прошло несколько минут, а потом Володя медленно – мускул за мускулом, клеточка за клеточкой – расслабился.
Это было видно по его лицу.
Сначала он обмяк, а потом положил свободную руку на спинку сидения перед собой, опустив голову на сгиб локтя.
- Ты хоть знаешь, куда мы едем? – спросил его Бога.
- Без разницы, - ответил Володя.
И замолчал.
А потом, спустя две остановки, так и не дрогнув ни разу сложенными в замок пальцами, тихо сказал:
- Мы теперь, типа, должны?..
- Что? Встречаться? – Бога засмеялся, а потом откинулся лопатками на спинку сидения. Запрокинул голову и опустил ресницы, словно планируя немного подремать. – Ничего мы никому не должны, Володька…
Мокрый снег злобился, расчерчивая окна белесыми косыми линиями. Новый год расцветал вокруг них, мутный и влажный, пахнущий мокрой меховой опушкой на капюшоне парки.
А Бога сидел, опустив веки, расслабленный до предела, и медленно водил большим пальцем по тыльной стороне чужой ладони.

@темы: закончено, ориджинал, писанина

---

Новый вид

[Murgatrojd]

Очередной омегаверс про военных пилотов) Новый мир. Новые обоснуи. Новые герои. Работа написана по заявке.

Важно: чуваки, простите меня. У меня не хватает времени и сил, чтобы все эти 200 тысяч знаков оформить тегами и разбить на разные посты (или на тысячу комментов внутри одного поста). Потому я выкладываю на дайри только шапку и даю ссылку на фикбук. Там всё есть, там удобнее, там можно скачать файлом... Ну, короче, чего я вам рассказываю) Вы это знаете лучше меня. Всем добра и отличных праздников!

Название: Новый вид
Рейтинг: NC-17
Размер: макси (200 тыс.зн. / 31 000 слов)
Персонажи: Виктор О'Мэлли / Уинстон Фелл
Жанры: омегаверс, драма, фантастика, экшн, романтика
Предупреждения: юст, нецензурная лексика, изнасилование
Описание: «Истребитель на нейроуправлении – жадная, ненасытная тварь. Уинн понял это, когда впервые синхронизовался без обрыва сцепки: если у тебя выходит это сделать, то машина вцепляется в тебя, как дикий хорек, и треплет во все стороны. Истребителю мало того, что ты можешь ему дать – мало эмоций, мало пяти органов чувств, мало скорости и гибкости твоего ума. Ему мало, мало, мало, и он с жадностью тянет из тебя все соки, пытаясь утолить голод мертвого металлического тела.»
Исходники внешностей: винг-коммандер О'Мэлли и его великолепная челюсть, великолепная талия и великолепное ВСЁ - раз, два, три.

ЧИТАТЬ ТЕКСТ НА ФИКБУКЕ

@темы: закончено, ориджинал, писанина

---

Травень

[Murgatrojd]

WARNING: ТЕНТАКЛИ! И не говорите, что я не предупреждал.
Работа написана по заявке.

Название: Травень
Рейтинг: NC-17
Размер: миди (100 тыс.зн. / 15 000 слов)
Персонажи: Барби |(/) Цыган, Травень / Цыган
Жанры: фантастика, драма, ужасы, постапокалиптика, антиутопия
Предупреждения: нецензурная лексика, ксенофилия, изнасилование
Описание: «… молодой мужчина, тридцать три-тридцать четыре года. Темные волосы, иссиня-черными завитками спадающие на лоб, педантично, хоть и не очень ровно подрезанные у шеи. Великолепное в своей расслабленности, смуглое, невероятно длинное тело – абсолютно гладкое и нагое, без единой болячки. Щупы держали его так бережно, что Барби ощутил укол страха. Было что-то ужасное в том, как вольготно незнакомец раскинулся в объятиях толстых, гладких, матово-зеленых стеблей, поддерживающих его под спину и бедра.»
Исходники внешностей: если хотите увидеть, как выглядит обалденное тело Цыгана, восхитительный нос Цыгана и всё-всё, что в Цыгане есть хорошего - см. видео.

ГЛАВА 1

Первый раз Барби пришел в себя, когда его тащили по земле, цепляя головой за выпирающие корни. Один удар пришелся на ухо, начисто сорвав мочку и лоскут кожи под ней, выбив из гнезда головку нейроконтактора. Сознание вернулось, и Барби накрыло тягучей, удушающей волной, щедро приправленной болью и оглушительным звоном в ухе. Не тем звоном, который можно услышать, получив кулаком по башке. Это был другой, механический звон, с которым внутри его черепа лопались струны нейроконтактора. Барби знал, что этот пронзительный визг, эта адская симфония из дребезжания и скрипа, раздирающая его пополам, не утихнет, пока инородное тело полностью не выйдет из уха. И потому, превозмогая боль, не обращая внимания на тряску и прыгающую перед глазами картину мира, он ухватился пальцами за внешнюю часть нейроконтактора и потянул, извлекая его из себя. Заскользили длинные струны, вышла наружу твердотельная капсула – и Барби отбросил от себя сломанный нейроконтактор, весь в крови и мозговой жидкости.
И остался без связи.
Теперь, окажись над ним спутник, Барби не сможет подключиться к нему, уточнить свои координаты и запросить помощь.
Стоило отшвырнуть от себя сломанную железку, как его тут же бросили и подскочили к рукам, пытаясь понять, насколько редкую и ценную вещь он выбросил. Потом сплюнули в пыль, раздосадованно пробормотав, снова ухватили за ноги и поволокли.
Нейроконтактор, особенно сломанный – вещь не редкая и не ценная, а для людей из пригорода – и вовсе бесполезная. Кому нужен контроллер, предназначенный для работы с оборудованием, которого у тебя нет, заточенный под мозг, которого у тебя нет, и рассчитанный под интеллект, которого у тебя нет?
… командир Стаут говорил, что у людей в пригороде с интеллектом всё нормально. Просто их не чипируют и не учат пользоваться таким оборудованием. Не хватает техники, не хватает ресурсов... удивляться, что не каждый умеет пользоваться нейроконтактором в конце двадцать первого века – все равно что удивляться, почему не каждый умел читать и писать в конце семнадцатого.
Позже Барби еще приходил в себя пару раз, обрывками. Тогда, когда с него содрали рюкзак и шарили в его вещах, пытаясь найти что-то ценное. Тогда, когда его поставили на ноги и тащили к расселине между скалами, а он сопротивлялся, упирался ногами и кричал. Тогда, когда его подтащили к самому краю, срывая одежду, стаскивая ботинки, а он запрокидывал голову, скользя босыми пятками по скрипящему, гладкому, горячему от солнца камню, упрямо мотая головой и роняя с губ пену, захлебываясь, задыхаясь от ужаса.
- За мной придут! За мной пришлют людей!
- Будто ты первый.
Сказали – как обрубили.
И спихнули вниз, не оставив под ногами опоры, а под сердцем – надежды выторговать жизнь. Договориться…

* * *

Барби падал совсем недолго. И совсем не на камни – только-только он зажмурился, приготовившись к смерти, как ноги провалились во что-то тягучее, гладкое, обхватившее его влажными и нежными петлями, словно гигантский вязаный свитер.
Барби забарахтался, раскинув руки и ноги, в первую секунду решив, что упал в воду. Но это не было похоже на воду – это ходило под его руками, перекатываясь, вздыбливаясь, и больше всего напоминало тягучее переплетение лиан.
Неподалеку от Барби с утробным хлюпаньем приземлились еще два тела. Звук при этом был, как если бы одним куском парного мяса, только что срезанного с коровы, шлепали об другой.
Кто-то прокричал сверху:
- Жри, дурнина!
Следом за телами полетели чьи-то ботинки, вещи… То, что не подошло мародерам, и что, по их мнению, не удалось бы продать или обменять.
Барби напрягся, сжимая пальцы, хватая гибкий упругий стебель и пытаясь удержаться за него. Что бы, по мнению мародеров, не планировало его сожрать, оно еще не добралось… А может, мертвые тела заинтересовали его больше, чем живое.
«Мертвые тела».
Уилберг и Рид – метеопрограммист и техник-корректировщик, которые сопровождали Барби до их общего пункта назначения. Антенну в излучине Иглоу давно уже следовало починить, так что техников сюда пригнали аж из Стром-сити – самых толковых, каких смогли отыскать.
Зря Барби согласился на эту работенку.
Зря все они согласились.
Зря не потребовали конвой – знали же, куда идут, и что иной раз творится в пригородах…
Не додумались.
Не сочли нужным. Были слишком беспечны и слишком доверяли оружию, которого мародеры и не заметили – скрутили их на перевале секунд за тридцать, словно Барби, Уилберг и Рид даже не были вооружены.
Понимая все это, ненавидя все это, обреченный всем этим на смерть, Барби не выдержал и закричал. Закричал так, словно ему ломали кости; закричал от ярости, от простой человеческой ненависти, от невыносимой боли, которую его напарники уже не чувствовали.
- Мрази! – кричал он, - Сами сдохнете! Сдохнете! Если мы не починим вышку, вы сами сдохнете, весь пригород вымрет! Мрази! Тупые мрази, выблядки!
Тугое месиво под ним всколыхнулось.
Барби ощутил, как то, что удерживало его на весу, сперва расслабилось, позволяя его телу погрузиться чуть глубже, а затем напряглось, обхватило его невыносимо грубыми, толстыми и тяжелыми петлями, ложась на грудь и сжимая так, что нельзя было сделать вдох.
Барби заколотил руками, сжимая пальцы и хватаясь, сопротивляясь, уже не чувствуя ни боли в поврежденном ухе, ни страха перед неминуемой гибелью. Только слепое, абсурдно-искреннее желание сделать вдох.
- Не борись! - крикнули ему откуда-то сбоку. - Не сопротивляйся! Не борись!
Барби закричал, широко распахнув рот, и поверх его губ легла тяжелая упругая ветвь; легла, словно кляп, лишая его воздуха и голоса. И Барби поплыл, утопая, погружаясь в жаркое и темное нутро. В последний раз выгнулся, припадочно дрожа руками, поджимая пальцы на ногах, а затем обмяк, похороненный заживо в чреве зеленого, остро пахнущего землей и травяным соком, влажно причмокивающего и бормочущего леса.
Меня сожрал лес, - подумал Барби, прежде чем отключиться.
Меня сожрал лес.
Проглотил, как пес глотает сахарную косточку.
Как глупо…

* * *

Когда Барби наконец-то очнулся, он все еще был жив.
Он, наверное, хотел бы этому удивиться… но не смог. Не хватило сил.
Откуда-то справа доносилась возня и тихие, гортанные вскрики, словно кто-то с кем-то боролся, - но Барби не мог разлепить глаза, чтобы посмотреть, кто и с кем. Веки намертво склеила липкая жижа, из-за которой ресницы ссохлись в твердые стрелки. Пока Барби оттирал с лица непонятную дрянь, ему казалось, что ресницы вот-вот сломаются и отлетят, как отколовшиеся кусочки льда.
Непонятная жижа была почти везде. Она покрыла узкие твердые плечи Барби – бледные и веснушчатые; залепила его живот, толстым слоем укрыла бедра и икры, и даже пальцы на ногах склеила так, словно на Барби были надеты липкие толстые носки. Из одежды на нем остались только трусы, да и те сползли, открывая низ живота. Нательное белье парни из пригорода не забрали – побрезговали.
Разлепив, наконец, глаза, Барби с испугом уставился на свои ладони. Липкая жижа была бесцветной, а вот на правой руке виднелась свежая кровь. Барби торопливо ощупал себя, пытаясь отыскать её источник, тронул ободранное ухо и тихонько простонал. Потом ощупал ухо внимательнее, оценивая нанесенный ущерб.
Что ж. Если не брать во внимание отодранную мочку и вырванный из черепа нейроконтактор, то дела обстояли не так уж плохо. Все его пальцы шевелились и двигались. Все его тело было относительно целым – в конце концов, не считать же за травмы простые ссадины и синяки? Оглядевшись, Барби обнаружил небо над головой – безоблачное, сочного голубого цвета, с двух сторон расчерченное серыми полосами. Полосы начинались там, где сходились вместе края ущелья – того самого, в которое мародеры сбросили Барби и тела его товарищей.
То, что он в полубессознательном состоянии принял за лес – страшный, ненасытный, одичавший лес с глубокой глоткой, - даже близко его не напоминало. Упругие стебли, которые удерживали Барби на весу, не были ветками в полном смысле слова – тугие и плотные, они вырастали откуда-то со дна ущелья, свивались кольцами и аккуратно, не причиняя боли и дискомфорта, обхватывали его бедра, талию и грудь. Разлепив веки, Барби осторожно дотронулся до ближайшего отростка – скользнул по нему пальцами, даже попробовал оцарапать краем ногтя. Поверхность отростка была абсолютно гладкой, хотя в паре мест на ней виднелись шероховатости – словно топорщились пучки коротких мягких усиков, отпочкованных от основного стебля.
На отростке не было коры. Не было и листьев – не считать же листьями эти крохотные шевелящиеся усики. Изученный Барби стебель больше напоминал гибкие и гладкие щупы, которыми дроны исследуют своды пещер и жерла потухших вулканов.
Слегка придя в себя – и перестав ощущать страшную боль в ухе, словно она притупилась, угасла из яркого пламени в тлеющие огоньки, - Барби подергал ногами и постарался дотянуться ими… хоть до чего-нибудь.
Его подташнивало. Мерзкая жижа, облепившая тело, делала тошноту почти нестерпимой, и выручало только то, что, несмотря на отвратную консистенцию, пахла она довольно приятно. Легкие наполнял аромат свежевскопанной земли, скошенной травы и упругих, колышущихся на ветру лихоцветов.
Вздохи и шевеление, которое размеренно сотрясало щупы уже минут пять, наконец-то прекратились. Барби впервые вспомнил, что он тут не один – кто-то же кричал ему тогда! Просил не бороться, не сопротивляться тому, что его поймало… Барби тревожно вскинул голову, раскрыв глаза так широко, что веки, казалось, намертво прилипли под бровями, скрепленные бесцветной жижей.
Может, он уже мертв? – с замиранием сердца подумал Барби.
Тот, кто окликнул его тогда.
Может, его уже задушили стебли? Разорвали пополам? Растворили какой-нибудь кислотой?..
Повертев головой, Барби догадался развернуться и заерзал в тугих объятиях щупов, хватаясь руками за их гладкую, слегка пульсирующую поверхность. Под левой ногой нашлась опора, и он удачно вывернулся, по-новому устроился в осторожном объятии стеблей – похоже, щупы не собирались его отпускать, и даже обвились на всякий случай вокруг лодыжек, но препятствовать вращению вокруг своей оси не сочли нужным.
Окликнувший Барби незнакомец не был мертв.
Его не задушили, не разорвали, даже не растворили кислотой. Напротив, щупы держали его так бережно, что Барби невольно ощутил укол страха. Было что-то ужасное в том, как вольготно незнакомец раскинулся в объятиях толстых, гладких, матово-зеленых стеблей, поддерживающих его под спину и бедра.
- Эй, - сказал незнакомец, с любопытством взглянув на Барби. – Привет.
Молодой мужчина, тридцать три-тридцать четыре года. Высокий – на глаз Барби дал ему шесть футов и полтора дюйма против своих шести. Темные волосы, иссиня-черными завитками спадающие на лоб и уши, педантично, хоть и не очень ровно подрезанные у шеи. Великолепное в своей расслабленности, смуглое, невероятно длинное тело – абсолютно гладкое и нагое, с загорелой кожей и без единой болячки, ссадины или синяка. Мышцы его не были вспучены, как у парней, переборщивших со спортзалом. Твердо высеченные бицепсы и жесткие мускулы груди намекали, что парень, как минимум, регулярно подтягивается на руках. Живот его был нежным, без отчетливых кубиков, с аккуратным пупком и складочкой поперек него.
Перевести взгляд ниже Барби стеснялся. Ни единый клочок одежды, ни единая тряпица не скрывали тело незнакомца – его бедра, мягкий длинный член и поросль внизу живота. Вместо того чтобы пялиться на чужие причиндалы, Барби впился взглядом в его талию – удивительно узкую, смуглую, вызолоченную солнцем до бронзового оттенка. На его коже не было белых пятен – похоже, солнечные ванны незнакомец принимал исключительно без одежды.
Дождавшись, пока Барби ощупает его взглядом, незнакомец приподнял брови и спросил:
Его лицо было странным и выразительным в равной мере. Какое-то ужасно длинное – как и все его тело, - очерченное снизу жесткой многодневной порослью. Все волосы на теле незнакомца были темными, вся кожа – мягкой и загорелой дочерна, и с первого взгляда мерещилось в нем что-то восточное, маслянисто-сладкое и жгучее, как цветы горявки.
- Я… - промямлил Барби, с трудом разлепив губы.
Незнакомец вопросительно двинул бровью.
- Тебя как зовут, новичок?
В его позе, в каждой черточке его узкого длинного тела читалось не вынужденное, а какое-то очень естественное, почти королевское благородство. Словно это он тут был главным. Словно его не сжимали зеленовато-черные гладкие щупы, точно такие же, как те, что удерживали Барби.
Самый толстый щуп располагался у незнакомца под задницей, свитый в широкое кольцо. Менее толстые стебли лежали под его руками, словно подлокотники; под его головой, позволяя откинуться и выставить на обозрение гладкую линию шеи, заостренность кадыка и ключиц; еще один щуп обвивал его бедро, твердо фиксируя ногу, а вторую ногу незнакомец спустил чуть ниже, расслабленно покачивая босой ступней.
- Я Барби.
Это было несложно.
Барби не чувствовал в незнакомце врага, и говорить с ним было очень просто. А вот взгляд от него отвести – куда труднее. Не то, чтобы Барби часто рассматривал красивых обнаженных мужчин… Но этот парень был очень красивым. И очень… обнаженным. И потому Барби с отчаянием заглянул ему в лицо, словно спасаясь от восхитительной притягательности его тела, от смущающей откровенности вываленного напоказ члена, от гладкости раздвинутых бедер, которые показались ему чуть влажными – словно по ним что-то текло.
- Барби… - задумчиво повторил незнакомец. – Это такая игрушка? Ба-арби…
- Это Верби, - с ноткой обиды в голосе сказал Барби. У каждого нормального ребенка в Стром-Сити давно уже был свой Верби – симулятор домашнего питомца, если только у вас не хватало прав и денег, чтобы залицензировать себе настоящего.
Незнакомец засмеялся.
- Я знаю, что такое Верби, - сказал он, и голос у него был такой же тягучий и бархатистый, как кожа на внутренней стороне бедер. – А Барби – кукла… была такая давно, годах в двадцатых.
Барби рассеянно пожал плечами, не понимая, к чему весь этот разговор. Ретро-игрушки из двадцатых годов интересовали его меньше всего.
- Значит, Барби, - сказал незнакомец, повернув темноволосую голову. Нос у него был с горбинкой. – Привет, Барби. Поздравляю, ты серьезно влип…
Барби внимательно присмотрелся к его лицу – издалека, уколов жадным нетерпеливым взглядом, вглядываясь в медово-карие глаза, в резкую линию носа и рубленые очертания скул.
Парень был красивым.
А еще – совершенно обычным.
Не было в его внешности ни намека на то, что это он управлял живым лесом, колышущим Барби на длинных, слабо пульсирующих мускулистых стеблях.
- Что это? – спросил он, пытаясь опереться на ближайший щуп. – Что это такое? Как мне сделать, чтобы оно меня отпустило?
Незнакомец засмеялся, размашисто качнув ногой. Зеленый щуп тут же обвил тощую жилистую лодыжку, любовно обхватил икру, поддерживая, словно предлагая на себя опереться.
- Разве похоже, что я знаю, как заставить его нас отпустить? – с искренним интересом уточнил незнакомец. – Расслабься, Барби… не дергайся. Он тебя не обидит, если ты не станешь его бесить.
Это был не тот ответ, на который Барби рассчитывал. Он завозился, слегка подергал ногами, а потом изо всех сил вогнал ногти в ближайший щуп – если бы это была рука человека, на коже остались бы синяки и белесые, постепенно наливающиеся красным следы от ногтей.
- Не надо! - предупреждающе крикнул незнакомец. Слегка выгнулся, словно тело его чувствовало боль от ногтей Барби. – Ему это не нравится. Если не хочешь, чтобы из тебя отжали всю жижу – перестань!
- Что он такое? – жадно спросил Барби. Его дыхание участилось, а сердце бухало в груди тяжело и полнокровно, словно потяжелев на фунт. – Что это такое? Что оно делает?
Он смотрел вниз – туда, откуда тянулись гибкие щупы. То, что он сначала принял за пещеру – слева, справа, снизу; повсюду, куда не поверни голову, - больше напоминало гигантскую пасть. Поверхность этой пасти была усыпана крупными, бархатисто-черными буграми диаметром с тарелку. Поверхность бугров не отражала свет, но почему-то казалась Барби упругой. Даже слегка подрагивала, когда щупы приходили в движение.
Иногда желейные бугорки выстреливали вверх, становясь гладкими и тугими, словно полные сока древесные стебли. Они удлинялись, истончались, а затем подхватывали Барби и его собеседника, удерживая их на весу. Иногда щупы сменяли друг друга, размеренно перемещаясь по их телам, и толщина их варьировались от обхвата талии взрослого мужчины до пары пальцев, сложенных вместе.
- Это Травень, - сказал незнакомец, помолчав немного. Опустил голову на ближайший щуп, расслабляясь, и черные брови перечеркнули его лицо ровной линией. – Ему нравится, когда я его так зову. Он… я не знаю, что он такое.
Барби молчал.
Только тянул на себя руку – правую, оплетенную зеленовато-черным щупом от запястья до локтя, - словно пытаясь пересилить неведомую тварь. Словно пытаясь доказать ей, что он если не сильнее, то, по крайней мере, упорнее.
- Появился в болоте после того, как в районе Иглоу проводили совместные учения для проектов «Тик-Так» и «Зеленый», - задумчиво сказал незнакомец. – Тут много странного тогда появилось… Всегда говорил, что эти правительственные проекты до добра не доведут…
Барби упрямо дернул рукой. А потом разозленно, из-под нахмуренных светлых бровей глянул на незнакомца.
- Эти проекты, - огрызнулся он, - до сих пор держат человечество на плаву. Без них бы вымерли уже четыре раза. Большая засуха в двадцать девятом, три волны космического излучения в тридцать втором, геошторм тридцать шестого…
Незнакомец молча на него уставился. Прищурил темные, медово-карие, завораживающей красоты глаза.
- Ты что, - спросил он, - из правительства? Какой-нибудь ученый?
Барби посмотрел ему в лицо, пересиливая взглядом взгляд, как рукой пытался пересилить сжимающий её щуп.
- Не ученый, - сказал он. – И не из правительства. Но я знаю, что проект «Зеленый»…
- … натворил много херни? – насмешливо спросил незнакомец. А потом раскинул руки, раскрыл их, словно в душевном объятии – гладкие и смуглые, оплетенные щупами предплечья с длинными кистями и тонкими красивыми пальцами. – Вот это! «Зеленый» создал вот это! А еще яблоки, которые, если откусить от них кусок, на месте укуса отращивают свою точную копию…
Барби видел эти яблоки.
Он был тут в ноябре две тысячи сорок девятого, когда под Иглоу проводились работы по совмещению двух правительственных проектов. Он не был ученым… Он даже военным не был. Хотя звание у него, в общем-то, имелось.
Он был рядовым техником. Неплохой программист, крохотная закорючка в списке обслуживающего персонала на проекте «Воронка».
- Они облажались, - твердо, почти по буквам проговорил незнакомец, глядя ему в глаза. – Они не контролируют то, над чем проводят эксперименты. Если бы не «Зеленый», эта дрянь не появилась бы. Она бы не существовала, мародеры из пригорода не скармливали бы ей трупы, и она сейчас нас с тобой не нянчила бы.
- Она меня спасла, - тихо, но упрямо ответил Барби. Рука его, оплетенная щупом, начинала неметь. – Если бы не эта дрянь, я бы упал на камни и умер, а так… так я живой.
- Живой, - сказал незнакомец. Хрюкнул сдавленно, а потом расхохотался – громко, раскатисто, заставив стебли шевелиться и щекотно перебираться по коже туда-сюда. – Живой!
Барби непонимающе на него взглянул. Они оба были живы, у него даже ухо перестало болеть! Синяки – мелочь. Даже отсутствие связи со спутником – мелочь. Сейчас они выберутся отсюда, и…
- Мы выберемся отсюда, - сказал он, озвучивая свою мысль, - и я доберусь до города. И…
- Выберешься, - незнакомец так смеялся, что даже провел по глазам кулаком, вытирая слезы. Все его тело вздрагивало, прогибалось – тягучее и плавное, великолепное кошкино тело. - Спроси меня, сколько я здесь нахожусь, Барби! Давай, спроси меня!
Барби склонил голову. Свел брови к переносице, хмурясь, и наконец-то почувствовал, как щуп ослабил хватку и переполз с его руки на другую часть тела. Судя по ощущениям, теперь стебель знакомился с его правой коленной чашечкой.
- Сколько ты тут? – послушно спросил Барби.
Парень перестал смеяться. Растянул в усмешке губы – тонкие, розовато-бежевые, почти не отличающиеся по цвету от его лица. Кроме передних резцов, все остальные зубы у него были острыми, слегка отодвинутыми друг от друга – словно звериные клыки-иголки, которыми удобно разрывать сырое мясо.
- Я тут… - протянул незнакомец, и черты его лица заострились, стали твердыми и болезненными, словно его набросали углем в порыве злого сиюминутного вдохновения, - я торчу тут двести двадцать первые сутки.

ГЛАВА 2

Первая ночь, проведенная Барби в объятиях случайного (и не очень желанного) продукта генной инженерии, мало чем отличалась от других его ночей.
Он тяжело ворочался, наматывая на себя то, в чем спал. Как всегда.
Он подолгу смотрел перед собой, пытаясь различить что-то в непроглядной темноте. Как всегда.
Он даже пытался насвистывать, чтобы успокоить, убаюкать свое тревожное сознание. Как всегда.
Но ни свист, ни темнота под закрытыми веками, ни успокаивающий запах зелени и мёда, разлившийся в воздухе после полуночи, ему не помогали. Как можно спать, если тебя держат на весу раскрытого, полуголого, и ты не можешь даже спокойно отлить? Как можно расслабиться и отключить сознание, если тебя сжимают тугие петли щупов? Как можно спать, если ты знаешь, что никто тебя тут не ищет?
Среди ночи, словно отвечая на мучающий Барби вопрос, откуда-то сверху донесся голос:
- Если хочешь поссать – не стесняйся, - незнакомец помолчал. Потом хмыкнул. - И все остальное… ну… не стесняйся тоже.
Барби не ответил. Тьма была такая, что даже выколи ему кто глаза – он бы не заметил. Он и боли уже не чувствовал… Раньше его это волновало, а теперь – нет. Только изредка ухо отзывалось быстрой пульсацией, а потом снова успокаивалось, словно никакой раны и не было.
- Травень – чистюля, - сказал незнакомец и, судя по шуршанию и влажному скольжению щупов, перевернулся, свешивая руки и ноги между широких колец, разлегшись на одном из стеблей и положив на него черноволосую голову. – Он сам все вычистит… Он и дружков твоих уже переработал. Не любит трупы. Говно не любит, рвоту, все убирает и утилизирует, а нас обрабатывает чем-то вроде антисептика.
- Нас? – тихо спросил Барби. Поднял голову, пытаясь разглядеть над собой хоть что-нибудь, но небо застилали тучи, и звезд не было видно. – Я не первый твой сосед?
Щупы медленно перемещались. Постепенно двигались, то втягиваясь внутрь пасти, то выстреливая вверх. Некоторые из них, судя по всему, просто растягивались на максимальную длину и задумчиво колыхались, выглядывая из ущелья и ворочаясь туда-сюда. Потом спускались… Медленно гладили тело Барби чувствительными гладкими кончиками.
- Нет, - лаконично ответил незнакомец. – Ты не первый.
Барби не стал спрашивать, что случилось с теми, другими.
Он не очень-то хотел знать.
- Это – тот антисептик? – спросил он, задрав ногу и пощупав липкую ступню. Удивительно, но подошва тоже не болела. Барби отчетливо помнил, как разодрал ноги, упираясь ими в каменную кромку скалы.
Незнакомец то ли лучше него видел в темноте, то ли догадался по звуку.
- Нет, это другое, - задумчиво сказал он. – Такой липкой дрянью Травень нас подлечивает. У меня, когда я к нему попал, одна нога была почти полностью оторвана…
Барби вспомнил его ноги. Смуглые, сильные, длинные ноги, очень крепко и безо всяких шрамов прикрепленные к телу. Задумчиво потрогал краешек уха. Рана мгновенно отозвалась пульсацией.
- У него много выделений, - пояснил незнакомец. Голос у него был невозмутимый, словно они сидели в бургерной и выбирали, что лучше: рибай или сэндвич с рубленым мясом? – Одно – для обработки и поддержания наших тел в чистоте. Второе – для дезинфекции и обезболивания. Третье…
Голос незнакомца дрогнул.
Он помолчал немного, а потом закончил, явно потеряв охоту болтать:
- … третье – для разного.
Несмотря на его слова, Барби крепился до последнего. Терпел, пока мог. Пока мочевой пузырь, раздувшийся в глубине его живота, не начал причинять боль. И тогда – под утро, когда небо очистилось от туч, и с одной стороны окрасилось лилово-розовым, напомнив разводы на флаге Стром-Сити, - Барби не выдержал и одной рукой стянул по бедрам трусы, чтобы отлить.
Уже спустя минуту жить стало намного легче.
Барби это позабавило – в момент наибольшего страха и напряжения, в момент, когда вся его жизнь покачивалась в объятиях неведомой ебаной херни, - в этот момент по-настоящему легко на душе стало только тогда, когда он смог отлить.
Упругие щупы заелозили в глубине пасти, брезгливо убираясь, а Барби запрокинул голову, обмякая, и наконец-то позволил себе забыться.

* * *

Зачем мы здесь?
Вот какой вопрос должен был задать Барби – «Зачем мы здесь?»
Не «Что он такое?», и даже не «Как мне освободиться?» Нет. Все это было неважно. Важно было то, зачем они Травню, и почему их нянчат так бережно, держа на весу и не отпуская ни на мгновение.
«Зачем мы здесь?» - важный вопрос.
И задать его следовало до того, как ответ станет очевидным. Потому что в ту секунду, в то мгновение, когда Барби все понял, его пронзило ужасом, как стальным гарпуном – навылет, намотав кишки на железный стержень.
Может, если бы он задал вопрос... если бы подготовился... возможно, тогда шок от увиденного был бы менее сильным.
А может и нет.
Барби проснулся от того, что его приложили лбом об стену. Видимо, он сам во сне перевернулся и уперся головой в то, что служило монстру краем пасти, - а теперь щупы подрагивали, елозили возбужденно, и на каждом их движении Барби стукался лбом обо что-то, напоминающее то ли черепаший панцирь, то ли почерневшую, не отполированную кость.
- Перестань… пожалуйста, давай не… не-е-е-е… сейч…
Незнакомец шептал – словно пытаясь убедить кого-то, донести свою мысль – но так, чтобы не разбудить Барби.
- Пожалуйста…
Сон как рукой сняло.
Барби вскинул голову, слабо упираясь руками в то, что служило ему стеной, и оглянулся. Щупы расслабились, нежно обвив его и опустив до самого пола, и теперь правая щиколотка Барби елозила по крупному, матово-черному бугру. На ощупь он оказался совсем не желейным.
- Перестань… Перес… - незнакомец длинно, мучительно простонал, и Барби уцепился ладонью за ближайший щуп, подтянулся на нем, запрокидывая голову. – Бля-ядь, бл…
Первая, возлюбленная жертва Травня находилась чуть выше Барби, и немного левее. Тело его было обхвачено тугими, налившимися цветом щупами, и видно было, что позже на смуглой коже останутся красные следы. Травень распял незнакомца, широко раздвинув ноги, не позволяя свести колени и прикрыться. Обмотал его руки, плавно и нежно поддерживая парой щупов под спину. Когда Барби задрал голову, он заметил, как тугой щуп наползает на бедро незнакомца – вверху, совсем рядом с пахом, - как оборачивается вокруг ноги и тянется вниз, в промежность.
Но страшнее всего было не это.
Страшнее всего было то, что пара щупов входила в распахнутый рот незнакомца, протискивалась нежными, словно ищущими что-то кончиками в его глотку. Барби видел, как глубоко они проникали – горло незнакомца раздувалось, кадык выдвигался вперед, отжатый неумолимой силой, и в какое-то мгновение парень ухватил один из щупов, захрипел, пытаясь то ли вытащить его из себя, то ли просто уменьшить напор Травня.
Спустя несколько секунд борьбы – страшной, бесконечной борьбы, при виде которой Барби застыл гипсовой статуей, - щупы сдались и медленно выползли назад – дюйм за дюймом, позволяя горлу опасть, а незнакомцу – наконец-то сделать вдох. Тот закашлялся, и изо рта его потекло, протянулось влажной прозрачной ниткой по подбородку и закапало на ключицы.
Незнакомец не смотрел вниз. Не знал, что Барби пялится на него… и слава Богу. Барби, наверное, со стыда бы сгорел, если бы встретился с ним взглядом.
- Пожалуйста, - сипло попросил незнакомец, - пожалуйста, давай позж…
Один из щупов – тот, что обвивал его бедро, - едва заметно шевельнулся, и парень вскрикнул, зажмурившись, оскалив мелкие белые клыки. Барби наклонил голову, поглядывая снизу вверх и дожидаясь, когда щупы сами развернут чужое тело, обеспечивая ему лучший обзор.
Барби боялся моргать. Боялся дышать. Боялся даже шевельнуть зрачками, таким ужасным, противоестественным выглядело то, что Травень делал с человеком в паре метров над его головой.
Незнакомец тихо постанывал, и наконец-то Барби увидел, почему – гибкий и гладкий щуп, обнявший его бедро, скрывался кончиком между крепких ягодиц. Другие щупы свивались под коленями и на лодыжках, не позволяя свести ноги, только распиная парня еще, еще сильнее, еще лучше, еще доступнее, открывая Травню доступ в его тело.
Щуп у паха волнообразно расширился, а потом сжался, и незнакомец закричал. Барби содрогнулся, впиваясь ногтями в матово-гладкую поверхность под рукой, безмолвно, каждой клеточкой своего тела умирая от страха, омерзения и сочувствия.
Эту возню он вчера слышал, когда пытался прийти в себя?
Эти всхлипы и вздохи?
- Н-не… - промямлил парень, едва ворочая языком и пытаясь отвернуться, ускользнуть от метящих в его рот стеблей. – Н-не… на-а-а…
В него забрались легко, словно каждый день так делали. А может, и впрямь каждый. Барби безмолвно пошевелил губами – мягкими и онемевшими, словно принадлежащими не ему, а кому-то еще. Он следил за одним из щупов – тем, что облепил крепкую тощую ягодицу, а теперь елозил в ложбинке, ощупывая кожу возле очка и явно планируя присоединиться к своему более шустрому собрату. Первое щупальце вздулось, отпугивая соперника, и медленно задвигалось – влажными, шумными, упругими толчками, с пошлым хлюпаньем выпуская из задницы незнакомца что-то прозрачное и жидкое, щедро стекающее по его бедрам и промежности. Второй щуп заволновался, заелозил истончившимся кончиком, а затем протиснулся следом за первым, растягивая измученную, и без того покрасневшую дыру настолько, что в нее, должно быть, теперь можно было ввести кулак.
Тело незнакомца выгнулось, и тот промычал: глухо, ритмично, взвывая громче на каждом толчке, на каждом движении извивающихся гладких щупов, взбрыкивая пятками и уже не пытаясь сдвинуть ноги.
Барби смотрел, ощущая, как тяжелой дурной кровью налился его член.
Как в лицо бросилась краска, а сердце заколотилось быстрой дробью.
Как в животе стало горячо и неправильно, ужасно неправильно – нельзя было, нельзя, нельзя на такое возбуждаться… Нельзя, нет-нет-нет. Слишком красив был незнакомец вчера, когда они беседовали. Слишком расслаблен, раскрыт, разложен на толстых, плавно изогнутых щупах. Он ничего не боялся. Никого не страшился. Это не он, не он теперь подвывал, принимая по два щупа в задницу и в рот, изнывая от страшных, наверняка болезненных ощущений.
А потом, когда чувство вины, сдавливающее Барби кишки, стало почти невыносимым, незнакомец вдруг застонал.
Это был тихий стон, совсем не похожий на прежние. Парень задышал быстрее – его грудь вздымалась, а живот вспухал, когда в нем шевелились медлительные, лениво передвигающиеся щупы. Он дернул пятками, слегка взбрыкнув ногами, и внезапно прогнулся в спине.
Раскинул руки…
Запрокинул голову, позволяя щупам вдвигаться в глотку, проникая, наверное, до середины пищевода.
Не так уж много порно, в котором были только мужчины, Барби успел посмотреть. Да, ему было интересно… но и стыдно тоже. И стыд всегда побеждал интерес.
Но сейчас он видел то, что нельзя было принять ни за что другое – как бедра незнакомца мелко подрагивают; как сжимаются его колени, обхватывая толстый изогнутый щуп; как он слегка подается вперед, прижимаясь членом к гладкой поверхности стеблей, и елозит им наугад, иногда задевая выпуклости-шероховатости – в тех местах, где от щупа отпочковываются крошечные усики-бутоны. В такие моменты парень вскрикивал, словно его било током, и принимался стонать громче, дергая задом, сводя лопатки и внезапно раздвигая ноги шире, еще шире, бесстыдно отдаваясь трахающим его стеблям.
Барби видел…
Барби не мог понять.
Барби не хотел понимать: как, как можно содрогаться от удовольствия, когда с тобой делают такое!
Барби и сам не знал, в какой момент его член запульсировал и брызнул белесой струей, тугой, давно уже сдерживаемой, обляпавшей крупные бугры под его ногами.
Барби не знал.
Когда тугие петли разжались, а щупы медленно покинули растраханный зад и раскрытый рот незнакомца, тот повис в объятиях Травня, как неживой. Барби с ужасом скользнул взглядом по его обмякшим ногам, по безвольно повисшим рукам, по опавшей и почти не движущейся вверх-вниз груди.
Когда щупы выскользнули из его зада, широко раскрытая, растертая до темно-розового цвета дыра не закрылась полностью, выпустив из себя тонкую струйку прозрачного секрета.
«У него много выделений», - вспомнил Барби.
«Одно – для обработки и поддержания наших тел в чистоте. Второе – для дезинфекции и обезболивания. Третье…»
Барби дернул кадыком, одной рукой с трудом натягивая на себя трусы. Будто это что-то меняло. Будто это искупало его грех – тот грех, который он выдрочил крепкой ладонью прямо в глотку Травню, спустив трусы и накончав на бугорки под собой тугой полупрозрачной струей.
«… третье – для разного.»
Помедлив, незнакомец поднял руку к лицу. Одно щупальце уже выскользнуло из его рта, а второе подрагивало, извиваясь, и скрывалось кончиком где-то в его глотке. Незнакомец не сразу его отпустил. Напротив – медленно сжал губы, а потом несколько раз отчетливо двинул кадыком, совершая глотательные движения, словно выдаивая что-то из щупа.
Барби скривился.
- Эй…
Сиплый, но знакомый голос.
Парень уже выпустил изо рта медлительный, слабо извивающийся стебель, отстранил его кончиками пальцев и повернул голову. Похоже, он знал, что за ним наблюдают.
Барби опустил руку, словно пытаясь прикрыться, скрыть свои трусы от чужих глаз. Словно это отменило бы тот факт, что он только что дрочил на изнасилование.
Парень какое-то время смотрел на него с полным равнодушием, а потом дрогнул уголками губ. Слегка приподнял их, обозначая улыбку. Удивительно, но в этом не было какой-то вымученности или неестественности. Парень не выдавливал из себя улыбку – просто улыбался, слабо и беззлобно, белыми как мел губами. Из уголка его рта стекала белая струйка, капая на плечо – туда же, куда раньше падали капли прозрачного скользкого секрета. Заметив это, незнакомец утер рот большим пальцем, а потом его облизал.
- Много разных выделений, - с легкой хрипотцой сказал он. – Первое – чтобы прибираться, второе – чтобы лечить, третье – чтобы трахать. Четвертое…
Он на ощупь собрал с плеча белесые капли и с аппетитом их слизал.
Барби передернуло.
- Привыкай к этой штуке, - сказал незнакомец. Сделал он это не очень внятно, посасывая подушечку большого пальца. – С еблей это не связано, просто кормежка…

* * *

Три секунды.
Четыре.
Пять.
Барби молчал так долго, словно выжигал чужие слова у себя в мозгу, буква за буквой. Потом поднял взгляд, уставившись перед собой. Ухватился за пружинистые щупы, вновь приподнявшие его над полом – вровень с телом незнакомца. Течь из задницы у того уже перестало, края очка сошлись, и только одинокий щуп елозил туда-сюда по бедрам, собирая излишки произведенной жидкости. Потом перешел на живот, удаляя выплеснувшуюся сперму – незнакомец кончил; за своими остросексуальными переживаниями Барби не заметил, когда.
- Немного напоминает смузи, в который вбили пару куриных яиц и какие-то безвкусные овощи, - сказал незнакомец, прекратив облизывать ладонь. - Есть можно.
Там, где щуп проходил по его телу, оставалась чистая и немного влажная кожа, обработанная чем-то, что он вчера условно назвал антисептиком. Влажные следы быстро исчезали, тело обсыхало, и с каждой секундой, с каждым мгновением парень все больше напоминал вчерашнего себя.
Того, с кем Барби познакомился.
- Это – единственная кормежка, которую Травень может нам обеспечить, - сказал незнакомец, внимательно всматриваясь в его лицо. Видимо, искал во взгляде отрицание и ужас. И правильно делал: и того, и другого на лице Барби было в избытке.
- Он старается, честно, - сказал незнакомец, ладонью отпихивая один из щупов. Тот лез к нему в ухо, но без конкретной цели – так, просто соскучившись. – Ловит птиц, собирает растения… наверное, даже дружков твоих переработал. Белок – он и есть белок.
Барби молчал. И ужаса с отрицанием на его лице меньше не становилось.
- В общем, пытается создать более-менее полноценный рацион, - резюмировал парень. Губы его горели, словно он очень долго целовался, развратно, с наслаждением, позволяя закусывать и посасывать свои губы. – Перерабатывает все, а потом сцеживает мне в рот, как младенцу из бутылочки…
В конце очистительной процедуры он прошелся пальцами по волосам – взбил слегка, позволяя упругим черным кудрям рассыпаться по лбу и прикрыть уши, - а потом глянул на Барби, улыбнувшись широко и заразительно.
- Он кормит меня, как может, - сказал он. - Подлечивает меня, как может… Даже развлекает, как может. Я тут с ума схожу, когда один…
Барби медленно поднял на него взгляд.
Словно не сразу понял. Такое невозможно было «сразу понять».
- Он тебя… - медленно пробормотал он. – Он тебя... развлекает?
Незнакомец застыл.
Опустил руку, сжав ладонью один из щупов, и впился в Барби застывшим мертвецким взглядом.
- Это для этого, - просипел Барби, давясь воздухом, - это для этого он меня держит? Потому не отпускает? Потому что я, я должен тебя развлекать?
Незнакомец молчал.
Улыбка пропала с его лица, линии скул заострились, а черные ровные брови сошлись у переносицы. Солнце стояло высоко над ущельем, на дне которого притаился Травень. Насыщенно-белые лучи падали вниз, расцветив кожу незнакомца пятнами: золотисто-алыми – там, где на его тело попадал свет, угольно-черными – там, где была тень.
- Я для тебя развлечение? – закричал Барби. – Я – развлечение?! Да лучше бы я правда умер, чем болтался тут! Лучше бы я!..
Все тело Травня, все его многочисленные щупы разом всколыхнулись – и Барби понял, что проваливается в объятия страшной, тесной, обволакивающей трясины, в мешок из переплетающихся змеиных тел, гибких и страстных, обвивающих его тугими кольцами.
Барби задергался, раскинул руки и захрипел, пытаясь сделать вдох.
- Не надо! – выкрикнули над его головой. – Не надо, пожалуйста! Я не смогу без него!
Объятия Травня стали невыносимыми – Барби ощутил, как сминается его грудная клетка, как потрескивают ребра, готовые вот-вот проломиться вовнутрь. Сложиться, как башня из костяшек домино.
- … я умру без него! Не смей!
В голосе незнакомца не было страха.
Это был злой, властный, сорванный от стонов голос. Барби подумал: может, незнакомцу стоило так покричать на Травня утром? Может, тогда его не насиловали бы четырьмя щупами за раз?..
Движения Травня замедлились.
Какое-то время Барби ощущал себя куском свинины, попавшим в мясорубку, а потом щупы вдруг обмякли, отпуская его и слегка покачивая, словно в гамаке из тонких лиан.
Над головой распахнулось небо – яркое, бесконечно голубое, с двух сторон подчеркнутое серыми линиями ущелья.
- Если ты хочешь жить, - сказал незнакомец, расслабленно раскинувшись на щупах, – если ты хочешь жить, то не будешь кричать. Не будешь пытаться резать щупы, рвать их или как-то по-другому причинять им боль. Будешь есть, что дают, и делать то, что я тебе советую.
Барби молчал, дыша полной грудью. Воздух был упоительно свеж, и почему-то пах мокрой землей и истоптанной зеленью.
- Если бы от меня зависело, быть тебе свободным или находиться в плену, - сказал незнакомец, - я бы тебя отпустил. Но Травень готов отпустить тебя только на тот свет. Так что не беси его…
Барби поднял голову. Посмотрел на него молча, стиснув зубы, словно готовясь ответить что-то резкое…
Заглянул в красивое смуглое лицо.
В черные, мертвецки-неподвижные глаза.
И сглотнул, побоявшись сказать хоть слово. Потому что понял: сейчас, сию секунду, Травень готов «отпустить» Барби – раздавить его в лепешку, как дети давят найденных в черте города божьих коровок. И его отделяет от смерти только громкое, чрезвычайно уверенное «нет!»
А еще: «Я умру без него».
- Прости. Он неплохой, он просто… - незнакомец помедлил, подбирая подходящее слово, - … не любит крики. Сразу нервничать начинает…
Барби молчал.
Поджал под себя колени, укладываясь на покачивающемся гамаке из щупов. Краем сознания почувствовал, как вокруг его рук и лодыжек обвиваются новые отростки.
- Травень не любит новичков. Но терпит их, потому что... – незнакомец помедлил. Поморщился, поджав тонкие бесцветные губы, отразив лицом животную злость и напряжение, словно в его голове протекала мучительная борьба. Поднес руку к волосам, нерешительно тронув себя в области затылка, а потом медленно выдохнул, расслабляясь и обмякая в объятиях щупов, - ... потому что так надо.
- Тебе больно? – резко, с внезапной тревогой в голосе спросил Барби. Даже голову оторвал от «гамака». Если этот парень умрет… Что ждет тогда его самого? - Ты ранен?
- Нет, - тихо, как-то очень задумчиво ответил незнакомец. Лицо его было безмятежным – ни складочки, ни тени, ни намека на ту гримасу, с которой он ощупывал затылок пару секунд назад. - Просто голова болит...

ГЛАВА 3

Они не разговаривали почти тринадцать часов. Солнце упало за горизонт, сгустилась синяя чернильная темнота, и Барби почувствовал первые признаки обезвоживания: веки пересохли и зудились, кожа на губах и лице стягивалась, а сердце отбивало частую дробь, словно он и сейчас был возбужден, взбудоражен чем-то.
Мочи становилось все меньше, и Травню все реже приходилось заниматься уборкой.
Глядя на то, как незнакомец обхватывает губами гладкие, скользящие в его руках щупы, как торопливо глотает, дергая кадыком, Барби подумал: возможно, он сейчас выпивает то, что осталось от Уилберга и Рида.
В животе свело судорогой.
Вот уж нет, - подумал Барби.
Вот уж нет.
Даже если ему предстоит сдохнуть от голода и обезвоживания, лучше умереть, чем питаться тем, что предлагал ему Травень.
В воздухе пахло мёдом и острыми, перчено-горькими, маленькими как снежинки листочками врочицы. Барби знал этот запах: он часто возился с гидропонкой своего соседа, обтирая листву, следя за поливом и помогая ему со сбором трав. Врочицу Бо продавал в ближайший ресторан экзотической кухни. А лихоцветы дарил своему добровольному помощнику – собирал в огромные, дурманно пахнущие букеты, и расставлял их в квартире Барби по столам и на полу.
- Эй…
Голос сел. Язык с трудом ворочался во рту, и Барби впервые подумал: неужели он сможет заморить себя жаждой? Или вся его гордость, вся брезгливость, воспитанная гладким как сталь, устремляющимся в небо Стром-Сити, того не стоят? Может, пора перестать отталкивать от лица осторожный, тычущийся в губы стебель, и напиться маслянисто-белой жижи? Ну и что, что она сделана из воды, переработанных растений и мертвых тел…
Звезды, щедро рассыпанные по атласной поверхности над головой, освещали разверзнутую пасть Травня. Сегодня видимость была получше, и Барби заметил, как незнакомец шевельнул головой. А потом спросил:
- Чего тебе?
Мне страшно, - хотел сказать Барби.
Я не хочу умирать.
Я не хочу умирать… вот так.
Вместо этого он сказал:
- Как тебя зовут?
Если ему придется умереть, то он хотя бы будет знать, кто услышит его последние хрипы.
А может, первым умрет незнакомец. Как знать.
Звездный свет облил смуглые неширокие плечи, высветив гладкую линию ключиц. Упал на волосы, посеребрив концы иссиня-черных прядей. Какое-то время незнакомец молчал, а потом сказал:
- Зови меня Цыганом.
Значит, восточные крови, которые в нем заподозрил Барби – совсем не восточные…
- Ты правда цыган?
Звезды на небе.
Звезды на чужих плечах…
- Нет.
Звезды дрожат; а может, это Барби дрожит, мучимый лихорадкой и невыносимой жаждой.
Звезды отрываются от неба и падают, падают до тех пор, пока мир не становится тихим и черным.

* * *

Добравшись до воды, Барби хлебал ее пригоршнями, набирал руками, припадал губами к холодному камню и слизывал остатки из углублений в скале, не обращая внимания на песок и мелкую каменную пыль.
Перед рассветом прошел дождь, и Травень повел себя с истинной щедростью лесного божка: выполз из своей «ракушки» - или что там служило ему пастью? - и вытащил своих питомцев наружу. Подставил их тела лучам солнца – яркого и умытого дождем, прорвавшего сатиновое полотно туч.
Цыган прогулке не удивился – судя по темному загару, его вытаскивали под небо не раз и не два. Он оседлал один из щупов, обхватив его ногами, и заелозил руками по выступам и впадинам на скале. Напился, а потом сунул руку почти до плеча в небольшую расселину, достал оттуда что-то маленькое, слабо блеснувшее на солнце.
Нахлебавшись воды и успокоившись, Барби вымочил в ней ладони и провел по волосам. Потом начал мыться, потихоньку оттирая пот и грязь, а вместе с ними – липкую жижу, до сих пор покрывавшую его тело то тут, то там. Царапины на ногах стянулись и выглядели приемлемо: по крайней мере, они не нагноились и не грозили заражением крови. Ухо побаливало, но тоже не нарывало, и Барби, кое-как обмыв его водой, оставил рану в покое.
Потом огляделся.
Ущелье, укрывшее Травня от людских глаз, было неглубоким и узким – оно напомнило Барби трещину, разрубившую Иглоу пополам. Гибкие щупы поднимались до края ущелья, позволяя выглянуть наружу и подержаться руками за прохладный, остуженный дождем каменистый склон. С такой высоты разверзнутая глотка Травня больше всего напоминала ракушку – двустворчатую мидию, которая встала на ребро и раскрылась, подставив солнцу свое мягкое, уязвимое нутро.
Не похоже было, чтобы у Травня имелись лапы. Весь он напоминал одну сплошную пасть – массивный, заскорузлый, обросший косматыми лиственными зарослями и мхом. Все его бугорки Барби мысленно сравнил с сосочками в человеческом рту.
Видимо, какой рот, такие и сосочки.
Осмотрев Травня с высоты, Барби развернулся, кое-как устраиваясь в объятиях его щупов. Нашел взглядом Цыгана, приоткрыл рот и удивленно вскинул брови.
- Ты что… - торопливо спросил он. - Это что, настоящий?..
В руках у Цыгана виднелось нечто, напоминающее обломок перочинного ножа. Положив палец на ребро лезвия, Цыган невозмутимо выскабливал им шею и щеки. Второй рукой он изредка проводил по кончику ближайшего щупа, сдавливал его пальцами, выдаивая в ладонь немного скользкого секрета, а затем размазывал его по щекам. И снова скреб. Спокойно, систематично, оставив волосы над верхней губой, крохотный островок щетины под нижней, да короткую поросль, ровной линией обрамившую подбородок. Закончив с бритьем, Цыган убрал обломок ножа в расщелину между камней, стер с лица прозрачную жижу, а потом умылся остатками дождевой воды.
- Это что, - наконец-то выдавил из себя Барби, - нож?
Цыган усмехнулся. Щеголевато выбритый, с гладкими щеками и бархатисто-карими темными глазами, теперь он соответствовал своему прозвищу на все сто.
- Нож, - подтвердил он. – У меня тут… всякое.
Он сунул ладонь в расщелину, а затем потянул на себя, крепко сжав кулак. В его маленьком скарбе виднелись нож, небольшая металлическая капсула на черном шнурке, моток рыболовной лески… Что-то еще. Барби не рассмотрел.
- Травень позволяет тебе это хранить? – спросил он удивленно. – Не боится, что ты себя этим ножом порежешь? Или его…
Легкая смерть, - подумал Барби, - лучше, чем такое существование.
Разве не хотелось Цыгану перерезать себе горло от уха до уха? Или покромсать в ошметки несколько щупов, освободиться и сбежать? Разве он…
- Парень, который порезал Травня ножом, был скатан в колбасу из перемолотых костей и мяса толщиной с мою руку, - спокойно сказал Цыган, пряча свой скарб обратно в расщелину. Покрутил металлическую капсулу на шнурке, а потом сжал ее, словно не желая расставаться, – … а когда я порезал себе руки, он залепил меня той лечебной дрянью, и потом два месяца не отдавал нож.
Барби представил его с распоротой глоткой.
От уха до уха, с разваленным пополам кадыком, чтобы никакая лечебная дрянь не помогла.
Даже в этой фантазии Цыган был красивым – с обмякшими руками и запрокинутой головой, с бьющей из горла кровью, заливающей грудь и стекающей в пах.
- Ты просто не видел меня с бородой, Барби, - проворчал Цыган, разжав ладонь и убрав металлическую капсулу в каменный схрон. – Поверь, это были два худших месяца в моей жизни.
Щупы зашевелились. Барби почувствовал это, словно упругие матово-зеленые стебли уже стали частью его организма. Дрогнул и ухватился за ближайший щуп, не позволяя перевернуть себя вниз головой, а второй ладонью заскользил по камням.
- Что он?..
- Прогулка закончена, - невозмутимо пояснил Цыган. Бедра его были обернуты несколькими тонкими щупами, а еще один пульсировал в его руке и тянулся к губам. Цыган уступил ему – приоткрыл рот, впуская мягкий нетерпеливый отросток, и невнятно промычал. Может, пытался договорить что-то, адресованное Барби.
А может и нет.
Когда происходящее стало совсем уж интимным, и Барби собрался отвести взгляд, глаза Цыгана широко распахнулись. Он промычал громче, настойчивее, а потом обхватил ладонями щуп и с силой потянул его из себя, закашлявшись, выпуская изо рта натекший секрет.
- Смотри! – выплюнул Цыган, утираясь ладонью, а затем торопливо ткнул пальцем в сторону Барби. Щупы на его теле сократились, недовольные тем, что Цыган прекратил их ласкать.
Барби оглянулся в последнюю секунду, когда Травень уже затягивал их внутрь створок. Там, между краем его пасти и скалой, намертво застрял серо-зеленый рюкзак с белой нашивкой.
- Это… - Барби дернулся и выбросил руки вперед, изо всех сил потянулся, но щупы утаскивали его все ниже и ниже, погружая в темное, теплое чрево Травня. – Это мой! Это мой рюкзак!
Цыган промычал, сдавленный с головы до ног, любовно обвитый Травнем, словно бутон в жарких объятиях листвы, - а потом приоткрыл рот, впуская один из щупов.
- Это мой рюкзак… - прошептал Барби.
Для мародеров из пригорода в его вещах было мало интересного. Они наверняка забрали только одежду и тугие пласты сухпайка, а остальное вышвырнули, не сочтя нужным. В рюкзаке были инструменты, мотки тонких кабелей, наладонник…
И чехол с запасным нейроконтактором.
Барби не был уверен, что сможет установить его без посторонней помощи. Даже не знал, смогут ли тросы нейроконтактора соединиться с поврежденными гнездами в его черепе.
Но его рюкзак – его серо-зеленый старенький рюкзак с белой нашивкой, - был единственным, что могло обеспечить его связью.
За спиной постанывал Цыган – тихо, протяжно, без боли в голосе, - но Барби не оборачивался. Не хотел видеть, что делают с ним жадные, истекающие смазкой щупы. Вместо этого Барби запрокинул голову и молча пялился вверх – туда, где между краем чудовищной пасти и скалой был зажат их единственный шанс на спасение.

* * *

- Ты соврал, - сказал Цыган, когда все закончилось.
Он лежал почти горизонтально, с широко раздвинутыми ногами, с разбросанными в стороны руками, смуглый и весь какой-то сверхъестественно длинный. Безвольный, словно выпотрошенная рыбина, распластанная на столе.
По его бедрам стекал прозрачный секрет, скапливался в районе икры и отрывался, крупными каплями падая куда-то вниз.
Барби слышал приземление каждой капли. Как до этого слышал движения щупов – каждый хлюпающий, влажный, глубокий толчок, из-за которого стоны усиливались, а потом срывались на самой высокой ноте. Барби слышал каждый вздох – сдержанный и не очень, - с которым Цыган отдавался стеблям. Слышал скрип его кожи, сдавленной щупами; скрип его зубов, сжатых так сильно, что стиралась эмаль; скрип ногтей о кожу, когда Цыган сжимал кулаки и дрожал, резко выпрямляя руки, словно пытаясь вывернуть локти в обратную сторону.
У Барби всегда был хороший слух. Даже с поврежденным ухом он слышал больше, чем ему бы хотелось.
- Ты соврал… - медленно повторил Цыган. – Ты из этой ученой шайки. Я видел эмблему на рюкзаке.
Белая нашивка – несколько кругов, обрамленных игольчатым узором в виде солнечных лучей. Знак человека, прикрепленного к одному из правительственных проектов.
- Я не ученый, - тихо возразил Барби. – Просто техник…
- Это «Зеленый»? – торопливо спросил Цыган. Даже привстал на локтях, перестав быть похожим на выпотрошенного карася. – Ты тут из-за «Зеленого», верно?
«Зеленый» был одним из самых крупных проектов, развернутых в районе Иглоу. По всей земле их было немало – десятки, сотни научных разработок по терраформации и климат-контролю. Проект «Медуза». Проект «Гейгер». Проект «Солнышко»… Многие другие проекты, удачные и нет.
Одни из них латали Землю, очищая ее, делая хоть сколько-то пригодной для обитания людей. Другие перемешивали воздушные массы и натягивали заново озоновый слой. Третьи были сугубо военизированными проектами. Четвертые…
- Нет, - сказал Барби. – Я когда-то был на «Зеленом». Но теперь нет.
Технический персонал часто перебрасывали туда-сюда по мере необходимости. Спецы по сверхчастотному излучению переходили с проекта «Солнышко» на проект «Трубный глас». Инженеры-нанотехнологи перебегали с «Ложнопамяти» на «Записную книжку», а потом возвращались обратно, не получив обещанных льгот. Ну а программисты-корректировщики одинаково были нужны везде. Они, как тараканы, переползали с проекта на проект, и их миграцией мало кто интересовался.
- И где ты сейчас? – спросил Цыган, усевшись вертикально и свесив ноги с толстого неповоротливого щупа. – На каком проекте?
- На обслуживании «Воронки», - неохотно ответил Барби. Он чувствовал, что разговор неприятен Цыгану. Были у того какие-то претензии к правительственным программам…
Хотя, может, у него была всего одна претензия. Огромная, семь месяцев удерживающая его в плену.
В одном Цыган был прав: если бы не глупое решение свести вместе проекты «Тик-Так» и «Зеленый», Травень и еще с полдюжины биологических аномалий просто не появились бы.
- «Воронка» - это та хрень, которая?.. – Цыган поднял руки, растопырил пальцы и слегка подвигал ими в воздухе. Видимо, изображал термосферу Земли и кружащие в ней спутники.
- Ага, - сказал Барби.
И в который уже раз задумался: кто такой этот Цыган? Откуда он? На городского не похож, но для парней из пригорода – слишком умный, и слишком многое знает о правительственных проектах.
- Но «Воронка» же там, - с сомнением сказал Цыган, ткнув пальцем вверх. – Что ты тогда делаешь на земле?
- «Воронка» там, - задумчиво сказал Барби, - а вышки, через которые на спутники подается сигнал – здесь.
Проект «Воронка». Здоровенный кусок его жизни... Целая сеть спутников, отвечающих за перемешивание воздуха в верхних слоях атмосферы, чтобы над Землей не образовывались климатические застои. С момента её создания «Воронка» не раз получала новые цели – то работала гигантским блендером, то сторожевой собачкой, а то и вовсе оружием…
- И зачем тебя притащили в Иглоу? – спросил Цыган. – «Воронка» сломалась?
Спускаясь из термосферы в стратосферу, спутники могли охлаждать те зоны, в которых летние температуры зашкаливали за две сотни градусов по Фаренгейту.
Опускаясь еще ниже, каждый сегмент «Воронки» образовывал стоячий замораживающий антициклон, который легко можно было использовать в качестве охранной системы. Спутники активировались, когда в охраняемую зону попадал нарушитель, спускались с небес и охлаждали землю точечно. И точность была тем выше, чем конкретнее были команды, и чем лучше работали передатчики. При наличии точных координат «Воронка» могла превратить в ледяную статую одного человека, и не затронуть другого в метре от него.
- Программа барахлит, - сказал Барби. – Мы с…
Он уронил взгляд. Похоже, от Уилберга и Рида не осталось даже костей. Ничего, что он смог бы похоронить.
- Мы с парнями… - Барби медленно перевел дыхание, – … должны были проверить спутники над Иглоу, Варбургом и Ясной. Если один из них переключится в режим охраны, а мы его не перепрограммируем…
То все, кто живут в пригороде, скоро станут кусками льда. Не отлаженный спутник, «прицепленный» к барахлящей вышке, примется стеречь местность и злобиться на всех подряд, промораживая землю вместе с «нарушителями».
- Херово, - сказал Цыган.
Глаза его были темными, но бархатно-сладкая теплая нотка из них пропала. Словно он злился – просто Барби не знал, на что.
- Обалденно, - сказал Цыган, немного помолчав. – Я зависаю в этой дыре с одним из правительственных ублюдков. Не думал, что доживу до такого.
Барби дрогнул. Обиженно вскинул голову, уставившись на Цыгана.
- Тебя что-то не устраивает? – громко спросил он.
Цыган засмеялся, медленно похлопав ладонью по ластящемуся, изгибающемуся перед ним щупу.
- Вот это, - сказал он. – Меня не устраивает вот это. Сколько биологических аномалий наплодили вместе «Тик-Так» и «Зеленый», не подскажешь? Пять? Шесть?
Глупый эксперимент.
Барби и сам понимал: глупый и нелепый, черт знает кем санкционированный. «Тик-Так» отвечал за экстренную эволюцию, «Зеленый» - за создание новых, необходимых человечеству видов флоры. Объединить «Зеленого» с «Тик-Таком» - все равно что бросить в машину времени пригоршню водорослей и смотреть, во что она эволюционирует спустя пару-тройку тысячелетий.
Барби медленно провел ладонью по щупу, сдавившему его грудь. Если простые растения способны когда-нибудь развиться в такое… то, может, планета права, пытаясь покончить с собой?
- Хочешь другой пример? – усмехнулся Цыган. И проговорил, выделяя интонацией каждое слово: - Правительственный проект «Увертюра».
Чудовищная ошибка ученых.
Скандал, отголоски которого до сих пор гуляли от Варбурга до Стром-Сити.
- Вы разрабатывали ультразвуковой инсектицид, чтобы глушить расплодившуюся саранчу, - задумчиво сказал Цыган. – А вместо саранчи оглушили четырнадцать процентов населения планеты.
Нет, не из пригорода он был.
Умный городской парень, въедливый, читающий, знающий цифры и особенности проектов.
Отлично помнящий, когда ученые облажались, и готовый ткнуть этим Барби в нос.
- Если бы не эти программы, планеты бы уже не было, - тихо сказал Барби, отпихнув от себя настойчивый щуп. Тот мотнулся, брызнув из верхушки белой жижей для кормления, переполненный ею настолько, что едва не лопался, - … высохла без воды, растрескалась без лесов, была разорвана на куски торнадо.
Цыган наклонился, глядя на него темными, неподвижными глазами.
- Ты этого хотел бы, да? – выплюнул Барби. – Чтобы на нашей совести были миллиарды дохлых животных и мертвых людей? Ты бы этого хотел?
- Если бы не ваши программы, - пробормотал Цыган, - с планетой, возможно, ничего и не случилось бы.

* * *

Больше они не разговаривали.
Цыган играл пальцами с одним из щупов – делал «коготки», слегка сгибая пальцы и дергая ими, из-за чего щуп вздрагивал и скручивался тугими кольцами, как земляной червь. В какой-то момент Цыган засмеялся, но когда Барби взглянул на него – отвел глаза и сжал губы в твердую линию, перечеркнувшую его лицо.
Словно Барби собственноручно оглушил четырнадцать процентов землян, а потом держал свечку «Тик-Таку» и «Зеленому»…

@темы: закончено, ориджинал, писанина

---

Теория взаимоотносительности (эпилог)

[Murgatrojd]

ЭПИЛОГ

«… ярчайшим литератором современности, Линли Ларс написал 18 романов, 12 театральных пьес и серию эссе о природе человеческих отношений. С 2096 года выпускал журнал «Немножко войны», публикация которого была запрещена в девяти странах Азиатско-Тихоокеанского сообщества. На стыке 21 и 22 века Линли Ларс стал самым популярным автором в жанре дадаизм, отвергающим идеологии национализма, расизма и гендерного неравенства, за что неоднократно подвергался санкциям со стороны правительства.

Данила Ристич, 51 год, омега
Космический инженер, гений всемирной космонавтики и талантливый конструктор, чьи проекты оказывают заметное влияние на современный мир. Разработал более тридцати прототипов исследовательских зондов, принимал участие в корректировке курса и состыковке спутников на околоземной орбите, возглавлял реконструкцию сверхскоростных тоннелей на территории Северной Америки и Европы. Первым отказался от идеи использования форвакуума при перемещении транспортных капсул, сумев модифицировать насосы без ожидаемого экспоненциального роста энергетических затрат.

Светлан Болгов, 37 лет, альфа
Политик, самый молодой действующий член Азиатско-Тихоокеанского Конгресса, представитель партии Трансгуманизма, инициатор создания либертианской коалиции, к которой присоединился ряд партий из числа левых и ультралевых. Внес на обсуждение в Конгресс предложение о выдаче лицензий на вязку привитым и прошедшим медицинское освидетельствование омегам. По мнению Болгова, такой подход сократит количество криминальных вязок и значительно уменьшит психологическое давление на представителей генетических меньшинств, которые вынуждены противопоставлять свою физиологию законодательству. В дальнейшем рассчитывает вернуть альфам и омегам право на усыновление детей и легализовать гражданское партнерство между представителями генетических меньшинств.

Иллиан Шоу, 41 год, альфа
Всемирно известный радиобиолог, специализирующийся на изучении приобретенной, медикаментозной и генетической радиорезистентности. Посвятил более сотни научных работ изучению воздействия ионизирующих и неионизирующих излучений на организм человека. Открыл метод связывания липидных радиотоксинов, повышающий устойчивость биологических организмов к радиации в 21 раз. В данный момент занимается разработкой сильнодействующих средств для защиты от радиации, включая революционные радиопротекторные препараты на основе натриевых солей, амифостина и койевой кислоты.

Азария Ашкенази, 35 лет, омега
Электромеханик и разработчик нейроинтерфейсов, специалист в области проектирования умной пыли. Обещает уже к 2107 году развернуть программу повсеместного использования мини-сенсоров в цехах и на опасных производствах. Специализируется на создании маломощных узкополостных беспроводных сетей, включая умную пыль в состав красок, лаков и прочих отделочных материалов. Революционные методы мониторинга позволят получать и обрабатывать информацию буквально со всех поверхностей в доме, и использовать её для…»

Отрывок из монографии Бодли Крокера («Знаменитые альфы и омеги, влияющие на жизнь современного общества», под общ. ред. Харуки Аясато, официальное издание Межгосударственного совета по генетической стандартизации, 2102 год)

* * *

У него не было имени.
Вот так. Человек без имени, без биографии, без родственников, без какой-либо цели в жизни (не считать же целью постоянное накопление денег?) две недели назад пытался убить Светлого.
Единственное, что у него было своего – любовь к солнцезащитным очкам и прозвище «Змей». Банально, как всё банальное… но кто-то любит реликт двадцать первого века – покемонов, кто-то делает авторские инсталляции из автомобильных шин, а кто-то зовет себя Змеем. У всех свои минусы.
Светлый узнал это от высокого поджарого мужика с сединой в бороде. Глаза у мужика были светло-голубые, словно выцветшие на солнце. Кажется, Кэл… или как-то так.
Кэл приехал к Светлому на следующий день после пальбы у офиса и проговорил с ним несколько часов. Объяснил, кто такой Змей и чем занимается. Рассказал, как они хотят решить проблему. А еще – дал свои контакты; пригодится, мол, «если захочешь дать нам немножко денег и избавиться от проблемы».
Видимо, Кэл имел в виду человеческую проблему, решаемую пулей в затылок.
После этого Светлый не слышал о них почти две недели. А потом Кэл позвонил ему снова – рассказать последние новости и назначить встречу.
- Вот тут притормози…
Чтобы найти Змея на уличной распродаже, понадобился опытный водила, онлайн-навигатор, четыре звонка и сорок восемь минут блужданий по Старому Городу. Проще было отыскать Марианскую впадину без карты океанического дна. Водилу Светлый похлопал по плечу, а потом распахнул дверь, вываливаясь из прохладного салона в мутную, пропахшую потом и пылью тесноту городских улочек.
Змей торговался с крикливой темнокожей девицей за кожаную безрукавку, сбивая цену с полтинника на сороковник. По всей лавке были разбросаны вещи; под ногами у Змея валялся тощий рюкзак, по нижнему краю измазанный чем-то бурым. Светлый с сомнением поддел его носком туфли.
- Это еще что?
- Нужно же мне в чем-то носить вещи, - сказал Змей, натягивая тонкую светлую футболку. Та села в облипку, обтянув мощные плечи и красивый живот. – Не подскажешь, как избавиться от засохшей крови?
- Купить новый рюкзак?..
В таких декорациях Змей не только выглядел по-новому – он даже чувствовался по-новому. Исчез гнилостный запашок уда, а вместо него поверх душного степняцкого запаха легли ноты бензина и фрезии. С запястий пропали татуировки, а с шеи – медицинское клеймо омеги. Голова его была выбрита под 0.2, за ухом виднелась фальшивая татуировка-штрихкод.
Светлый долго на него смотрел, словно заново узнавая. А потом спросил:
- Про Ханзи Катандзаро можно забыть?
- Эй, - сказал Змей, и улыбнулся привычно, показав зубы и десны. – Не знаю, о ком ты.
А затем протянул ему руку – приветственно раскрытую ладонь с упругими выпуклостями мозолей.
- Якир Хейкки.
Пожалуй, было что-то извращенное в том, чтобы ввести себе в руку чужой идентификатор. Не просто поддельный, а слегка подправленный, подрихтованный, ранее принадлежавший очень похожему на тебя человеку.
Идентификатор, извлеченный из мертвой руки.
Светлый успел подумать: должно быть, Змей жестоко с ним поступает. Надругался над памятью его бывшего, украл чужую личность… Так и душевные раны разбередить недолго. Вот только Светлый ничего не чувствовал. Совсем ничего. Словно внутри – там, где должно быть больно от потери, обиды, страха, сладких ностальгичных воспоминаний о Якире, - растекалось онемение.
Светлый обдумал всё это, а затем подал руку. Медленно пожал, задерживая в ладони чужие пальцы – словно понимал, что это прикосновение может быть последним.
- Значит, это всё? – спросил он. – Все закончилось?
- Не-е-а, - протянул Змей, отнимая ладонь и набрасывая поверх футболки кожаную безрукавку. Застегнул молнию и подергал карманы, проверяя, крепко ли они пришиты. – Все закончилось с теми ребятами, которые претендовали на твою голову в этот раз. Скоро появятся другие.
Светлый подумал: возможно, «другие» поучатся на ошибках своих предшественников. Судя по тому, что рассказал ему Кэл, главный спонсор мероприятия оказался дряхлым и стервозным стариком. К счастью (для Змея, не для себя), он только что сменил лечащего врача, и потому никто не заметил пары исправлений в его медицинской карте. Подменить список аллергических реакций на препараты – две штуки баксов. Узнать, что мерзкий старик помер из-за «ужасающей врачебной ошибки» – бесценно.
Были и другие. Словно проклятие обрушилось на головы политиков – кто-то утонул, купаясь в личном бассейне на Солт-Лейк, кто-то отпил виски из смазанного отравой стакана, а в подкомитете по генетическим вопросам и вовсе разыгралась трагедия. Такой кошмар – в конференц-зале активировалась хладоновая система пожаротушения! Такая эффективная, если в здании пожар, и такая токсичная, если пожара нет, помещение заперто, а люди из него не эвакуированы.
Шестеро погибших – и ни одного, кто затесался бы туда случайно. Змей знал свое дело.
Еще он знал, что Первый – простой клерк, организовавший себе нелегальную подработку, а Второй – никто иной, как конгрессмен из палаты делегатов. Слишком трусливый, чтобы руководить операцией, но слишком любопытный, чтобы не совать в неё нос.
Кэл сказал – они оба погибли безболезненно. По непонятным причинам Змей им симпатизировал.
- … мне кажется, или с твоим родом деятельности можно купить свою сеть магазинов одежды, а не затариваться на барахолках?
Змей запихнул в рюкзак клубок дешевых рубашек, пару джинсов и кеды. Вторые кеды – голубые, с принтом в виде желтого треугольника, - натянул на себя.
- Новая шкура, - пояснил он. – Якир Хейкки будет простым парнем.
Помедлив, Змей провел пальцами по переносице. Сейчас – не в помещении, а на солнечной улочке, под открытым небом, - глаза его больше не казались черными дырами от пуль.
Они были ореховыми.
- Буду скучать по очкам...
Светлый смотрел на него, чуть наклонив голову, и улыбался. Солнце напекало макушку, из-за чего хотелось бросить этот пыльный город и оказаться со Змеем где-нибудь на пляже. Там, где с него можно будет стянуть его кожаную безрукавку и потертые штаны.
- А знаешь… - медленно сказал он. – Я рад.
- Чему? – спросил Змей, продевая руки в лямки рюкзака. Все в нем было чужое. Чужая татушка, чужой запах, дешевые чужие шмотки, даже рюкзак чужой. Да еще и грязный.
- Если бы не эти парни, я бы не встретил тебя.
- ... и это было бы лучшее, что могло с тобой случиться.
Светлый качнул головой, плечом отталкивая тощего хамоватого продавца, и галантно пропустил Змея вперед. Словно даму. Наверное, если бы Змей был телепатом и прочел эту мысль, то мог передумать и все-таки пристрелить Светлого к херам.
- Спасибо, что не стал меня убивать.
- Не за что. Пришлю тебе счет.
Он, наверное, должен был чувствовать что-то к этому парню… Но душа была ватной, онемевшей от нервного напряжения и жары. Да, у них был умопомрачительный секс и неплохая партия в покер. Да, Светлый был обязан ему жизнью. Но это не казалось чем-то важным. Светлый ждал, всё ждал от себя чего-то… Надеялся на искру, на прозрение, хоть на что-нибудь, что докажет: Змей не просто так появился в его жизни. Но доказательств не было. Был только он – и совершенно чуждый ему красавчик-латинос. А может, и не красавчик – внешность у Змея была выразительной, но на обложки журналов таких не берут. А может, даже не латинос – в этом мире всё уже перепуталось, и причудливые комбинации генов давали самые непредвиденные результаты.
В любом случае, Светлому следовало сесть в авто, включить кондиционер и пить прохладный сок, пока водитель не доставит его к офису. Его ничто не держало. Вот только уйти почему-то было трудно.
Он шел по улице, ощущая плечо Змея, и смотрел на него из-под мягких ресниц. А потом, когда тишина между ними стала почти неловкой, Змей вдруг заговорил.
- Однажды я сформулировал идею, которой иногда себя утешаю, - сказал он. - Назовем это теорией взаимоотносительности.
Светлый молчал. Он вдруг понял простую, почти очевидную вещь: Змей тоже понимает, что должен уйти, и тоже не хочет этого делать. Тянет время. Ищет тему для разговора.
Как тогда, когда они были сцеплены, распластаны на грязных простынях, пропитаны запахом пота и безумного секса.
- Между всеми… абсолютно всеми на этой земле уже существуют взаимоотношения того или иного рода, - задумчиво сказал Змей. - Но до тех пор, пока два человека не встретятся, они не узнают, какую соломинку вытащили.
- И какие взаимоотношения достались нам с тобой? – спросил Светлый.
- Взаимное уважение, - подумав, ответил Змей. – И что-то, что лучше подавить в зародыше.
- Любовь мешает бизнесу?
- Любовь мешает политике.
Светлый наклонил голову. А потом вдруг свернул в сторону крошечного ободранного парка, в котором, судя по виду, чаще толкали наркоту, чем гуляли с детьми. Змей помешкал, но все-таки пошел следом за ним.
- Интересная теория, - сказал Светлый, не оборачиваясь. - Её можно расширить, знаешь?
Змей промолчал, перешагивая через бумажную обертку от бургера и сплющенную жестяную банку. Содовая, не пиво.
- Ты – мой хренов ангел хранитель, - задумчиво протянул Светлый. - Ты не сталкивался лично ни с кем из тех, чью жизнь я хочу изменить, но раз ты меня спас, то теперь связан с каждым из них и влияешь на их судьбу. А это приводит нас к термину…
- … квантовой человеческой запутанности? – Змей засмеялся и обогнал его, ступая спиной вперед и сунув руки в карманы штанов. В нем сквозила какая-то особая, совершенно неузнаваемая разболтанность. А может, просто расслабленность? Только лицо его оставалось прежним: неприметное, даже некрасивое, оно удивительным образом притягивало взгляд. – Кажется, кто-то увлекся моей манерой трансформировать физические термины в псевдосоциальные.
- Квантовая запутанность… - хмыкнул Светлый. – Самообразование, или кто-то все-таки не бросил школу в пятнадцать?
Змей не ответил – он искал по карманам мелочь, чтобы купить кофе в обшарпанном фургоне. И это было так… так обыденно, что Светлый не выдержал и улыбнулся. Между ними больше не было секса. Не было непредвиденной течки, не было заказа на убийство, не было ничего. Кроме солнца и пыли.
- Хоть что-то из твоей «биографии за тридцать секунд» – правда?
- Ну-у… - Змей отсчитал на ладонь еще одну монетку и заказал себе кофе. - Расцвет неононконформизма в Торонто.
Перед Светлым стоял человек, которого ему со страшной силой хотелось поцеловать.
Плевать на имя, содранное с трупа.
Плевать на убийства.
На вранье.
На дешевые шмотки.
На старящие его морщины в уголках глаз и у рта.
- Я тебя еще увижу?
- Может быть.
Я тебя еще увижу, - подумал Светлый.
Вот так. Без знака вопроса.
Я тебя ещё…

@темы: закончено, ориджинал, писанина

---

Теория взаимоотносительности (конец)

[Murgatrojd]

ГЛАВА 6

« … таким образом, если процент омег продолжит расти, и с каждым поколением омега-пары будут производить на свет все больше и больше альф и омег, то женщины со временем вымрут как вид! Мальчиков могут рожать и омеги, и обычные женщины, а девочек могут рожать только женщины! Как бы не старались фанаты толерантности и генетических меньшинств, статистику не переспоришь. Если дать омегам бесконтрольно размножаться, процент женщин в обществе стремительно упадет!
К сожалению, передушить их, как подопытных крыс, не позволяет мораль. Они же «люди»... Лучшим решением казалась поголовная стерилизация омег, но операция по удалению маточной полости оканчивается летальным исходом в 42% случаев. И потому нам приходится изворачиваться с запретами на вязку, гормонами и вазэктомией.
Что? Вы, такие толерантные и гуманные, думаете, что мы – чудовища? Мы – не чудовища! Это они чудовища, это они вытесняют наших женщин, а рано или поздно вытеснят и нас тоже. Дайте им размножаться – и спустя десять поколений мы получим мир без единой женщины. Мы – доминирующая раса, не подвергавшаяся генным мутациям, - останемся не у дел, потому что результат одного неудачного эксперимента оказался слишком живучим. Прошу простить меня за прямоту, но я не намерен допустить подобное. Если в ближайшее время не ввести…»

Отрывок из выступления Дж.К. Видовича, старшего специалиста Подразделения биологических контрмер.
Париж, 19.10.2088

* * *

Если бы кто-то сказал, что на этих выходных Змей будет собственноручно показывать Светлому, как вломиться к нему в дом – он бы долго смеялся.
А теперь – шел от машины, пьяно насвистывая и забросив за спину рюкзак с инструментами, и волок Светлого за собой.
Пьяным Змей, конечно, не был. В клубе они от души выжрали дорогого бухла (плюс лишняя таблетка – минус лишний хмель), отыграли еще одну руку (Змей грандиозно продул, сбросив карты раньше времени, хотя мог разделить банк с одиозной двухсоткилограммовой дамой), выкурили по сигаре и решили, что заканчивать такой вечер, не поиграв в шпионов – не комильфо.
- А нас не застукают за этим делом?
- Ну, у нас есть довольно серьезное оправдание. Даже если я облажаюсь, сработает сигнализация и приедут парни в спецовках…
- Какое оправдание?
- Ты – хозяин дома, придурок.
На улице пахло дождем. Трава под ногами была мокрой и оплетала щиколотки, сбрасывая влагу на туфли и пропитывая штаны от лодыжек почти до колен. Всё это пахло… как будто рядом был Кэлам. Как будто он стоял, смотрел из-за плеча и был совершенно бесстрастен. Не осуждал. Не просил. Просто смотрел, надежно обосновавшись в голове Змея.
Зато ночной воздух, очищенный от выхлопных газов и напоенный дождем, подавил запах уда и слегка приглушил природный аромат Светлого. Теперь тот пах крепким чистым алкоголем и прохладным деревом.
- Значит, ограда под током…
- Ты это знаешь, потому что я тебе рассказал, - проворчал Светлый. Змею оставалось только удивляться: этот парень каким-то непостижимым образом соединял в себе детскую наивность с детской же непосредственностью, прямотой и упорством. Хорошо для политики. Плохо для выживания. – А если бы я не рассказал, ты бы сейчас обуглился.
- Во-первых, ты переоцениваешь силу тока, который подают на решетку, - поучительным тоном объяснил Змей. Перешагивая через бордюр, пошатнулся и опустил ладонь на чужое предплечье. И даже это касание – осторожное, выданное им за пьяную случайность, - показалось Змею упоительным. В паху потянуло, и в какую-то секунду он пожалел, что прикоснулся к Светлому.
- … во-вторых, я о твоем доме ничего не знаю, потому что не планировал тебя убить.
Ну да.
- А если бы планировал, то все бы изучил и знал, что ограда под током…
Светлый смотрел на него с восхищением. Пожалуй, этот взгляд – единственная деталь их прогулки, которая запомнилась Змею так отчетливо. Светлый внимал. Светлый прислушивался. Светлый смотрел на него острым, по-детски откровенным взглядом, и всё запоминал.
Он не был тупым и инфантильным, как могло показаться. Он был беспечным – увы, - но сейчас, сию секунду Змей объяснял ему, как обхитрить его систему безопасности, и Светлый, сведя брови к переносице, впитывал каждый его жест, каждый взгляд, каждое слово.
Змей смотрел на него и понимал: это не детская наивность сочетается в Светлом с детским же упорством. Это детское упорство сочетается в нем с абсолютно взрослым здравомыслием.
- Хвататься за высоковольтную ограду без резиновых перчаток – смерть. Вот так, надеваем… Наносим монтажную пену по контуру будущей дыры…
- Размер любой?
- Любой. Хочешь – можем у тебя из дома хоть рояль унести.
- У меня нет рояля…
С арматурными кусачками они возились так долго, что почти протрезвели. Точнее, Светлый почти протрезвел, а Змей устал изображать пьяного.
- Во-о-о-от так, перекусываем сетку строго по контуру…
- И если с пеной…
- Ага.
- И тебя не ебнет током?
- Неа.
- А если…
- Похоже, что я боюсь, что меня ебнет током?
Сигнализация, проложенная в несколько контуров, и впрямь была неплохой. Змей потратил на неё почти двадцать минут. Зато хитромудрый замок с системой радиочастотной идентификации показал себя на три с плюсом.
- Снимаешь переднюю панель, вот так… Берешь вот эту штуку, подключаешь зажимы-крокодильчики сюда и сюда…
- И все? Две минуты – и у тебя есть ключ-карта с доступом к моему дому?
- Я же говорил, что система безопасности у тебя так себе…
С обычными замками Змей умел разбираться множеством способов, но сегодня предпочел самый простой: предложить хозяину дома их отпереть. Сослался на то, что не захватил с собой ни термитной смеси, ни баллона с азотом, а возиться с отмычками ему было лень.
На самом деле, термит у Змея был с собой, но в животе тянуло, член был напряжен под тканью брюк, и весь его организм словно с ума сошел. Интерес к игре пропал еще на стадии высоковольтной ограды.
- А если поставить замки с голосовой идентификацией?
- Поставь. С удовольствием покажу, как взломать и их тоже…
Как бы Змей не старался, с чем бы не сравнивал свою проблему, по всему выходило, что это больше всего напоминает жажду. Страшную, многодневную жажду, от которой не спасешься парой глотков «Пепси».
Сперва от нее пересыхает во рту. Потом стягивает глотку и мучительно подводит кадык. Язык становится сухим, неповоротливым, а слюна – густой и клейкой. Учащается пульс, ломит в висках и затылке, а слизистая век пересыхает, из-за чего приходится часто моргать.
Зрачки расширяются.
Лихорадочное возбуждение сменяется тревогой.
Кожа становится горячей и сухой – несмотря на свежий ночной воздух.
- Сканер отпечатков?
- Шестнадцать способов взлома, включая метод столетней давности, с грифелем и пластилином…
Жажда – биологическая потребность организма. И не важно, жажда ли это воды, еды, воздуха или секса. Без всего этого человеку придется несладко.
- Значит, частный дом небезопасен? Мне переехать в многоэтажку с маленькой частной армией и сигнализацией во всех местах?
- … неплохая мысль. Про армию, не про многоэтажку. Про многоэтажку – ужасная.
Жажда – некомпенсируемая потребность. Ты не сможешь загрызть её сухариком. Не сможешь отвлечься. Не сможешь забыть. Ты будешь хотеть пить – всегда, каждую секунду своих бесконечных трех суток до смерти ты будешь мучительно нуждаться в воде.
Змей теперь тоже… нуждался.
- Почему?
- Охрану можно отвлечь. Будь я убийцей, я бы подкупил пару домушников и выдал им не те пароли. Они взломают квартиру за десять этажей от тебя, сигнализация сработает, и маленькая частная армия с радостью рванется, чтобы их повязать. А я…
- А ты?
- А я в это время тебя убью.
Змей оперся на чужую руку, и теперь это не было притворством или игрой в пьяного собутыльника. Ему было плохо. Внутренности скручивало, сладко тянуло между ног, а когда Светлый его поддержал – взял за локоть, позволяя перевести дыхание и выпрямиться, - Змея бросило в пот.
«Это дурно пахнет, парень. Это очень, очень дурно пахнет…»
Кэл, будь ты проклят, ну почему ты всегда прав?
- Воды?
Кажется, даже Светлый уже понял, что дело не в бурбоне, не в усталости и не в том, что коварные газонные заросли обматывают ноги, мешая идти прямо. Он щелкнул пальцами, подключаясь к домашней сети и включая свет сразу во всех комнатах. Будто темнота была ему противна.
- Ханзи, все хорошо?
Нет, все было совсем не хорошо. Змей содрал с рук тонкие латексные перчатки, в которых проводил шпионский мастер-класс, скомкал их и бросил на пол. Сделал нетвердый шаг. Остановился.
Запах Светлого накапливался в доме годами. Теперь он казался густым, словно липкая древесная смола – лег на плечи, сдавил виски железным обручем, и Змей неровно вздохнул, пытаясь ему воспротивиться.
- Ханзи, что ты…
Светлый к нему наклонился, беря обеими руками за плечи… и вдруг отпустил. Даже отступил на шаг. Почувствовал.
- Господи…
Змей зажмурился.
- Ты течной!
- Нет… - язык был сухим и едва ворочался во рту.
Трахаться хотелось аж до тошноты.
Но еще сильнее хотелось плакать – безмолвными, отчаянными слезами человека, у которого в кишках орудуют раскаленным ножом. Определенно, это был не грипп.
- Ты течной!
- У меня два месяца в запасе…
Слишком много, чтобы списать это на случайный сбой. Змей сжал губы, сопротивляясь своему телу изо всех сил. Он мог не проронить ни слова, оказавшись наедине с сербскими мастерами пыточного дела, но тут оказался почти бессилен. Пожалуй, если бы сербы освоили гормональную терапию, их процент успеха взлетел бы до небес.
- Ты в этом месяце делал прививку?
Светлый взял его за плечи. Неловкими, заметно подрагивающими руками, но всё-таки взял.
- Ханзи, открой глаза. Ты делал прививку?
Очень, очень болезненную прививку. Нестандарт для гормонов – сколько Змей себя помнил, прививки старались делать «легкими», чтобы омежья молодежь не боялась их делать. Удивительно, как сильно люди боятся боли…
- Да.
- Что-то новое? – Светлый его встряхнул. – Ханзи, это был «Трусорб», или что-то новое?
Откликаясь на движение его рук, Змей вывернулся, потираясь телом о тело и прижимаясь бедрами. Мозг его практически не соображал.
- Я…
- Ханзи!
«Новая вакцина…»
- «Новая вакцина», - сказал Змей, в точности повторяя за докторшей, лица которой он уже не помнил. – «Возможные побочные эффекты – легкая тошнота, головная боль, озноб, повышенное давление»…
- … и проблемы со щитовидкой, - Светлый обхватил его руками, каким-то чудом еще владея собой. Змей терся об его тело, словно пытался измазать в своем запахе, привлечь, опутать крепкой феромонной сетью.
Чтобы не бросил.
Не ушел.
Чтобы выебал до трясущихся ног и слабого, невыносимо безвольного тела.
- Министерство здравоохранения уже несколько месяцев выдает упрощенные лицензии на всякую экспериментальную дрянь…
Змей медленно перевел дыхание. Ему хотелось тереться о чужое тело и ни о чем не думать. Ему хотелось сбросить черный пиджак и футболку, открыть вспотевшую смуглую кожу, медленно потереться о Светлого сосками…
- Вакцина не работает?
- Эта – работает, - Светлый выдохнул и неосознанно потянулся губами к его губам. Остановил себя, пересиливая страшный, орущий в разноголосье инстинкт. – И гробит омегам щитовидку.
- У меня проблемы? – пробормотал Змей.
На самом деле, у него была только одна проблема. Она росла внутри его тела, как опухоль; расцветала, как страшный цветок, липкий и мерзкий, мясного розового цвета. То, что текло из него, тоже было розовым. Прозрачно-розоватым, пачкающим одежду и белье. К счастью, розового на черных штанах не видно.
- У всех щитовидка реагирует по-разному, - нетвердым голосом сказал Светлый, пытаясь его оттолкнуть. - У тебя она ударилась в выработку гормонов и запустила течку...
Тело ныло. Просило. Стонало. Змей едва сдерживал себя, чтобы тоже не начать проситься.
- Подавленность, тревожность, постоянный голод… Замечал такое в последние дни?
Змей не помнил. Он ничего уже не помнил. Просто пытался дернуть руками чужую рубашку, и ужасно злился, что ему не дают этого сделать. Прикосновения жгли – и, судя по участившемуся дыханию Светлого, жгли обоих.
- Восприятие пищи могло измениться, - выдавил из себя Светлый, потянувшись за телефоном. - Искажение вкуса и запаха, озноб, высокое давление…
Змею было плевать, виновата ли в этом его щитовидка. Да, да, наверное, виновата… да, он помнил озноб. И помнил, что любимая пицца стала кислить. И помнил постоянный голод… сжирающий его голод. Теперь он был другим. И новый голод требовал совсем не пищи.
- Я вызову «скорую», - слабым голосом сказал Светлый. И впился в телефон, словно тот мог его спасти.
- Играешь по правилам? - Змей засмеялся. Ему хотелось обвиться вокруг чужого тела, хотелось бросить Светлого на спину и оседлать его прямо здесь, в прихожей, в гостиной, на ковре, на полу, где угодно… - Ты живешь в мире, который выебал всех нас в рот, и при этом все равно играешь по правилам?
Хватит игр, - думал он.
Хватитхватитхватит.
- Я…
Если Светлый не положит телефон, - подумал Змей, - его можно выбить из рук. Интересно, если изнасилование омеги в течку считается для него смягчающим обстоятельством, то как быть с изнасилованием альфы течным омегой?
- Я играю по правилам, - медленно проговорил Светлый. И разжал пальцы, равнодушно роняя телефон на стол. – Но не по этим.
Змей все-таки получил свой суперприз. Он обхватил голову Светлого руками, завладевая его ртом, проникая языком вовнутрь и задыхаясь, теряясь, захлебываясь стонами. И воздуха между ними стало так мало…

* * *

Первый раунд был сумасшедшим.
Наверное, потому Змей о нем почти ничего и не помнил – словно выключился, как лампочка, и включился уже в середине процесса, весь раздолбанный, разбитый, насквозь пропотевший и кусающий губы. Его пялили, разложив на диване, а Змей постанывал и смотрел на Светлого совершенно наркоманскими глазами, зрачки которых были настолько расширены, что цвет радужки угадывался с трудом. Да и не было его – цвета. Черное, всё черное… Глаза, кое-как содранная с тела футболка, извивающиеся на запястьях надписи.
А еще – буква «О» с разодранным брюхом. Уродливая омега у него на шее, знак порченного, неугодного этому обществу.
Но ни омега, ни прокушенные губы, ни чужие руки, вдавливающие запястья в диван, Змея уже не заботили. Он раздвинул колени, медленно обхватывая чужие бедра и с удовольствием принимая член – так, как привык с четырнадцати лет, как умел и любил, к полному взаимному удовлетворению. Светлый вбивался между бесстыже разведенных ног, а Змей ловил его губы, вовлекая в томный, сладкий поцелуй, так настойчиво трахая его рот языком, что самое откровенное порно у них происходило, кажется, вовсе не ниже талии, а выше груди.
Светлый хватал его, держал его, прижимал его к липкой кожаной обивке, соединяясь в медленном неловком поцелуе и разводя ему ноги. Змей засмеялся, впиваясь пальцами в подставленные плечи, царапая ногтями сквозь ткань, словно стремясь содрать со Светлого его рубашку. Простонал в чужой рот, скривив губы и отрывисто дыша, постанывая от жаркого, медового удовольствия, покачиваясь на нем в такт чужим движениям.
- Ты… - Светлый оторвался от его рта, торопливо хватанув губами воздух. – Когда-нибудь?..
- В течку? До-ос… - Змей выдохнул, вскрикивая от очередного грубого толчка; словно добрался до пика волны, а затем рухнул вниз, на мгновение расслабляясь, чтобы уже на следующем толчке вновь начать подъем наверх. – Достаточно часто, чтобы заработать… лет двадцать на зоне…
Он сжал кулаки, наконец-то закрывая глаза, постанывая и словно находясь не в этой комнате и совершенно не в этой реальности. Словно не раздвигая ноги и не чувствуя в себе чужой член – а он о-о-о-ох как хорошо чувствовался, гладкий, растягивающий, охуенно изогнутый. От этого изгиба трясло, раздирало, спирало дыхание почти смертельным удовольствием.
- Е... еще.
И Светлый дал ему «еще». И давал раз за разом, долбя короткими быстрыми толчками – словно машина, словно неудержимый, упругий, неживой механизм… с очень даже живым крепким членом. Змей всхлипнул, поджимая пальцы на ногах и крупно дрожа, дергаясь на каждом толчке и впиваясь ногтями в ладони. Зажмурился, словно пытаясь не думать, как краснеет лицо, как пятнами вспыхивают от возбуждения скулы, как больно трутся соски о чужое тело, и как внутри все сводит, перекручивает, выворачивает наизнанку, и все нутро горит, пылает адским огнем. Змей промычал, мучительно стискивая зубы и прогибаясь, обхватывая любовника ногами так тесно, словно решил навсегда оставить в себе его член, и наконец-то кончил – когда напряжение внутри стало невыносимым, а обнаженная из-под крайней плоти головка, трущаяся о живот Светлого, оказалась накрепко зажата между скользкими от пота телами. У Змея она, как и у всех омег, была малочувствительна… но есть в мире вещи, которые ты ощутишь даже с малой чувствительностью.
Светлый беззвучно всхлипнул, догоняя его в пару резких толчков, заполняя собой и совершенно без сил повалившись грудью на грудь. Набухший узел засел между ягодиц, а затем вдвинулся, медленно протиснулся вовнутрь, и Светлый едва ощутимо двинул бедрами, словно помогая своему хую войти в клинч.
Змей лежал и смотрел в потолок, чувствуя, как сердце неистово колотится в груди. Плевать на течку – просто физиологическая реакция, последствие гормонального взрыва, расплескавшего мозг по стенкам черепа, - но, го-о-о-осподи, как же ему сейчас было хорошо…
Светлый привстал на локтях, слабо подрагивая, и взглянул сверху вниз – словно видел Змея впервые. Его искусанные губы, алым следом выделяющиеся на смуглом лице. Чернильно-черные провалы зрачков. Тонкий шов над соском, послеожоговые пятна на правом боку, упругие и выпуклые линии пресса. Левая нога Змея свешивалась с дивана на пол, правой он все еще обхватывал бедро Светлого, и был совершенно распластан, расслаблен, вымотан первым раундом течки.
- Если бы нас кто-то увидел, - медленно проговорил Светлый, - он бы решил, что я тебя изнасиловал.
На смуглой коже проступали темные следы от рук и резкие злые царапины. Придурок, - подумал Змей, расслабленно прикрыв глаза, - видел бы ты свою спину…
Свидетелей он не боялся. Ему хватило мозгов и самоконтроля, чтобы включить подавитель сигнала в часах еще до того, как с него сдернули штаны и швырнули спиной на диван. Течка течкой, но ни одна секунда этой бесовской случки не должна была утечь за пределы квартиры. Даром, что видео транслировалось на личные сервера Змея.
Ни за что.
Никуда.
Словно так будет проще однажды закрыть глаза и представить, что ничего этого не было.
- Блядь…
- Что?
- Ты не мог выбрать для сцепки позу ещё неудобнее?..

ГЛАВА 7

«… не любовь, а гормоны, майор. Ты еще скажешь за это спасибо.
- Альдо, - майор Джейн прижал руки к груди. – Я хочу тебя, и ты меня хочешь, я знаю. Эту страсть не преодолеть! Почему ты сопротивляешься нашим чувствам?
Полковник Альдо Монкада скрестил руки на груди. Он был бесстрашным, но не страх сейчас заставлял его дрожать.
Майор Джейн схватил командира за плечи.
- Можешь меня не любить! – выкрикнул он. - Если я не могу завладеть твоей душой, я согласен на тело! Ты же этого хочешь? Просто спать со всем что движется? Почему тогда ты меня отталкиваешь?
- Потому что я больше не омега! – выкрикнул Альдо. Он был таким нежным и ранимым, под всей этой напускной смелостью и развратностью. – Я не смогу родить тебе детей! Мы истинная пара, но наша любовь обречена! Я не хочу делать больно ни себе, ни тебе!
- Но я буду любить тебя и без детей!
Глаза полковника вспыхнули. Он не мог, больше не мог отталкивать любимого альфу! Он так хотел почувствовать майора в себе…
- Всем альфам это нужно… - сказал Альдо через силу. – Размножение – это наша природа. Ты должен найти себе здорового омегу и сделать его своим…
- Мне больше никто не нужен, только ты, - сказал майор, и они слились в страстном поцелуе. Больше они не могли себя сдерживать.
Альдо целовал возлюбленного, и понимал, что теперь ничто не помешает ему быть счастливым. И то, что он не мог иметь детей, не значило, что нужно отталкивать от себя Джейна. Когда руки майора накрыли его напряженный…»

Отрывок из книги «Испепеляющая страсть», автор – Джослин Битти.
Прим. от 15.11.00: книга запрещена по статье 62.6 Кодекса об административных нарушениях («за пропаганду отношений, подвергающих опасности генетическую чистоту населения»).

* * *

Конечно, теория взаимоотносительности была для Змея не более чем мысленным экспериментом. Но тот факт, что уже в день знакомства они со Светлым оказались в койке, был самым что ни на есть прямым её доказательством. Словно их отношения уже существовали, и для того, чтобы снять их с паузы, нужно было лишь встретиться.
Конечно, время тут было не при чем. Ни время, ни везучесть Змея, ни выжранный в клубе бурбон, ни даже мифы об «истинных парах» и «предназначенности». Змей понимал, кого стоит винить в своих бедах. Тех парней, которые пропихнули в больницы новую гормональную «прививку», толком не проверив её действие в лабораториях.
- … «какую бы ты выбрал сверхспособность, если бы мог?» М-м-м… я бы взял регенерацию.
- И я.
- Я первый сказал.
- А мне нужнее. Ты катаешься по чужим домам и устанавливаешь сигнализацию, а в меня, знаешь ли, раз в месяц стреляют.
Иногда Змей использовал течку, как предлог для сближения с объектом. Разумеется, не настоящую. Течной омега – дурной как животное, и ни один киллер не лишит себя здравомыслия ради того, чтобы подстелиться под жертву. К счастью, был другой вариант: Змей спринцевал себе в зад и наносил на кожу отходы чьей-то половой жизнедеятельности. И не важно, чьи это феромоны – твои или чужие, - альфы дурели от них одинаково.
Жаль, что на этот раз течка не была фальшивой.
- «Из-за чего в последний раз плакал»?
- Несправедливость жизни и полтора литра текилы.
- Огнестрельное в ногу.
- … ты точно работаешь с системами безопасности?
Первый клинч был недолгим – отдышавшись и поерзав друг на друге с полчаса, Светлый и Змей сменили диван на кровать, избавились от остатков одежды и занялись сексом в акробатически-изматывающей позе. Второй клинч растянулся почти на всю ночь – они успели вздремнуть, вымотанные и расслабленные, вытянувшись поперек заляпанных белым и розовым простыней.
Третья сцепка была самой долгой. Мучительно долгой. Изнуряюще долгой. Настолько, что им впервые пришлось говорить.
- «Самое бесполезное, что ты делал в жизни»?
- Выучил арабский язык.
- Просидел в старшей школе целых два года. Надо было бросать раньше.
Змей слукавил. Самым бесполезным в его жизни была позерская казнь Тимми МакДаггета. Ради первоапрельского розыгрыша (разыгрывал он, конечно, судмедэкспертов, а не бедного Тимми) Змей распотрошил тостер, примотал провода к патрону и утрамбовал его в глотку своей жертве. МакДаггет нажрался транков и пребывал в отрубе, так что не озаботился попыткой накормить его боеприпасами. Включив тостер и пустив нагрев на провода, Змей подорвал патрон, а вместе с ним и горло Тимми. Тостер он забрал с собой, так что природа таинственной детонации и пули, убившей жертву изнутри, так и осталась неразгаданной.
Пожалуй, ничего более тщательного – и притом бестолкового, - он в своей жизни больше не делал. А заплатили ему за МакДаггета до обидного мало – всего пять штук.
- Отличный ответ. Можно я у тебя его скопирую?
- Ты политик… политикам нужно быть умными.
- Если бы способность окончить старшую школу коррелировала с умом, мы бы жили в другой вселенной…
Змей засмеялся и медленно, всем телом потянулся. Крупный узел, растягивающий задницу почти до боли, начинал опадать. Они говорили все утро: о глупых журналах и тестах, которые в них публикуют; о том, почему дождь называется дождем, а лошадь – лошадью; о том, почему либертианские республиканцы неправы, а идеи минархистов заранее обречены на провал; о том, почему в древности на аренах устраивали представления с убийствами, а не с прелюбодеянием. Идея секс-колизея взбудоражила обоих, ведь тогда «бойцы» не были бы одноразовыми. С точки зрения бизнеса это выглядело прибыльнее, чем годами воспитывать гладиаторов, чтобы за несколько минут их порубили в капусту.
- «Твоя биография за тридцать секунд»?
- Родился.
- Оригинально.
- Школу бросил в пятнадцать, от предков сбежал в шестнадцать. Три аборта, с десяток приводов за хулиганство. Встретил расцвет неононконформизма в Торонто, чуть не лишился там почки и мочевого пузыря…
- Зря, - протянул Светлый. - Мочевой пузырь – нужная штука.
Змей усмехнулся и медленно двинул бедрами, перекатываясь и усаживаясь сверху на чужой хуй.
- В двадцать три открыл бизнес по вулканизации шин, - сказал он, - потом был автомехаником, потом…
- Твои тридцать секунд истекли, - сообщил ему Светлый, обнимая за талию. Узел почти не двигался внутри, но когда Змей ерзал задом по его бедрам, головка члена смещалась и окатывала всё тело мурашками.
- Теперь я, - слабым голосом сказал Светлый. - Технологический в Нью-Либерти, потом правовая степень в Уэслианском. Три года ассистировал конгрессмену Томелти, в двадцать восемь присоединился к Трансгуманистам, пять лет был членом ген-ассамблеи США, последние два года – член палаты советников Конгресса…
Это звучало, как если бы Змей вбил фамилию Светлого в поисковике и читал первую же выпавшую страничку.
- А кроме политической жизни у тебя есть… - он помедлил, подбирая нужное слово, - … хоть какая-нибудь?
Светлый пожал плечами, откидываясь затылком на постель и придерживая Змея за бедра.
- Родители живы, семьи и детей нет…
- И не будет, - сказал Змей. Он елозил ягодицами, едва слышно постанывая и ощущая, как мучительно-сладко растягивает, распирает внутри чужой член. Как узел едва заметно смещается, заставляя мурашки табунами бегать по спине и внутренней поверхности бедер. – Альфы и омеги могут забыть о детях навсегда.
- Я работаю над тем, чтобы забывать не пришлось, - Светлый помолчал, глядя из-под блеклых, прямых как стрелы ресниц. А потом вдруг спросил: - Если бы ты мог стать кем угодно... кем бы ты стал?
- Собой, - сказал Змей, наклоняясь и устраиваясь щекой на широкой, кипенно-бледной груди. – А ты?
- Собой…
- Серьезно? Человеком, на которого совершают по двадцать покушений в год?
- Серьезно? Человеком, которому при установке сигнализации могут прострелить ногу?
Змей хмыкнул, проводя ладонями по светлым плечам, лаская пальцами розоватые следы от шрамов – один за другим, словно это он их оставил, а теперь любовался творением своих рук.
- Зачем ты это делаешь? – спросил он. – Зачем тебе за нас драться? Нас все равно изведут, как вшей, а тебя убьют…
Светлый взял его за руку. Поднял, с любопытством рассматривая татуировку.
- У тебя в жизни есть смысл? – спросил он. - Есть, ради чего жить?
- Ради себя, - сказал Змей.
Светлый качнул головой, а затем поцеловал внутреннюю сторону его запястья, лаская губами татуированную кожу.
- Этого мало. Нужен кто-то... или что-то. Нужен смысл.
Татуировки были глупыми. Змей открыл первый подвернувшийся роман шестидесятилетней давности и выдернул из него пару строк, одну на левую руку, а другую – на правую. Эти слова не значили для него ровным счетом ничего. Как и преторианский крест, вместе с цепью валяющийся где-то в вещах. Все это – просто змеиная шкура. Змеям не нужен смысл.
- У бет этим смыслом может стать семья, - тихо продолжил Светлый. - Любимый человек, ребенок. А у нас...
Змей оскалился – весело и капельку злобно, показав ровные белые зубы.
- Ах, бедный я омега, ведь в жизни больше нет смысла, кроме как рожать…
Светлый качнул головой, и взгляд у него был серьезный.
- Смыслов много, - сказал он. – Я не стремлюсь к тому, чтобы все альфы и омеги принялись плодить себе подобных.
Змей опустил руку, словно планируя заткнуть ему рот, но вместо этого – скользнул подушечками пальцев по изгибу губ. Сейчас эти губы не улыбались.
- Я хочу, - сказал Светлый, глядя на него снизу вверх, - чтобы каждый из нас имел выбор.

* * *

Все их время, проведенное вместе, было разрублено на бесконечно длинные, широкие пласты. Словно драгоценная картина, изрезанная вандалами.
Вот пласт, где они говорят. Говорят бесконечно, словно вся их жизнь заключена в этой беседе, и чем дольше они будут говорить, тем дольше проживут. Они говорят, перебивая друг друга, или прислушиваясь друг к другу, или глядя, как двигаются чужие губы, замирая в сцепке, переплетаясь на замызганных, наполовину содранных с кровати простынях.
Вот пласт, где они долго, по-звериному трахаются, впиваясь пальцами и оставляя синяки, ударяясь о края постели, об пол, о резное деревянное изголовье, каждую секунду рискуя покалечиться.
Вот пласт, где они курят, а потом Змей показывает, как правильно затушить сигарету об язык.
Потом они целуются.
Их слюна – с привкусом пепла и крови.
- Ты пахнешь кожей, - сказал Светлый, вдавливая Змея в простыни и лаская губами его правый сосок. – Сыромятной кожей и сталью. Раскаленными камнями и анисом. И…
Змей засмеялся, переворачивая Светлого и ударяя его спиной о постель, падая сверху – совершенно голый, задыхающийся, жадный до поцелуев, объятий и горячих ритмичных движений. Все, о чем ему не хотелось думать, осталось за пределами этого дома. Мальчик по имени Флип, которого Змей убил. Альфа по имени Кэлам, которого Змей не послушает. Только Светлый был тут. Человек-абсолют, обреченный на смерть.
- Ты пахнешь степью, - сказал Светлый. Облизнул губы, глядя совершенно пропащими, отчаянно голодными глазами, и ухватил Змея за бедра, грубовато натягивая его на себя.
Змей вскрикнул, принимая каждый дюйм его неоспоримых достоинств; трахать здоровенного детину – это вам не ваньку валять, это больно, и жарко, и так, что по спине продирает морозом, а внутри растягивает, словно в тебя запихнули пару членов разом. Змей внимательно, сосредоточенно двигался в такт с чужим телом – как его идеальное дополнение, вторая половина механизма. Они оба сейчас – лучше, чем были когда-то, и сильнее, чем могут когда-либо стать. Змей стонал, скользя пальцами по чужим плечам, гладким и округлым, будто каменным – если бы только камень мог быть таким горячим! Подался навстречу, обхватив одной рукой за шею, и впился в губы злым, звериным поцелуем. Светлый воспротивился ему, попытался привстать, подмять под себя, но Змей пихнул его обратно с такой силой, что в остове кровати что-то хрустнуло.
- Ненор… мальный!
- Заткнись, - Змей засмеялся, запрокинув голову и всем весом насадившись на член, седлая Светлого и двигаясь на нем грубо, стремительно, вскрикивая на каждом толчке. Он мог быть таким; он хотел быть таким – идеальный убийца, идеальный любовник, и не важно, что у него невыразительные брови и кривой нос, не важно, что единственное красивое в нем – смеющийся рот и монструозные убийства, не важно, не важно! Все это – мелочи.
Светлый прошелся ладонью по его животу, лаская дорожку жестких темных волос, поднимаясь выше и щекотно водя пальцами где-то на уровне солнечного сплетения, а потом вдруг вскинулся, толкаясь в жаркое, упругое нутро. Змей схватил его руку, словно это – спасение, пенопластовый круг в глупую красно-белую полоску. Пойманную ладонь прижал к себе, надавил, позволяя Светлому пройтись пальцами по влажной коже. Застонал и откинулся назад, с упоением кусая себя за губу, двигая задницей быстро и жадно – жарче, жестче, сильнее, еще, еще! Так, чтобы внутри всё взрывалось от боли, натяжения и удовольствия разом. Вскрикнул и от неожиданности упустил чужую ладонь, теряя к ней интерес и кончая, прозрачной предсеменной жижей выплескиваясь себе на грудь и живот. Выпрямился в струну, давясь стонами, но ни на секунду не прекращая толкаться, словно пытаясь выебать из Светлого все мозги.
Тот промычал, и Змей наконец-то почувствовал, как внутри пульсирует чужой член, как вздувается узел – уже не так сильно, как в первые дни, и, пожалуй, если попытаться, то даже получится с него соскользнуть. Но Змей не отстранился, не попытался освободить зад. Напротив – закрыл глаза, насаживаясь до упора и лишь ерзая бедрами, туда-сюда, коротко, устало, обхватывая ногами тело любовника и укладываясь на него, сбито дыша в чужой рот.
- Ненормальный, - выдохнул Светлый, проводя ладонью по его коротко обритому затылку, и дальше – по шее, по крепким лопаткам…
Чокнутый.
Дикий.
- Ты так пахнешь…
Опять.
- Мне раньше казалось, у тебя другой запах.
Змей лежал, дыша Светлому в шею, и постепенно приходил в себя.
Фальшивые удовые нотки – сладковато-древесные, осторожно вплетенные в его природный запах, - вымокли под дождем, а то, что осталось, за двое суток было смыто потом и стерто о простыни. Змей наконец-то был голым. Совершенно обнаженным, не прикрытым ни дорогими брендовыми шмотками, ни фальшивым ароматом.
- Ты теперь даже пахнешь похоже, - медленно сказал Светлый, целуя Змея в тыльную сторону ладони. – И внешне – копия он…
Это было… как упасть. С небольшой высоты – просто споткнуться и грохнуться, отбив колени. Это очень обидно – отбить колени, если ты грандиозный махинатор и знаменитый убийца.
- Копия кто? – растерянно спросил Змей.
- Копия мой бывший, - сказал Светлый. В его голосе не было ни капли беспокойства – он знал, что Змей умный мужик, которого не волнуют чужие интрижки. Который не взревнует, не обидится и не устроит истерику.
Особенно если этим интрижкам – сто лет в обед.
- Блядь… - выдохнул Змей, резко усаживаясь на чужом теле.
Интуиция вздрогнула, впервые от начала течки подав признаки жизни. Конечно, на чужие интрижки Змею было наплевать. Но если бывший парень твоей жертвы, которого скрывали от прессы так тщательно, что ты о нем ничего не знал, в точности на тебя похож – это не случайное совпадение.
- Он тоже омега? Сильно похож?
Светлый улыбнулся и медленно провел пальцами по лицу Змея. Тот отдернул голову.
- Ну? Он тоже омега?
Тот момент в покерном клубе… Растерянность, смущение, замешательство на чужом лице. Вздернутые брови, желваки над челюстью… Словно Светлый увидел того, кому был не рад.
Это длилось меньше секунды, но Змей был обучен замечать подобное.
- Он омега, - Светлый кивнул. И озадаченно сдвинул брови. – Мы давно уже расстались. Какая разн…
- Сильно похож?
Светлый подумал и кивнул снова.
- Когда увидел тебя в клубе, сперва подумал, что ты – это он.
Из-за развитых рецептивных полей каждый альфа и омега распознает на тысячу запахов больше, чем любой, даже самый повернутый на парфюмерии бета. Но существовал один особый, незабываемый аромат, для распознания которого не нужны ни омежьи рецепторы, ни талант нюхача.
Это запах кидалова.
Интуиция визжала, как подстреленная рысь, и никакая течка не смогла бы её заткнуть. Змей привстал, скрипнув зубами и осторожно, мучительно стягивая себя с чужого узла, преодолевая напряжение мышц и инстинктов. Вторые сутки течки – то время, когда её уже можно относительно безопасно прервать.
- Подъем, - выдохнул он, хлопнув Светлого по животу. - Выходные закончились.
Тот вскинулся, усаживаясь на постели и растерянно глядя, как Змей хватает свои вещи и старается поскорее их натянуть.
- Я не понимаю…
Змей встряхнул штаны, пытаясь отыскать, куда нужно совать ноги.
- Тебе лучше не знать, что я сделал, чтобы в течение двух суток оставаться с тобой, - уронил Светлый, и голос его был прохладным. Шутки закончились. – Я имею право задавать вопросы, и хочу получить на них ответы. При чем тут Якир? Что происходит?
Змей выпрямился, застегивая на левом запястье браслет безвкусных золотых часов.
- Я думаю, - сказал он размеренно, словно пытаясь загипнотизировать голосом, - что сегодня кто-то попытается тебя убить.

ГЛАВА 8

«… благодаря чему добьетесь исключительных успехов. Но будьте осторожны! Сегодня вам стоит быть особенно внимательными за рулем: звезды предупреждают о повышенном риске дорожного травматизма.
ВЕСЫ
Готовьтесь к новому этапу в личной жизни: возможно, уже сегодня на горизонте появится очередной претендент на ваше сердце! Зато коммерческих сделок, покупок и рискованных предприятий лучше избегать. Оставайтесь дома и проведите весь день с любимым человеком. Не послушаете предупреждение звезд – подвергнете себя страшной, возможно даже смертельной опасности.
СКОРПИОН
Наконец-то у вас появится возможность отложить в кубышку немного денег! Воспользуйтесь этим шансом, и уже к середине лета сможете накопить на давно желаемую покупку. Будьте практичны, научитесь считать деньги и доводить все дела до логического завершения. И тогда уже вечером вас ждет небольшая награда.
СТРЕЛЕЦ
Ни одна проблема на вашем пути не сможет вас остановить! Настало удачное время, чтобы устранить конкурентов на рабочем и любовном фронтах. Докажите своему начальнику, что вы незаменимы, а своей половинке – что любите её больше всех. Если правильно распределите ресурсы, уже скоро вы будете купаться в денежном достатке и всеобщем обожании.

ГОРОСКОП НА 30 ИЮЛЯ 2104 ГОДА ДЛЯ ОМЕГ
КОЗЕРОГ
Звезды бросают вам вызов! Скорее всего, в текущий момент ваша жизнь изменится к худшему, но вы быстро сможете со всем разобраться. Главное – не совершать необдуманных поступков. Взявшись за трудную работу, оцените все «за» и «против», и только после этого действуйте. Только в этом случае вы добьетесь успеха.
ВОДОЛЕЙ
Сегодня ваш безусловный талант, к сожалению, не сумеет оградить вас от проблем на работе. Рассеянность и невнимательность помешают вам добиться основных…»

Интернет-издание «Гороскопы на 2104 год | Сборник прогнозов», раздел «Ежедневный гороскоп на 2104 год», автор статьи – астролог Сильва Перро

* * *

Судя по обновлению страховок и выпискам со счетов, Якир Хейкки, один в один похожий на Змея, уже два месяца не подавал признаков жизни.
- Думаешь, сдох?
- Вряд ли… Возьми мое фото – вдруг он менял внешность, чтобы сильнее смахивать на меня. Прогони с распознаванием лиц через водительскую базу.
- Думаешь, отыщем Якира под новым именем?
- Вполне возможно.
- Э-э-э-э… - Светлый наклонился, заглядывая Змею через плечо. – У меня вопрос…
Змей кивнул, указывая на мобильник.
- Светлый, это Кэл. Кэл – это Светлый. Если мы закончили, то…
- Проведи зачистку, - сказал Кэлам. – Перезвоню, когда что-то найду.
И отключился.
Существование Якира Хейкки подтвердило, что чутье Кэлама не зря с первого дня било тревогу.
«Почему я?»
«Наш заказчик нуждается в элитном киллере. Кто может быть элитнее?..»
О-о-о-о нет. Им действительно нужен был Змей и никто, кроме Змея, но не из-за его профессионализма. Им нужен был тот, кто на видео плохого качества сойдет за человека, с которым Светлый когда-то спал.
- Ханзи, пожалуйста, объясни мне хоть что-нибудь…
- Мне нужен твой ноут. И всё, что умеет вибрировать.
- Что?..
- Нас могут прослушивать.
«Какие средства наблюдения у вас имеются?»
«Увы, никаких. У Светлого хорошая система безопасности…»
Не настолько хорошая. У заказчика явно был план, и этот план включал не просто убийство Светлого, но и полную его дискредитацию. Черт знает, какой компромат заказчик накопал на Светлого и Якира, и один только Бог ведает, какой компромат на камеру может наговорить Якир, если ему заплатить. Или припугнуть стволом. Железо и цифры на электронных счетах – равноценная плата.
- Ого… Даже не буду спрашивать, откуда у тебя столько вибро-игрушек.
- Бывший любил эксперименты.
- Надеюсь, не Якир?
Всё закончится грандиозно: главного бойца за права генетических меньшинств собственноручно прикончит его любовник-омега. Подрыв репутации. Скандал. Активное разбрасывание грязного белья…
- Мне нужен скотч.
- Ч… что ты делаешь?!
Все, над чем работал Светлый, можно разбить одним чудовищным скандалом. Змей никогда не пожалел бы того, за кого ему уже внесли предоплату… вот только он не любил, когда его используют вслепую. Как игрушку, как мячик для пинг-понга, который после игры можно отправить в утиль.
Увы – теперь ничему нельзя было верить. Раз у заказчика был план, значит, за Светлым в квартире следили. Установить, каким образом велась слежка, было непросто, и Змею пришлось проверять все варианты. Собрать чудовищный прибор из двух лампочек, аккумулятора и разломанной микроволновки, чтобы прокварцевать квартиру и избавить её от «умной пыли». Сделать осциллограф для поиска жучков – своих и чужих, - взнуздав ноутбук Светлого и едва не спалив ему импульсным сигналом материнскую плату. Скотчем закрепить на всех окнах вибрирующие предметы, чтобы естественную вибрацию стекол нельзя было считать при помощи лазерных микрофонов и преобразовать в речь. Теперь их приватность оберегали бритва Светлого, его зубная щетка, два мобильника, колонки и с полдюжины игрушек из секс-шопа, включенных на режим вибрации.
- Это какое-то сумасшествие, - выдохнул Светлый, разбивая пепельницей найденные жучки. – Если всё это тут было, то наш секс уже могли записать…
- У меня в часах – ддос-подавитель сигнала, - сообщил Змей, перерывая кухню. - Девяносто процентов жучков против него беспомощны. В последние двое суток они передавали белый шум.
- А оставшиеся десять?
- Будем надеяться, что таких у тебя в квартире не водилось.
В любом случае, компромат, не подкрепленный остывающим трупом Светлого, мало что значил. Но сказать это Светлому – значит, подорвать его доверие к себе.
- Я догадываюсь, кто на тебя охотится, - сказал Змей, бросив в раковину пригоршню жучков и залив их водой. Вытер руки, открыл ящик со столовыми приборами и задумчиво их осмотрел. – Я с ними разберусь… если ты мне поможешь.
Светлый кивнул, встав за его левым плечом.
- Что мне сделать?
- У тебя есть оружие?
- Я…
Змей дернул уголком рта и выбрал нож для ветчины с длинным металлическим лезвием.
- Если есть, тащи сюда.
Конечно же, у Светлого было оружие для самообороны. Змей оценил калибр, отстрелил несколько лишних патронов, а затем принялся нагревать нож над плитой.
- Я не понимаю, - в сотый раз повторил Светлый, и глаза у него были отчаянными. – Зачем…
Змей внимательно посмотрел ему в глаза, не убирая нож от конфорки.
- Я на тебя напал, - сказал он. Хватит скрываться, все карты на стол. – Ты оказался гораздо умнее, чем я рассчитывал. Нашел жучки, обезопасил окна от прослушки…
- Ты же сам…
Змей прижал палец к губам, обрывая поток возражений. А потом задрал футболку, задумчиво примерившись к себе ножом. Светлый взглянул на него с ужасом.
- Что ты…
- Ты защищался, - твердо сказал Змей. – Трижды в меня выстрелил, один раз задел. Я оказался ловким, и потому выжил. Ты оказался умным, и потому сбежал.
- Это…
Змей прижал к себе нож, аккуратно перекатывая его ребром по коже. Важно было сделать ожог такой ширины, как оставила бы пуля нужного калибра. Кожа спеклась и завоняла паленым, а Светлый – умный, смелый парень, - вскрикнул так, словно жгли его. Впрочем, - подумал Змей, - если бы жгли Светлого, он терпел бы молча.
Отбросив нож, Змей одернул футболку, застегнул пиджак и покинул кухню.
- Поезжай в офис, собери своих телохранителей и попытайся работать в штатном режиме.
- А ты…
- А я… - Змей усмехнулся. И поднял с пола чудом не раздавленные солнцезащитные очки, которые уронил в гостиной двое суток назад. Тряхнул рукой, привычным движением раскрывая дужки, и с удовольствием их надел. - … а я попробую сделать так, чтобы тебя больше не беспокоили.

* * *

Он знал, что Светлый будет задавать вопросы. Знал, сколько странного, сумбурного, пугающего и непонятного скопится у бедняги в голове. Он все это знал.
Но что за дело Змею до чужих страхов?
Сейчас важно было прояснить только одно: его подставили сознательно, заранее все спланировав, или просто дописали сценарий по ходу дела? Если второе, то Змей, пожалуй, за дополнительную плату готов был с этим смириться. И убить лучшего ебаря, с которым ему довелось спать.
Но если первое…
- Вы подослали меня к гребаному спецназовцу! Где он служил? Почему это засекречено?
- Уверяю, у нас нет никаких данных о том, что Болгов связан с силовыми структурами…
Шесть утра – самое немноголюдное время в переговорном клубе «Хало». И все-таки его двери гостеприимно распахнулись, впуская Змея и его посредников.
Первый и Второй не стали избегать встречи. Первый выглядел злым, хотя тщательно скрывал это под маской растерянности. Второй, в свою очередь, был растерян, и не старался это скрыть.
- Мы думали, ты настоящий профи…
- Если ни хера не рассказывать своему профи о его жертве, то он вполне может облажаться, - огрызнулся Змей. – Какого хуя наш милый политик обладает навыками, которыми не должен обладать? Какого хуя он потрошит мои датчики, палит «умную пыль» и пытается грохнуть меня раньше, чем я сам его грохну? Вы заказывали мне конгрессмена, а не боевика! Я должен знать, с чем работаю! Где он служил?!
- Насколько мы знаем, он нигде не…
Змей дернул рубашку – чистую, идеально отглаженную черную рубашку; он наконец-то переоделся в свежую одежду, и был несказанно этому рад. Задрал полу, обнажая живот и демонстрируя его собеседникам.
- Я чудом ускользнул, - уронил Змей. – А у меня, знаете ли, неплохой опыт в уклонении от пуль. Если вы сейчас же не выложите все, что знаете о Светлане Болгове, мы разрываем контракт и расходимся.
След от пули перечеркивал косую мышцу живота, расцветив её красным, болезненно сморщившимся ожогом. Первый смотрел Змею в лицо, так и не опустив взгляд к месту предполагаемого выстрела. Второй во все глаза пялился на его живот.
- Если даже ты и твой хакер не смогли нащупать, что за личину скрывает Болгов под шкурой политика… - Первый дернул уголком рта, силясь изобразить улыбку, но не смог перебороть себя. Так и продолжил с раздражением смотреть на Змея. - … то что же ты хочешь от нас?
Это был их шанс. Отличный шанс, чтобы посвятить Змея в суть проблемы, покаяться и попросить продления контракта. Но – какая неожиданность! – каяться никто не собирался.
Впрочем, Змей на это и не рассчитывал.
- Видимо, Светлый просто обманул всех нас…
- Он обманул вас, - отрезал Змей, опуская рубашку. – А вы подставили меня. Сами теперь с ним ебитесь.
Первый дернул бровью.
- Хваленый киллер сбегает, потому что кто-то попытался начинить его свинцом?
- Мне кажется, что вы были со мной нечестны, - ответил Змей, глядя ему в лицо. Он давно уже потерял интерес ко Второму и сосредоточился на том, кто имеет в этом деле хоть какую-то власть. – А я не работаю с теми, кто мне врет.
- Повторюсь, - процедил Первый, - мы не имеем никакого отношения к…
Змей методично заправлял рубашку под ремень штанов. И обдумывал лучшую новость за сегодняшний день: он и вправду был им нужен. Именно он – его лицо вкупе с его умениями. Ни одного киллера (особенно того, который облажался на задании, упустил жертву и словил пулю) так не обхаживали бы.
- У меня нет поводов, чтобы вам верить, - сказал он.
- Станет ли поводом повышение гонорара? – Первый недовольно скривил губы. - Просто разберись со Светлым, парень, просто разберись и всё!
Это звучало примерно так: «разберись со Светлым, а мы разберемся с тобой, чтобы получить эпичную развязку и не платить тебе лишние деньги». Змею такая формулировка не понравилась.
Увы, если он все-таки соскочит, упакует вещи и махнет куда-нибудь в Танзанию, то Светлого пристрелят и без него. Материалов для скандала будет меньше, но им и этого хватит – неспроста бывший дружок Светлого три месяца тому назад сменил имя. Кэлам нашел его в базе – даже забавно, как легко вычислить твоего двойника по твоему же фото… - и последняя активность на его счетах была отмечена трое суток назад. Видимо, Якир послужил хозяевам, выполнил свою часть договора и залег на дно.
- Убей его, Змей. Убей его сегодня, всё равно как. Мы возместим тебе любые… неудобства, - Первый брезгливо мазнул взглядом по его животу.
Видимо, подозревал, что Змей с ними не очень-то честен.
Итак, вопрос: новые документы, большой чемодан и Танзания?
- Это наше последнее предложение. Или соглашайся, или…
Или что, парни? Вам нужно, чтобы убийство можно было связать не просто с кем-то, а со Змеем и его лицом. Если у вас получится, всё полетит к чертям – усилия Светлого, его борьба, подкрепленная только шестеркой и семеркой в кармане, его Великий Крестовый Поход во имя генетических меньшинств, их права жить, образовывать семьи и рожать. Во имя того, чтобы дети-альфы и дети-омеги не умирали оттого, что их не ставят в очередь на пересадку. Во имя того, чтобы мальчишки вроде Флипа, молодые, но уже отчаявшиеся, уже поломанные, пережеванные, запуганные государственной системой, не кончали с собой и не глотали колеса ради абортов.
Раньше Змея всё это вряд ли тронуло бы. Он всю жизнь был сам по себе – омега вне омег, ни от чего не зависящий, ни к чему не привязанный. Но теперь весь его мирок – взлелеянный, тщательно сложенный кирпичик к кирпичику, - разламывался на куски.
И раз уж такое случилось… раз заказчик облажался и решил использовать Змея, как разменную монетку – значит, с этим нужно разобраться.
Змей наклонил голову, зло и упрямо глядя на Первого. Будто через силу соглашался на его уговоры.
- Я все сделаю.
И еще – от самого входа, надевая очки и отсоединяя от лица «мушки»-датчики для создания фальшивого облика:
- Позаботьтесь, чтобы в надбавке за неудобства было шесть нолей.

* * *

Если бы однажды Кэламу на Рождество явился настоящий Санта и пообещал исполнить любое желание, тот пожелал бы Змею мозгов.
Правда, старый хрен вряд ли сочтет его хорошим мальчиком, заслужившим презент. Хорошие мальчики не подделывают документы, не строят финансовые пирамиды в Боливии и не помогают киллерам убивать людей.
- И ты позволил продырявить себе живот…
- Прижечь себе живот. Это разные вещи.
- … чтобы показать, что пострадал из-за них, а значит, верен им и заслуживаешь правды?
- Примерно так.
- Глупо, Змейс, как же это глупо!
- Это могло сработать.
- Это слишком глупо. Но ты не настолько дурак, следовательно…
Кэлам был бесконечно умен. И понятлив. И умел видеть второй, третий, десятый слой, разбирая чужие действия волоконце за волоконцем. Идеальный спутник идеального киллера.
- Ах ты хитрый хрен, - Кэллам присвистнул. – Ты ввел их в заблуждение. Если цель и правда о себе что-то скрывает, нужно копнуть поглубже. А пока они будут копать, у тебя будет несколько дней, чтобы самому на них выйти.
Проверяя амуницию перед заданием, Змей предпочитал ни на что не отвлекаться. К счастью, болтовня по мобильному, сигнал которого был трижды зашифрован, перешифрован и пущен в обход через Ямайку, его не отвлекала.
- Итак, ты выманишь Светлого из партийного офиса… и что? Инсценируешь покушение, чтобы его охрана начала работать старательнее? Промахнешься, чтобы потянуть время? Рассыплешь лепестки роз и признаешься ему в любви?
- Буду импровизировать.
Соблазн отступить в тень и не делать вообще ничего был слишком велик. К сожалению, Змей понимал, что это не даст ему ни выгоды, ни дополнительного времени.
- Думаешь, Светлый будет действовать по твоему сценарию? Что, если он просто окружит себя небольшой армией, засядет в офисе и…
- Он сделает то, что я ему скажу.
Змей созванивался со Светлым меньше часа назад. Тот не был напуган. Не паниковал. Не пытался сбежать на Майорку. Иногда Змею казалось, что так проявляется какой-то внутренний дефект: здоровый человек не будет, просто не может быть так спокоен, если его пытаются убить. И уж тем более не вступит в сговор с тем, кто явился в его дом с очевидными целями: обмануть и лишить жизни.
Но Светлый был идеально спокоен. И согласился выйти из офиса в двенадцать. Раз Змею это нужно, то почему нет?
Пожалуй, в этом бесстрашии проглядывало что-то нездоровое.
- Могу я на этот раз рассчитывать, что Светлому ничто не угрожает?
- Можешь. Если только...
- Если только. Понимаю.
Кэлам и впрямь был идеальным спутником. Ему стоило поостеречься: когда Змей говорил, что однажды отобьет его у Джозетт, доля шутки в этом была не такой уж большой.
- Не зарывайся, Змейс. Не хочу, чтобы тебя убили.
- Не дождешься. Удачи в Тиллиболде.
Раз информационная гора не пошла к Магомету, Магомет решил наведаться к ней лично. Якир Хейкки хранил радиомолчание и не пользовался счетами уже трое суток, так что Кэлам начал искать его по старинке, отправившись в двухчасовое дорожное путешествие до Тиллиболда.
Отключив наушник, Змей занялся более насущными делами. Пристрелку новой винтовки он выполнил неделю назад, и теперь оставалось оборудовать себе «гнездо» для стрельбы. Аккуратное, слегка захламленное для маскировки, арендованное через пару подставных счетов и расположенное там, откуда офис трансгуманистов будет виден как на ладони.
Всё это время, выполняя скучные и заученные до автоматизма действия, Змей в глубине души ждал звонка. Так сильно ждал, что почти не удивился, когда мобильник подал сигнал.
- Найми секретаря. До тебя сегодня не дозвонишься...
Пожалуй, у Змея и впрямь был насыщенный день. В телефонном смысле этого слова. Но сейчас это было не очень важно.
А важно было то, что его представление со следом от пули сработало. Вряд ли ему поверили – но задумались, много ли он знает, и не проще ли выложить карты на стол.
Чтобы проверить информацию, заказчику понадобилось два с половиной часа. Чтобы решиться на звонок – еще немножко.
- Прости, что пытались тебя обмануть.
Голос был нейтральным. Змей не знал, принадлежал ли он Первому или Второму, был ли искажен, синтезирован или пропущен сквозь фильтры, говорил ли с ним заказчик, или кто-то из множества подставных лиц. Да и какая разница?
- Итак, ты уже сам все узнал. Якир Хейкки пошел на сделку и получил с этого неплохие дивиденды. Тебе тоже не стоит отказываться от гонорара и пытаться нас кинуть. Теперь мы будем честны с тобой, а ты – с нами.
Змей молчал. И поднимался на нужный этаж. Часть здания ремонтировалась; удобно, если тебе нужно арендовать подходящее помещение и обеспечить полную конфиденциальность.
- Мы оба знаем: то, что ты сейчас пытаешься сделать, противно твоей природе. С куда большим удовольствием ты последуешь зову сердца и разберешься с тем, кого тебе заказали.
Голос был прав. Господибоже, сколько бы Змей это не обдумывал, как бы не анализировал политическую программу Светлого и его важность для альф и омег… было в этом что-то противоестественное. Змей не привык бунтовать. Иметь свое мнение – значило, выпасть из блаженного забытья и изнасиловать себя чужими проблемами. А чужие проблемы, даже самые серьезные, вызывали у Змея исключительно отрицательные эмоции.
- Решай сам. Но не забывай, что все политики – эгоцентричные бляди, которые делают людям хорошо, только чтобы их боготворили.
В наушнике зазвучали гудки.
Не то, чтобы Змею открыли глаза… Он и так понимал, что на одном стремлении к добру и справедливости далеко не уедешь. Что умение бороться и рисковать собой, имея в рукаве шестерку и семерку, требует от человека не только смелости, но и мотивации. Что движущей силой в жизни политиков часто являются амбиции и нарциссизм, а наградой за правильно выбранную позицию – обожание тех, кого ты защищаешь.
А еще – что странное, психопатичное бесстрашие Светлого появилось неспроста.
Змей собрал винтовку и проверил обзор. Теперь ему предстояло решить: что случится в двенадцать? Светлый будет амнистирован, или распрощается со своим пятым шейным позвонком?

* * *

Самое важное для киллера – умение ждать. Годами – чтобы твоя репутация начала говорить сама за себя. Месяцами – пока не сможешь подкараулить жертву. Часами – пока она не появится в прицеле снайперской винтовки. Но самое лучшее – когда остаются считанные минуты до выстрела, и все внутри сладко напрягается, замирает и слегка пульсирует в такт сердцебиению.
Телефон подал голос в без двадцати двенадцать, когда напряжение стало почти нестерпимым.
- Якир мертв, - сказал Кэлам. Голос его звучал так, словно он бежал. Или просто запыхался. – Убит. И не спрашивай, как я это узнал. Это навсегда останется между мной, книгой жалоб в ресторане «Этси» и двумя работниками местного кладбища.
Змей дернул уголком рта. Оправил рукава черной кофты – так, чтобы они полностью прилегали к коже и не стесняли движения. Размял пальцы в перчатках.
Значит, вот какие «неплохие дивиденды» получил от заказчика Якир Хейкки.
- … а еще, если ты давно не проверял свою недвижимость, спешу обрадовать: на всех трех квартирах тебя поджидают ребята с легким пехотным вооружением.
Всего квартир было четыре, но Змей не обманывался: последнюю тоже скоро вычислят.
- Даже не буду спрашивать, откуда у тебя данные по моим квартирам, - с укоряющей ноткой в голосе сказал он, – и сколько жучков ты там расставил. Лучше садись за комп и одолжи мне свои мозги.
- Они твои, Змейс, - судя по голосу, Кэлам усмехнулся. – Командуй.
Что будет делать заказчик, если твоя лояльность находится под сомнением?
Скорей всего, наймет дублирующего киллера. Змея давно уже засекли камеры – хоть где-то, да засекли. В покерном клубе, когда он был со Светлым. На дороге, когда Змей от него убирался. В районе офиса, когда он направлялся к своему «гнезду»… Всегда можно найти свидетельства, что смерть политика настала по его вине. А что пуля не та, или угол не подходит… Что ж, достаточно подделать результат баллистической экспертизы. Это неудобно и не совсем достоверно, но сработает, если Змей откажется стрелять.
- Я перечислю параметры офисов. Проверь их по камерам и накладным.
- Ищешь дублирующего снайпера?
Змей усмехнулся. Его идеальный спутник сегодня шел на рекорд.
- Если учесть высоту, расстояние для цели, угол обзора и наличие не наводненных людьми площадок, можно сузить поиск до…
Без тринадцати минут двенадцать.
Скоро Светлый появится на улице и попадет в прицел: твой или чужой.
- А если отбросить этажи с усиленной охраной?
- Проверю лифтовые шахты, коридоры… снайпер мог еще не добраться до места.
- Сити-роуд? Далековато… Чтобы стрелять оттуда, нужен я, а не кто-то вроде меня.
И, наконец, самый правильный вопрос, который следовало задать первым:
- Может, это вообще не снайпер?
У Змея не было уверенности уже ни в чем.
До часа «икс» оставалось шесть с половиной минут.
- Его могут убить не возле офиса, а в машине или дома. Приплести меня к этому будет сложнее, но…
- Что мне искать, Змейс?
Змей лег щекой на приклад. Винтовка была новенькой, и уже скоро её ждала мученическая смерть в огне. Змей предпочитал не выбрасывать, не перепродавать и не оставлять у себя орудия убийства, если их можно щедро приправить термитом и расплавить.
- Ассистенты? Секретарь? Телохранители?
- Сработанная команда. Никого нового.
- Проверяй по родственникам. Если кого-то из них шантажируют…
Три минуты восемнадцать секунд.
Кэлам был богом – самым настоящим богом виртуальной сети, но даже он был не всесилен.
- Все чисто, Змейс.
- Мы не там ищем, - выдохнул Змей. Успокаиваясь, сжал кулак, до скрипа натянув тонкую кожаную перчатку. – Я не знаю, где нужно искать. Кэл, я не…
- … ты начал верить в людей, - сказал Кэлам. И голос у него был рассеянный. – Ты наконец-то начал верить в людей, а зря. Ты заподозрил шантаж, но не предположил самое очевидное.
Змей взглянул на экран планшета. Провел пальцем по экрану, принимая файлы.
- Это…
- Парень, который получил на днях очень солидный денежный перевод.
Все-таки телохранитель. Один из тех, кто вытаскивал Светлого из облитой скипидаром машины и защищал, когда на него после взрыва чуть не рухнул потолок. Оказывается, долгая служба – еще не признак лояльности.
Двадцать пять секунд.
- Мы не знаем, за что ему заплатили - сказал Змей, прицеливаясь.
- Я не знаю, за что ему заплатили, - поправил его Кэлам. – Если данные прячут, значит, дело пахнет дерьмом.
Четырнадцать секунд.
За окном пылал день – жаркий летний день, наполненный солнцем, пылью и ароматом уда на запястьях. Самый обычный день – тысяча четыреста сорок минут, в каждую из которых на Земле умирает сто двадцать семь человек. И только от Змея зависит, умрет ли сто двадцать восьмой.
- Будет смешно, если мы пристрелим парня за то, что кто-то башляет ему за фриланс…
Светлый и его охрана появились у выхода из здания ровно в двенадцать.
В двенадцать ноль одну Змей нажал на курок.

* * *

Самое важное для киллера – умение ждать.
Но не менее важно – не тормозить тогда, когда у тебя на это нет времени. Если ты принимаешь решение и идешь против заказчика, будь готов ко всему: бежать, драться, делать это быстро, делать это с умом, делать это с изворотливостью животного, с упрямством хищной иглозубой змеи.
Либо ты очень быстрый, либо ты очень мертвый. Бей и беги, а потом ищи, куда ударить снова, и снова бей, и снова беги, найди, вычисли, сделай так, чтобы никто – никто, никто! - не посмел больше тронуть тебя и тех, кто под твоей защитой.
Потому что ты – смерть, потому что ты – страх, и разрушение, и орудие казни; и любой, кто попробует кинуть тебя на бабки или подставить – заведомо покойник.
Даже если это политик.
Даже если это – целое сборище политиков, щедро спонсирующих кампанию по устранению конкурента.
Светлого не любили многие сильные мира сего, но только самые наглые могли действовать так сложно, с такими заморочками, интригами и предосторожностями, что даже Кэламу было трудно их вычислить. Но сложно – не значит «невозможно», ведь Кэлам – бог сети, а Змей – его пророк. Его оружие. Его архангел Михаил.
Карающая.
Длань.
Господня.

<< читать дальше >>

@темы: закончено, ориджинал, писанина

---

Теория взаимоотносительности (середина)

[Murgatrojd]

* * *

Профсоюз киллеров не одобрял – и даже осуждал, - попытки совмещать исполнение нескольких заказов. Хорошим тоном было выполнить один, передохнуть пару месяцев, чтобы освободить ум и тело от накопившейся усталости, и только после этого браться за второй.
Увы, у Змея было иное мнение на этот счет. Разминка для ума, - вот, как он это называл.
- Привет. Пообедаем сегодня в «Альме»?
- Прости, у дочек вечером отчетное выступление…
Кэлам был хорошим папой. Даже то, что ему приходилось параллельно заботиться о двух неродных детях, покрывать проходимцев вроде Змея и способствовать убийствам невинных людей, не умаляло его родительских качеств.
- Жаль. Передавай приветы девочкам.
Старшая – тринадцатилетняя Этне, - пару месяцев назад по большому секрету («от папы», - уточнила она) призналась Змею в любви. И тут же сказала, что «ни на что такое не рассчитывает», но если он дождется её семнадцатилетия и не найдет себе пару…
Она так и сказала: «пару». Не «девушку» и не «жену». Этне была умной и знала, что у мужчин-омег совсем иные потребности в плане партнеров.
Этне была папиной дочкой. Если не по крови, то по воспитанию точно.
- Мне кажется, когда-нибудь они переломают себе ноги.
- Предложи им заниматься чем-нибудь менее травмоопасным. Запиши на скрипку…
Почти весь сегодняшний день Змей провел вдали от дома. Ему заказали большую шишку – банкира с таким количеством нолей на счетах, что этими ноликами можно было исписать чек сверху донизу. Телохранителей у банкира было примерно столько же, а его офис и дом охранялись похлеще, чем у сто раз недоубитого Болгова.
- Серьезно? Предложить Этне что-нибудь вместо её любимой гимнастики – это как предложить тебе сменить профиль и начать выращивать брюкву.
Сейчас Змей поднимался на крышу офиса, прихватив на последнем этаже огнетушитель. Руки его были обтянуты белоснежными латексными перчатками. Модный черный плащ дергало ветром, словно сама природа пыталась его сорвать. Очки пришлось снять и положить в карман, иначе их бы унесло очередным порывом.
- Что такое брюква?
- Господи, Змейс, ты в школу вообще ходил?
У самого края крыши Змей остановился. Наступил носками на бритвенно-острую гранитную грань, за которой начиналась пустота. Люди внизу казались крошечными, как цветные мушки в забродившей емкости с супом.
- Я – необразованное быдло. Ты же знаешь.
- Я знаю, что ты хочешь казаться необразованным быдлом.
Коротко взглянув на часы, Змей ухватил огнетушитель за рычаг и вытянул руку над пропастью. Попытка была всего одна: у него не было возможности заранее проверить траекторию огнетушителя, так что пришлось просчитывать все математически – с поправкой на погоду, высоту, вес огнетушителя, скорость пешеходов…
- Сходим в «Альме» завтра?
- Не могу, Кэл. Сегодня туда идет Светлый.
- Преследуешь кумира, как маленькая влюбленная фанатка?
Внизу, в двухстах метрах от входа в здание припарковалось авто. Охрана окружила банкира и двинулась вместе с ним, не отступая ни на шаг.
Отсчет пошел.
- Хочу узнать его запах.
- Зачем?
- Никогда не знаешь, какая вещь может пригодиться при исполнении…
Разметку на земле, которую Змей сделал с вечера, не видел никто, кроме него самого. С высоты человеческого роста она казалась просто пятнами толченого мела на стыках плит. Когда банкир прошел одну отметку и размашистым шагом направился ко второй, Змей отпустил огнетушитель.
- Не увлекайся, Змейс. Не нравится мне это всё…
Смерть догнала банкира на второй отметке. Размозжила ему голову, развалила в клочья грузное рыхловатое тело, окатив телохранителей кровью и ошметками мяса.
- Удачи девчонкам, Кэл.
- Спасибо.

* * *

Змей не собирался пересекаться со Светлым лично. Он был не настолько глуп. Однако сумма с тремя нулями, перечисленная на счет официанта, гарантировала ему бронь на столик, за которым только что отобедала политическая суперзвезда.
Должно быть, официант счел это странной блажью, но не проронил ни слова. А может, ему было плевать.
К тому моменту, как Змею подали первое блюдо, он успел изучить каждую ноту чужого запаха. Тягучего, древесного и крепкого, как водка, щедро размазанного по столу, по сидению стула, даже по комплекту из солонки и перечницы, к которым Светлый прикасался. Запах был такой силы, что можно было закрыть глаза и представить, что его обладатель сидит прямо перед тобой.
Такой грузный в своих деловых костюмах, и такой удивительно гармоничный без них. С безупречными голубыми глазами и густой шевелюрой. С носом такой формы, что его впору было оцифровывать для клиник пластической хирургии.
Запах тревожил, возбуждал и заставлял тонко подрагивать что-то в глубине тела. Змей так и не смог доесть, рассчитался и ушел.
Перечницу он забрал с собой. Просто потому, что украсть из ресторана стол или стул довольно трудно, будь ты хоть трижды знаменитый киллер.

* * *

Прошел месяц с того момента, как Змей сказал «да». И бог с ним, если бы это «да» касалось замужества… но нет. Оно касалось человека, который был живым, но вскоре должен был стать мертвым.
Символично, но Змей видел в двух этих «да» некоторую схожесть. Во-первых, замужество омег теперь было настолько же нелегальным, как и убийство. Он даже не был уверен, что получит больший срок, если застрелит альфу в лоб прямо в присутствии полиции, чем если потрахается с ним и залетит.
Во-вторых, и замужество, и смерть так или иначе ставили крест на свободе личности.
Змей ценил свою свободу. И не очень ценил чужую. Потому предпочитал убивать, а не убиваться из-за того, что государство запретило ему иметь ручного мужика и рожать детей.
- Вахит, это не моя блажь. С этим нужно что-то делать!
- Светлый, друг мой, эти вопросы надо обсуждать с МакЛафлином, а не со мной. Мои полномочия не позволяют…
- Ты можешь повлиять на МакЛафлина.
- Ты переоцениваешь мое влияние.
- Вахит, пожалуйста…
Завтракать вчерашними тако вперемешку с позавчерашней пиццей под переговоры Светлого уже входило в привычку. Змей ленился готовить, жрал вредную холестериновую пищу и отжимался так много, что мышцы немели и становились упругими и непослушными.
И начинали болеть.
Почему-то эти мгновения – когда он полулежал в кресле, забросив ноги на стол, чувствовал, как все тело ноет, и с закрытыми глазами слушал голос Светлого, - нравились Змею больше всего. Словно он отрекался от своего тела, болящего и усталого, и уходил ненадолго пожить в чужое.
- Облегченная процедура лицензирования позволяет им зарабатывать бабло даже на этом.
- Речь о Филоцетаме?
- И еще дюжине препаратов для альф и омег.
- Светлый, ну пойми же ты: вас мало. Думаешь, так просто набрать в отведенное время репрезентативную выборку добровольцев и тестировать лекарства на них? Даже в случае с бетами нужно несколько лет, тысячи исследуемых, группы на плацебо и группы на препарате… Эти парни просто не могут набрать столько альф и омег, чтобы адекватно тестировать свою продукцию!
Змей лежал, смотрел в потолок, и лицо у него было спокойное. Все его тело – широкоплечее, упругое, обточенное физическими упражнениями, как стеклышко морем, - напоминало скорее тело альфы, чем омеги.
Ему многие так говорили: «да какой же ты омега!»
Змей устал объяснять, что субтильность омег и массивность альф – не более чем миф. Один из многих, которыми были окружены генетические меньшинства.
- … и что? Это повод, чтобы выбрасывать на рынок препараты, которые лицензируют левой задней ногой без любых подтверждающих документов?
- Лучше не выпускать эти лекарства вообще? Вы же сами в них нуждаетесь! Вам же не всегда подходят препараты для бет, господи, Светлый, ты же умный парень, ты должен понимать…
- Знаешь, сколько альф убили себе почки Ойлюсом, потому что его лицензировали без испытаний на людях? Потому что разработчики не успели заметить, что у сорока двух процентов испытуемых после полного курса начинается острейшая почечная недостаточность?
- Светлый, я…
- Вахит, умоляю, просто обсуди это с МакЛафлином. Покажи ему цифры.
- Я попробую, друг мой. Я попробую, но…
- Облегченная процедура лицензирования лекарств нас убивает. Передай своему боссу, что если вы этого добиваетесь – то, несомненно, идете правильным путем.
Светлый горел.
Горел так ярко, что глазам было больно – он приковывал к себе взгляд, заражал своей злостью, каким-то почти абсурдным отчаянием, с которым он бросал под ноги своим собеседникам вопрос за вопросом.
Новые лекарства работают, как Бог на душу положит, потому что их не на ком тестировать. Бам.
Детей альф и омег травят в школах, и это никак не пресекается преподавательским составом. Бам.
У альф отсуживают усыновленных детей, ссылаясь на то, что «недопустимо растить ребенка в нездоровой обстановке». Бам.
Омеги с «усиленной половой конституцией» - те, кому просто нужно больше секса, – помещаются «в контролируемые стационарные условия на срок, определяемый в ходе обследования». Трижды БАМ! Эй, пссст, хочешь в клетку просто за то, что твой мизерный шанс залететь на одну тысячную процента выше, чем у твоих собратьев?
Чтобы не смотреть на всё это, не следить минута за минутой, как Светлый живет своей паршивой жизнью, как бьется лбом об стену, которую нужно вскрывать термокопьем, как банковский сейф, Змею приходилось сбегать из квартиры.
Иногда он посещал места, в которых за полчаса до него был Светлый. Медленно прикасался ладонью к лавкам, стульям, обивке диванов, на которых он сидел. Вдыхал запах, отрешался от всего и чувствовал себя странно.
Чужая идеология была ему неблизка. Его не должно было, не могло это волновать. Какого хрена! В этом мире человек человеку волк. Альфа ты, бета или омега – ты личность, а не набор штампов. Тебе не дают размножаться? Господи, неужели в жизни нет ничего, что могло бы заменить плодячку? Живи, ищи, делай то, чего тебе хочется. Если тебе хочется заниматься спортом, но тебе строго-настрого запретили посещать бассейн – ты что, заплачешь и убежишь в закат? Нет же – бегай, поднимай штангу, прыгай с шестом… танцуй на шесте, в конце концов!
Вот только Светлый думал иначе.
Хуже того: он заставлял Змея делать нечто богомерзкое, противное ему до глубины души. Заставлял думать, что его мир – крохотный мирок, выстроенный Змеем с параноидальной тщательностью, - на самом деле не идеален. Что рано или поздно, когда Змей наберется смелости и откроет глаза, он обнаружит, что давно уже не дрейфует в блаженной невесомости, а стоит посреди горящего поля, и у него тлеют штаны.

* * *

Возможно, Змей переболел бы этим.
Перенес чужую идеологию, как грипп. Пара недель постельного режима с каким-нибудь молодым альфой, много бухла и пара заданий на «отвлечься», и он бы думать забыл, что с его миром что-то не так.
Возможно, Змей переболел бы.
Если бы не встретил Флипа.

ГЛАВА 4

«… себе лирическое отступление.
У двух наиболее молодых подвидов кольчатых червей сбита половая принадлежность. У них нет самцов и самок, у них есть самцы и особи-гермафродиты. В начале двадцать первого века было обнаружено, что из самок некоторых червей вполне можно создавать гермафродитов, угнетая действие всего двух генов.
Только задумайтесь. Всего два гена – и такой результат!
Разумеется, было глупо ожидать, что человеческий организм перенесет модификацию четырнадцати генов кряду безо всяких последствий. Всего два гена – и черви превращаются из существ женского пола в существ обоеполых. Человек сложнее червя… Но даже он не настолько биологически стабилен, как хотелось генетикам в далеком 2031 году.
Задумав Программу по модификации человеческого генома, Джонатан Хегель и Сесиль Дево вряд ли понимали, к чему приведет их эксперимент. Казалось, всё идет по плану – альфа-особи проявляли сезонную тягу к размножению и могли оплодотворять втрое большее количество самок, а омега-особи начисто лишились сперматозоидов. Но биологическая стерилизация дала внезапный эффект – да, у этих парней не было спермы как таковой; да, их органы стали маловосприимчивы и перестали выполнять сексуальную функцию… но природа умна! Возможно, мы никогда не узнаем, какой ген из тех четырнадцати дал такой эффект, но половая система омега-особей отреагировала на вмешательство и подсунула им новый способ размножения.
Истинный гермафродитизм у людей оказался не совсем таким, каким мы привыкли его представлять. Семенники омег перестроились и начали выполнять функцию яичников. Загиб, ведущий из прямой кишки в сигмовидную, расширился и кардинально сменил свое предназначение, отделившись от кишечника сфинктером, сообщившись с семенниками и трансформировавшись в маточную полость. В прямой кишке появились новообразования, которые позже были идентифицированы, как смазочные железы. Свойства смазки также поразительны – это природный антисептик, обеззараживающий пространство внутри прямой кишки. Благодаря смазке каловые массы совершенно безвредны для маточной полости, не проникают в неё и не приводят к сепсису. Именно это является настоящим биологическим предназначением смазки, а вовсе не обеспечение комфортного анального секса с омега-особями.
Как же вышло, что генетические модификации альф так тонко и совершенно совпали с изменениями в организме омег? Почему только эти генетические меньшинства восприимчивы к феромонам друг друга, а альфы с большей охотой оплодотворяют омег, чем женщин-бет?
Всё просто. Из четырнадцати модифицированных генов у альф и омег были изменены девять общих – это облегчало Хегелю и Дево эксперимент, и значительно его удешевляло. Именно один из этих девяти генов обеспечил генетические меньшинства рядом общих характеристик и биологической тягой друг к другу.
Сначала такую генетическую аномалию восприняли с восхищением. Мы создали новый вид! Человечество совершенствуется! Гип-гип ура!
Несколько поколений альфы и омеги размножались наравне с бетами, активно наращивая свое количество. Узлы у альф и механизм течки у омег окончательно сформировались через два поколения – гены были растревожены, перекроены насильно, и «заращивали» повреждения, как могли. До тех пор, пока вся омега-система не стала стабильной.
И только после этого общество вдруг решило, что омеги и альфы – зло. На чем было основано подобное соображение? К сожалению, на повальной необразованности молодежи, вырастающей в столь же необразованных взрослых. Именно из-за них генетические меньшинства повсеместно подвергаются гонениям. Отношения между кусками социума обострились до того, что программа по устранению альф и омег была утверждена на законодательном уровне. Общество сделало всё, чтобы «бракованные особи» - то есть все, кто не похож на бет, - больше не рождались.
Если рассматривать это с точки зрения…»

Выдержка из доклада Александра Лема, доктора наук по генетической инженерии и кандидата наук по регенеративной медицине, на образовательной студенческой конференции в Сиднее.
6 января 2092 года

* * *

Согласно Эйнштейну и его теории относительности, время – такая же важная координата, как привычные нам широта и долгота.
Время меняет наш мир. Не метафорически. Буквально.
Змей не разбирался в физике, но знал: кое в чем старый хрыч не ошибся. Время каким-то образом формировало между людьми взаимоотношения, которых не было и быть не могло. Вот их нет, но стоит сдвинуться вперед по временнóй шкале – и вот они есть.
Теория взаимоотносительности, - так он это называл.
Теория взаимоотношений, взявшихся из ниоткуда с течением времени.
К черту Эйнштейна.
Отец не знает о том, что у него есть сын, потому что когда-то он купил шоколадку, а гондоны – нет. Сын рос, и их будущий конфликт рос тоже. Если бы отец вовремя узнал о существовании отпрыска, то мог бы стать неплохим папашкой. Но он не узнал, и пацан рос, будучи свято уверен в его мудачестве. Когда они встретятся – совершенно чуждые, незнакомые люди, - окажется, что время уже сформировало между ними отношения. Пацан ненавидит отца.
Вот, что такое теория взаимоотносительности.
Женщина только что познакомилась с мужчиной, но уже хочет за него замуж. Ей тридцать пять – время шло, и ее ощущение ненужности набирало обороты. Может, ей этот мужик не подходит – не мил, не люб, не слишком умен и совсем небогат… но время внесло свои коррективы. Женщина так торопится, что согласна и так. Она в возбуждении, она почти влюблена! И в этом нет заслуги её избранника, но есть заслуга временнóй шкалы.
Вот, что такое теория взаимоотносительности.
Змей и Светлый даже не знакомы. Но время идет - тик-так, - и кирпич за кирпичиком, стежок за стежком формирует из ниоткуда их отношения. Они ни разу не пожали руки и не обмолвились ни словом. Но они уже связаны.
Вот так. Через экраны. Через прослушку. Через умную пыль на чужой одежде. Змей не дрочит по ночам, судорожно зажав член в кулаке, не фетиширует, не восхищается. Он не любит Светлого, черт подери. Но уже находится с ним в отношениях.
Вот, что такое теория взаимоотносительности.
- Парень, ты где?
- Прости, Кэл, я задерживаюсь.
- Это как-то связано с тем, что у Светлого сегодня шоппинг, и он застрял в отделе рубашек?
- Откуда ты…
Змей цыкнул и поиграл желваками. Он знал, как сейчас выглядит со стороны – тревожный, в идеально отглаженном черном костюме, с отнюдь не идеальной щетиной на щеках и подбородке. Желваки вздуваются под скулами, формируя обманчивые ямки в уголках рта, и из-за этого кажется, что Змей улыбается. Хотя ему не до улыбок.
Спрашивать хакера «откуда ты узнал?» - значит, обвинить его в некомпетентности, так что вопрос был задушен в зародыше.
- Увидимся завтра, Кэл.
- Это дурно пахнет, парень. Это очень, очень дурно пахнет…
Змей поморщился, скомкал обертку от фастфуда и выбросил её в мусорку. Пицца ему недавно разонравилась – она кислила и больше не казалась ему вкусной. Теперь Змей любил хот-доги.
- Я с ним не контактирую.
- Ты за ним подсматриваешь.
- Я за ним наблюдаю.
- Немногим лучше.
Кэлам был прав.
Кэлам всегда был прав. Честно говоря, Змею давно уже стоило вбить это себе в голову и научиться его слушаться. Но нет.
- Я отменю ужин с Джозетт и заеду за тобой. Съедим по пицце и…
- К херам пиццу.
- … съедим что-нибудь, за что ты не откусишь мне лицо, как обезумевший демон из японских мультиков, и обсудим твою одержимость работой.
Светлый закончил с покупками и принялся звонить водителю. Змей развернулся и спокойным шагом, с предельно нейтральным лицом пошел в противоположную от него сторону. Сменил этаж. Пересек воздушный переход, направляясь в противоположное крыло здания. Пересекаться со Светлым до того, как заказчик даст добро на исполнение работы, ему точно не следовало.
- Признайся, он тебе нравится.
- Не больше, чем любой политик.
- Он говорит правильные вещи…
Ресторан. Крохотная кондитерская с парящими стендами. Грандиозный 6D-кинотеатр. Дальше, дальше, дальше!
- Они вошли в коалицию с технократами. Почти все либеральные партии их поддерживают. Если так пойдет и дальше…
- Если так пойдет и дальше, коалиция справится без Светлого.
Магазин электроники. Сексшоп. Магазин бытовой кибернетики, три робота-уборщика по цене двух. Аптека.
Наверное, первым сработал нюх. От мальчика-омеги, подпирающего спиной стену возле туалета, в равных пропорциях несло спелой черешней, смертельным ужасом и кровью. У мальчишки были дешево окрашенные черные патлы и смертельно бледное лицо. Его джинсы потемнели в промежности и влажно, отвратительно липли к коже. У левого кроссовка натекла крошечная лужица крови, поверх которой – пытаясь скрыть её, словно улику, - парень бросил свой рюкзак.
- Змейс, если ты откажешься от работы…
- Не сейчас.
Змей сбросил звонок и положил руку на тощее мальчишкино плечо, испугав его чуть не до обморока. Плечо дернулось, зрачки расширились, а радужки осталось толщиной с нитку.
Переборов испуг, пацан отвел взгляд и уставился в пол.
- Там людей много, - сказал он, качнув головой в сторону туалета, словно оправдываясь перед Змеем. – Стыдно…
- Я вызову «скорую», - сказал Змей, одним движением пальца запрашивая диспетчера.
- Все хорошо, - дрожащим голосом сказал мальчик-омега. – Все хорошо, правда, не волнуйтесь…
Крови под рюкзаком стало больше.
- Ты что-то принял?
- Я не…
Точное попадание. Надо сменить формулировку.
- Что ты принял? Сколько?
Пацан задрожал, с мучительным стыдом в глазах стиснул колени, пытаясь скрыть текущую по ногам кровь.
- Мне подруга рассказала, - тихо и быстро сказал он. – Если сначала выпить Эквинол, т-три таблетки, а потом шесть таблеток Тетраматола…
Забавно.
Подруга рассказала мальчишке действенный рецепт, причем действенный не для девчонок-бет, а именно для омег. Змей сам когда-то им пользовался, лет в семнадцать или восемнадцать.
Чтобы скинуть нагулянное.
- … омега, лет двадцать – двадцать пять. Внутреннее кровотечение, кровотечение из ануса, похоже на попытку самоубийства, - Змей его не дослушал. Так и говорил, прижав плечом телефон, глядя мальчишке в глаза, но обращаясь к диспетчеру. – Эквинол с Тетраматолом. Кровопотеря… черт, да не знаю я. Сильная, наверно…
Губы у мальчишки из сахарно-бледных становились синими.
И ведь не скажешь диспетчеру, что у него аборт в ходу! Если и впрямь аборт, то мальчишку сперва починят, а потом затаскают по судам. А вдруг нет? Будь это аборт, то он бы дошагал до дома, а там избавился от всего лишнего, сходив на толчок. Пара ложек крови, легкая тошнота… словом, ничего смертельного.
Такое кровотечение из-за шести таблеток Тетраматола не открылось бы. Из-за двадцати шести – может быть, но не из-за шести точно.
- Ты точно ничего больше не принимал?
- Н-нет…
- Тогда это не беременность.
- Н-но п-признаки…
- Как тебя зовут?
- Ф-флип…
- Придумай причину, по которой ты хотел покончить с собой, Флип, - сказал Змей, поддерживая его под локти. - Если беременность была – значит, огребешь. Если не было – проканаешь за суицидника. Разбирательств не будет…

* * *

Когда Флипа увезли, после него остались только пара встревоженных продавщиц, с десяток заинтересованных бет, оторванных от шопинга приездом «скорой», размазанная лужа крови и рюкзак.
Рюкзак Змей забрал. Пока ехал домой, забив на свою тачку и поймав такси, распотрошил его и осмотрел вещи. Какие-то блокноты, пропуск на мелкий областной телеканал, пара гондонов (подходят для бет, но не для альф, и уж тем более не в течку), ручка с заклинившим стержнем, зарядка мобильного... Пригоршня лекарств. Какое-то успокоительное в ингаляторе, капсулы от укачивания (все-таки его тошнило), пластинка Эквинола без трех таблеток и пластинка Тетраматола без шести.
Флип не врал.

* * *

«Мальчик в порядке», - так ему сказали.
Разбудили звонком, откопав номер, который Змей оставил диспетчеру, и сказали: «Мальчик в порядке. Хотите его навестить?»
День у Змея перепутался с ночью. Мучительно хотелось есть, и он выгреб из холодильника почти всё, что там было, сожрал не глядя, отплевывая обертки и испорченные куски, подхватил чужой рюкзак и вызвал такси.
Подумал, что надо бы купить нормальной еды…
Что он давно не проверял, как там Светлый.
Что в квартире нужно проветрить и пригнать пару уборщиц.
Потом забыл.
В больнице было стерильно, и почему-то эта стерильность вдохнула в Змея немного спокойствия. Он провел ладонью по лицу, словно пытаясь разгладить тревожные складки, а потом улыбнулся и зашел в палату. Очки пришлось снять. Во-первых – чтобы не выглядеть агентом спецслужб из старых боевиков. Во-вторых – чтобы не выглядеть придурком. В-третьих… ну, в очках при больничном освещении было довольно темно.
- Живой, - хмыкнул он. – Медсестра сказала, что самоубиться не вышло.
Заляпанный кровью рюкзак Змей бросил в одно кресло, а сам опустился в другое. Мальчишка, по-прежнему смертельно-бледный, но все-таки приятно радующий глаз наличием дыхания, медленно разгладил одеяло на тощих коленках.
- Это было не… - он помолчал. Словно боялся говорить про свою беременность в больнице, где его мог услышать кто угодно.
Змей подумал так же, и заранее активировал «заглушку» в часах. Если в палате и были жучки, то они на время отключились. Но, во-первых, пацан не знал о «заглушке». Во-вторых, вряд ли эти жучки вообще существовали. Разве что в их с мальчишкой воспаленном воображении.
- Вы были правы, - сказал Флип, и сжал губы в тонкую линию.
- Это называется «ложная беременность», - сказал Змей, забросив ступню одной ноги на колено другой. Он вдруг расслабился. Впервые за последние несколько дней он по-настоящему расслабился – словно спасенный им мальчишка что-то в глобальном смысле менял.
Флип взглянул на него, онемев от ужаса.
- Я н-не…
- Конечно, ты «не», - Змей улыбнулся. – Знаешь, из-за чего возникает ложная беременность у хорьков?
Мальчишка молчал. Вряд ли он когда-нибудь углублялся в хориную физиологию.
- Иногда, если вязка не заканчивается оплодотворением или не происходит вообще, организм самки начинает беситься и воображать себя беременным, - сказал Змей. – Признаки такие же – ломота, токсикоз, высокая утомляемость… даже живот растет.
Мальчишка молчал. Складки в уголках его рта были горькими, словно ему было не двадцать с хвостиком, а многим, многим больше.
- Но все это – истерическая беременность, - тихо сказал Змей. - Которая не имеет ничего общего с настоящей.
Мальчишка смотрел на него молча, и было в его глазах что-то…
Змей не знал, как это идентифицировать.
Если бы раздавленный червь мог смотреть, он бы смотрел именно так.
- Мы все такие, - с внезапной злостью в голосе сказал Змей. – Как хорьки. Но, к счастью, ты «не». Конечно, ты «не». Я поговорю с врачом. К тебе не будет вопросов.
Деньги творят чудеса. Финансов Змея хватило бы, чтобы купить всю больницу, а не только обеспечить Флипу лояльность пары-тройки врачей. Обследования не будет, и никто не узнает, что прошлую течку мальчик провел не в одиночестве.
- М-мы… - Флип глянул на него с оттенком недоверия в глазах. – Что значит – «мы все»?
Змей молча оттянул воротник, демонстрируя ему татуировку.
Флип дрогнул уголками губ. Пародия на улыбку.
- Вы так ловко… - он задумчиво повел ладонью. – Откуда вы знали, что меня могут принять…
Да-да. Ни слова о беременности.
- … откуда вы знали, что я – самоубийца?
Змей устало опустил голову на кресло. Он ощущал себя так, словно его месяц держали насаженным на шампур, а тут вдруг извлекли из тела железку и отпустили погулять.
- Эквинол – бабские таблетки. Улучшают приток крови к тазу, стимулируют там всё… - устало сказал он. - Тетраматол расширяет сосуды и снижает вязкость крови. Если ты омега, смешай одно с другим в небольших дозах при беременности – и спровоцируешь выкидыш. Смешай одно с другим, когда беременностью и не пахнет – получишь кровотечение из маточной полости. Превысь дозу…
Змей повел рукой, неосознанно копируя жест мальчишки.
- … и кровь начнет сочиться во внутренности. Сдохнешь не очень болезненно и довольно быстро.
- Ясно, - сказал Флип. Лицо у него было усталое. – Вам, наверное, пора домой… Вы и так из-за меня…
- Да, - сказал Змей. С видимым усилием поднялся из кресла и одернул пиджак. Сердце билось тяжело и полнокровно, словно его что-то сдавливало. – Мне пора.
Они не прощались.
Змей потом вспоминал этот момент: крутил его так и эдак, рассматривал, как стеклышко под лупой. Он просто ушел, а мальчик его не окликнул. Так и не сказали друг другу ни слова.

* * *

Первое, что сделал Змей – купил много еды. Не той, которую можно сунуть в микроволновку и разогреть, а парного мяса, овощей и йогуртов.
Второе, что сделал Змей – позвонил старушке Сесилье. Сама она уже давно не убиралась, но девочки у нее были как на подбор: спорые, немногословные и богобоязненные. Технику не трогали, к бумагам и личным вещам не прикасались… а если бы прикоснулись, то любой из мафиозных клиентов старушки Сесильи давно бы с ними разобрался.
Девочки хорошо понимали, чьи дома они убирают и чьи секреты берегут.
Третье, что сделал Змей – включил все экраны в мониторной. Светлый нашелся у себя гостиной, причем не один.
- … и если мы успеем подписать контракт к октябрю, то прижмем Горски и его парней.
- Монро, пожалуйста…
- М-м-м?
- Заткнись.
Монро, без сомнения, был омегой.
И они, без сомнения, трахались.
Змей вдруг подумал, что именно так представлял себе Светлого и его секс: работа преследовала этого парня везде, даже в постели. Ну, или как сейчас – на краю обеденного стола, где уже отыграли первый раунд и готовились ко второму.
- Заткнусь, если ты меня трахнешь, а не будешь думать о том, как заманить Горски в свою фракцию.
- Я не думаю…
- Ты думаешь.
Он думал.
Это укололо Змея россыпью иголочек: кем бы ни являлся этот Монро, он был не дурак. Черноволосый и смуглый, с узким лицом и гибким, удивительно плавным телом, сейчас он был в распахнутой белоснежной рубашке и приспущенных штанах. Должно быть, когда рубашка застегнута, а штаны надеты, как положено, Монро является образцом идеального бизнесмена.
Бизнесмена-омеги. На обнаженной шее, у самого её основаниях виднелась выпотрошенная буква «О». Словно метка прокаженного.
- Хочешь, отменю завтрашние встречи, и будем ебаться сутки напролет?
- Хочу остров на Галапагосах. Его ты мне тоже купишь?
Монро был деловым в работе и легкомысленным – в сексе. Идеальный любовник. С таким бы Змей и сам был не прочь перепихнуться.
Ощутив насмешку, Светлый тихо засмеялся и погладил пальцами чужие соски – прямо сквозь ткань, лаская и тиская, больно сжимая, терзая, а затем резко сбавляя напор. Смуглый красавчик Монро всхлипнул и бессвязно выругался, почти обмирая от этой грубоватой ласки. Змей хорошо его понимал. Откинулся затылком на подголовник и смотрел, смотрел… Не мог оторваться.
- Трахни меня.
Светлый хмыкнул и провел ладонями по чужой груди и животу, стиснул пальцами стояк красавчика, грубо и медленно его лаская, после чего наклонился, скомкивая штаны и опуская их до самых щиколоток. Дернул Монро за плечи, усаживая голой задницей на стол, и присел, освобождая его ноги от обуви и одежды. Взглянул снизу вверх, улыбаясь.
- Никакой работы?
- К черту работу…
Монро небрежно стряхнул туфлю и развел колени – весь растрепанный, без штанов, в одной лишь смятой и мокрой от пота рубашке, похожий то ли на пользованную шлюху, то ли на чудом спасшуюся жертву изнасилования. Он ухватил Светлого за плечо, заставляя подняться, притягивая к себе и жадно, долго, настойчиво целуя в губы. Светлый стащил его на краешек стола – так, что полированное дерево наверняка впилось над копчиком, - придержал собственный член ладонью и уверенно, одним толчком насадил развратную тварь на себя, вбиваясь в неё каждым сантиметром своих неоспоримых достоинств.
Змей думал, что кончит в ту же секунду, когда чертов Монро сядет на хуй. Светлый двигался грубыми размашистыми толчками, и камеры транслировали это потрясающе подробно – с разных ракурсов, хоть сейчас бери и нарезай порно-сет. Змей в подробностях знал его тело – каждую его мышцу, тщательно выточенную в спортзале; каждый след от неудачных покушений, до гладкости отполированный пластическими хирургами; каждое движение его бровей, ресниц и красивого, великолепного рта.
Но Змей впервые видел, как он трахается.
Монро всхлипнул, прогибаясь в спине и насаживаясь сам, крепко ухватившись за чужие плечи для устойчивости, кусая покрасневшие губы и слишком наслаждаясь каждым разом, когда мощный, большой, горячий член входил в него до упора. Этот великолепный член, крупный и мягко ложащийся между бедер, Змей тоже видел не раз и не два. Видел даже, какой он в стояке… Но не видел в работе.
Монро обхватил любовника ногами и запустил пальцы в его волосы, с силой дернул, пьяно и безумно улыбаясь в губы Светлого. Змей понимал: этот парень не безумен и вовсе не пьян. Просто ему так хорошо… так ужасно, умопомрачительно хорошо, что он поплыл. Светлый сжимал его в объятиях, удерживая под спину, толкаясь бедрами снова и снова – словно в точности знал, что нужно делать, чтобы Монро стонал и вскрикивал, сжимал ногами, сбито и жарко дышал, словно загнанный зверь, пока его берут на чертовом обеденном столе.
Змей запрокинул голову и с внезапным, ничем не прикрытым удовольствием простонал, ногтями до боли впившись в мякоть ладоней. Это было… как лучшее в мире порно. Просто картинка на экранах – но ты уже там, ты уже с ними, и представляешь себя рядом со Светлым, под Светлым, на Светлом... Ты отдаешься ему с жаром, с искренним желанием, в эту секунду готовый весь остаток жизни провести только в его постели. Змей распахнул глаза – черные-черные омуты, не разберешь, где там зрачок, а где радужка, - и хрипло выругался, содрогаясь и зажимая ладонь между бедер.
Монро кричал с экранов, словно чувствуя себя кипящим, горящим заживо, содрогаясь от пульсации в висках, в члене, в сжимающейся заднице. Змей в точности знал, что он чувствует. Знал так хорошо, словно был вместе с ними. Словно тоже горел.
- Блядь, - сказал он.
Отключил экраны, подхватил брошенное на диване пальто и с грохотом захлопнул за собой дверь квартиры.

ГЛАВА 5

«… следующие преступления:
1. Вязка, то есть половое сношение альфы с омегой в период течки, совершенная с полного согласия обеих сторон, наказывается лишением свободы на срок от двух до пяти лет. Наказание применяется ко всем лицам, участвовавшим в вязке.
2. Вязка, совершенная повторно или лицом, ранее совершившим какое-либо из преступлений, предусмотренных статьями 120-125 настоящего Кодекса, наказывается лишением свободы на срок от пяти до семи лет.
3. Вязка, совершенная против воли омеги, классифицируется как изнасилование с отягчающими обстоятельствами и наказывается лишением свободы на срок от пяти до семи лет. Наказание применяется ко всем лицам, участвовавшим в вязке, кроме омеги, если он дал показания, прошел медицинскую экспертизу, и факт изнасилования был подтвержден.
4. Содействие вязке (в том числе – оказание медицинской помощи, предоставление помещения для вязки etc.), оказанное по доброй воле, наказывается лишением свободы на срок от одного до трех лет.

Объектом данного преступления и других преступлений, входящих в этот раздел, являются общественные отношения по охране генетической чистоты населения.
Объективная сторона преступления характеризуется совершением полового сношения между альфой и омегой в период течки. Термины «половое сношение» и «течка» являются не юридическими, но медицинскими, и должны пониматься так, как эти понятия трактуются медициной и сексологией.
Вязка признается оконченным преступлением с момента её начала. Окончание полового сношения или течки в физиологическом понимании не требуется для признания преступления совершенным.
Альф и омег с усиленной половой конституцией имеют право помещать в контролируемые стационарные условия на срок, определяемый в ходе обследования, с целью минимизировать риск вязки.
Под изнасилованием в процессе вязки понимается насильственное…»

Выдержки из ст. 122 УК («Вязка и сопутствующие преступления против генетической чистоты населения»)

* * *

Дверной звонок верещал так долго, а альфа рядом со Змеем был так пьян, что ему самому пришлось выползать из постели.
Постель была чужой. Квартира – тоже. Бежевые обои, бежевое постельное белье… такое ощущение, будто ты утонул в вазочке крем-брюле.
- Блядство, - простонал Змей, и зашарил руками, отыскивая свои вещи и хватая самую нужную из них – солнцезащитные очки.
Монитор на стене был включен и вяло бормотал – что-то о том, что ученые наконец-то перерабатывают углекислый газ в топливо, задействуя механизмы, схожие с фотосинтезом. Кажется, такую штуку патентовали сотню лет тому назад, но так и не довели до ума.
Человечество уперлось лбом в стену. Вплотную приблизилось к технологической сингулярности, но вместо этого прыжка – последнего, отчаянного, - просто топталось на месте. Бессмертие! Нанотехнологии! Колонизация Марса! Все это предсказывали еще сто лет назад – и ничто из этого не реализовали. Человечество оказалось слишком ленивым, чтобы себя развивать. Оно прокрастинировало, находя себе надуманные проблемы и всеми силами пытаясь их решать.
Проблема сексизма.
Проблема гомосексуализма.
Проблема альф и омег…
Кто бы ни был за дверью, он нажал на кнопку звонка и больше её не отпускал. Прокляв всё на свете, и особенно – производителей дверных звонков, Змей кое-как разобрался с незнакомым замком и распахнул дверь. А затем тряхнул рукой, привычно распахивая дужки очков и водружая их на переносицу. Мир после такого количества бухла всегда казался ему слишком ярким.
- Охерел? – спросил Кэлам, опершись ладонью на дверной косяк.
Змей подумал и закрыл дверь.
- Я не уйду, - сказал Кэлам. Голос его звучал приглушенно, словно сквозь слой воды.
Змея знобило. Пошатавшись по квартире, он натянул трусы и набросил рубашку, а затем вернулся к двери и открыл её снова.
- Начнем с того, на чем остановились, - сказал Кэлам. – Охерел?
- У меня выходной, - бросил Змей, подрагивающими руками застегивая рубашку. – Мы с этим парнем давно планировали…
- Ты его подцепил в «Фелиции» сегодня ночью.
- Я его подцепил, потому что он суперклассный.
- Если назовешь его имя, я развернусь и уйду.
Змей вздохнул, признавая чужую правоту. Он не помнил даже цвет волос своего ебаря, не говоря уже о его имени. Обернулся, с любопытством заглядывая в комнату и пытаясь рассмотреть среди одеял чужую макушку. Макушка была светловолосой и кудрявой.
- Надевай штаны, забери бумажник и поехали, - сказал Кэлам. – Надо тебя протрезвить…
В его машине царила блаженная полутьма. Одно плохо – озноб не проходил, хотелось жрать, а задница ныла, словно её насухую отпользовали раз десять.
А может, так оно и было.
- Пришел в себя?..
Электролиты, полчаса езды в тишине и стакан кофе были способны на чудо. Змей сделал глоток и кивнул.
- Поговорим о Болгове.
- Блядь, Кэл! – Змей застонал, откидываясь башкой на подголовник. Тачка у Кэлама была предельно эргономичной: как ты не откинься, как не изогнись, тебе всё равно будет удобно. – Я не настолько пришел в себя.
- Ты ведешь себя, как маньяк, - сказал Кэлам, сворачивая с окружной. Руль он держал одной рукой, а второй пытался поджечь зажатую в губах сигарету. Наконец-то справился, отложил зажигалку и выдохнул в распахнутое окно ароматный, белый как облако дым. – Такими темпами ты убьешься раньше, чем убьешь Светлого.
От дыма подташнивало, но Змей всё равно протянул руку, требуя себе сигарету.
- Все в порядке.
- Я вижу.
- Кэл…
- Откажись от работы. Всем так будет лучше.
Змей добыл себе сигарету, прикурил её и отбросил зажигалку. Металлический прямоугольник скользнул по торпедо, упал и затерялся где-то в ногах.
- Кэл, пожалуйста, не надо об…
- Как зовут моего сына?
«Как зовут».
Не «как звали».
- Кэл, я не понимаю…
- Как зовут моего сына?
- Шилз.
Кэлам молчал. Змей молчал тоже, хватая губами ароматный дым и закрыв глаза. Маленький Шилли умер за три года до того, как они с Кэлом познакомились.
- Поезд сошел с рельсов, - медленно проговорил Кэлам. - Ну, помнишь, те классные сверхскоростные поезда, проект какого-то миллиардера…
Учитывая уровень износа почти столетнего оборудования, его давно уже надо было не чинить по кускам, а менять полностью. Странно, что катастрофа не случилась раньше.
- Его нянька умерла сразу. Шилзу размозжило селезенку и печень, перевернуло все внутренности вверх дном.
Змей молчал. И курил, сотрясаемый ознобом снаружи, и наполненный горячим дымом внутри.
- … несколько сотен пострадавших. Многие – в критическом состоянии. Даже синтетические органы поставляются не в тех количествах, чтобы р-р-раз – и обеспечить донорскими комплектами такое количество народу.
Змей молчал. Он так и не снял очки – сидел в них, курил и смотрел, смотрел, не отрываясь, как грифельно-серая дорога утекает под колеса.
- Альф и омег просто не поставили в списки претендентов на донорство, - сказал Кэлам. – Оказывается, в законодательстве есть такой пункт. Больницы имеют право ставить нас в конец очереди, а если загрузка большая, то могут отказывать в донорстве вообще. Без каких-либо медицинских показаний. Без решения комиссии.
Змей молчал. Сигарета дотлела до пальцев, и теперь он смотрел на неё, повернув руку в профиль, и прислушивался к тому, как огонек жжет пальцы. Кожа была сухой и болела так сильно, будто он не сигарету держал, а сунул руку в костер.
Кэлам, наверное, одернул бы его… Попросил бы не валять дурака. Но Кэлам на него не смотрел.
- Вот, почему для меня важно, чтобы Светлый жил, - сказал он. - Я хочу, чтобы в этом законодательстве что-то изменилось. Иначе…
У Змея заверещал телефон. Конец блаженной тишине. Конец тяжелым разговорам. Конец всему. Похлопав руками по пиджаку, Змей выловил мобильник и мазнул по нему пальцем, принимая звонок.
- … как его контактному лицу, - похоже, девочка-диспетчер начала говорить, не дожидаясь соединения. – Медсестры проверяли вещи мальчика при поступлении на стационар, но позже ему принесли рюкзак с таблетками…
Змей закрыл глаза, и ни единый мускул на его лице не дрогнул. Он был спокоен. Он был расслаблен…
- … выпил всю упаковку Тетраматола и…
- Ясно, - сказал Змей. – Круто.
И сбросил звонок.
Кэлам впервые за долгое время повернул голову и глянул в упор. Он обладал каким-то сверхъестественным чутьем на Змея и подвижки в его душевном состоянии.
- Что случилось?
Змей помедлил, а затем с трудом разлепил губы:
- Похоже, я убил мальчика.

* * *

Честно говоря, он убил кучу мальчиков, и некоторых из них – довольно мерзким способом. Однажды его заказчик шантажировал финансового воротилу жизнью сына-старшеклассника. Мальчик, к тому моменту уже накачанный снотворным, был аккуратно размещен под сдвигающимися школьными трибунами. Заложен в механизм, словно яблоко – в зев соковыжималки. Осталось только воткнуть вилку в розетку.
Финансового воротилу честно предупредили, что если до окончания тренировочного матча он не пойдет на уступки, то мальчика ему доставят в слегка помятом состоянии.
Воротила не повелся на шантаж. И зря.
Но одно дело – раздавить ребенка в кровавую кашу и нанести травму половине школы, если тебе за это заплатили. Другое дело – спасать, спасать…
И не спасти.
Потому что ты сам принес ребенку чертов рюкзак с таблетками. Потому что сам рассказал, как их можно использовать.
Потому что ребенок – с узким упрямым лицом и крашеными волосами, - просто не хотел жить. Не здесь. Не в этом веке.
Сначала Кэлам позвонил ему пару раз, а потом перестал. Змей сбежал от него прямо на светофоре – просто открыл дверь и выпрыгнул на гладкий, серебристый асфальт. Ему было, куда податься. Например, к закрытому в это время суток автосервису, где вторые сутки разбирались с одной из тачек Светлого. Чтобы проникнуть на территорию, Змею даже не пришлось никого подкупать. Охрана была столь скудной, а сигнализация – столь убогой, что Змей успел поразиться: Светлый что, и впрямь бессмертный? Да его тачка тут как на ладони, порть – не хочу! Можно подрезать тормоза. Или закрепить взрывчатку на бензобаке… Или сделать, как однажды сделал Змей, неравнодушный к медленным радиационным казням. Весь такой вежливый, в слегка засаленной спецовке, подменил автомеханика и поставил в спортивную тачку жертвы несколько новых деталей. Каждая из них излучала, как включенный рентгеновский аппарат.
Диагноз – ОЛБ, острая лучевая болезнь. Быстрая и зубастая, как тысяча демонов.
Змей осмотрел внутренности чужой тачки и не заметил в них ничего подозрительного. Похоже, Светлого и впрямь не торопились убивать.
Тачка пахла смазочным маслом, горячим деревом, бензином и водкой, и Змей немного посидел на водительском сидении, опираясь локтями на руль. Руки в белоснежных латексных перчатках уже не дрожали, и Змей медленно, мышца за мышцей, расслаблялся и впадал в блаженный транс.
Когда мобильник, переведенный на беззвучный режим, снова завибрировал, он чуть не сбросил звонок. Но это был не Кэлам, и даже не служащие опротивевшей ему больницы. Это был звонок на один из его арендных номеров – тот, который Змей давал клиентам и посредникам.
- Сегодня, - сказал ему незнакомый голос. – Предпочтителен близкий контакт.

* * *

Если ты киллер, и тебе нужно в течение суток убить человека, строго придерживайся простой инструкции.
Шаг первый: изучи расписание жертвы. Сегодня у Светлого было утреннее заседание в гуманитарной спецкомиссии, деловая встреча с шишкой из технократов и вечерняя партия в покер.
Шаг второй: выбери, в какой из этих локаций вы можете пересечься. Заседания спецкомиссий и закрытые переговоры плохо подходили для убийства, и Змей решил действовать наверняка – сойтись со Светлым за покерным столом.
Шаг третий: обдумай, как ты проникнешь на территорию локации. Змею повезло: маленький закрытый клуб, вход строго по приглашениям участников… Гораздо легче для проникновения, чем звучит на словах.
Шаг четвертый: устрани того, чье место на сегодняшнем вечере тебе предстоит занять. Змей выбрал Ясухико Рейку, злобного хитромудрого старикана из комитета по правовым вопросам. Днем на его этаже случилась утечка газа, и пришлось эвакуировать почтенных жильцов вместе с их почтенными питомцами. Сам Ясухико, трясущийся о своем здоровье даже более чем полагается семидесятилетнему старцу, вместо покерного клуба отправился в больницу: проверять, как на его организм повлиял газ. Газ, разумеется, никак не повлиял, потому что никакой утечки не было. Для её имитации Змей распылил по этажу остро пахнущий алкилмеркаптан – ту самую примесь, которая придавала потребительскому газу его зловещий аромат.
Шаг пятый: позаботься о том, чтобы надежный хакер внес твои данные в базу покерного клуба и обеспечил тебе место за нужным столом.
Шаг шестой: убедись, что твой хакер тебя не ненавидит.
- Кэл…
- Дай угадаю, - голос у Кэлама был спокойный. Слишком спокойный для того, кто терпел истеричку-Змея уже не первые сутки. – Ханзи Катандзаро хочет сыграть в покер?
Разумеется, Кэлам знал расписание Светлого.
Вот только не знал, что теперь это – не слежка, а исполнение задания.
- Пора, - сказал Змей.
И замолчал.
Кэлам понял его с одного слова. Помедлив, Змей сказал:
- Если ты не хочешь этого делать…
Он не мог видеть Кэлама, но был совершенно уверен, что тот качнул головой. А потом сказал:
- Я же твой напарник, Змейс.
И еще:
- Если я тебя брошу, ты наворотишь дел.
Кэлам был профессионалом. Самым профессиональным профессионалом из всех профессионалов, которых знал Змей.
- Записывай данные…

* * *

Подъезжая к загородному клубу, Змей подумал: старик Ясухико не обеднеет, если сегодня вместо него повеселится простой парень Ханзи Катандзаро. У Ханзи был маленький бизнес, обритая под миллиметр голова, темные очки и белоснежные зубы. Ханзи улыбался так, будто скалился – показывая десны, смеясь и заражая своим настроением всех вокруг. Ханзи был ярким. Смуглый до черноты, с неприметным лицом и выдающимся носом, весь утянутый в черное – строгие брюки, футболка под горло, пиджак с лаковыми заплатками на локтях, - он все равно был ярче всех в этом клубе. С подвижными руками, выразительной мимикой, насмешливо вскинутыми бровями – он шел на контакт легко и непринужденно, словно провел тут полжизни, а не впервые появился.
На шее Ханзи покачивалась витая серебряная цепь с преторианским крестом. На левой руке виднелись совершенно безвкусные золотые часы, а на правой – не менее безвкусный браслет с деревянными бусинами. И под часами, и под браслетом на коже виднелись тонкие строчки татуировок.
Словно за всем этим Ханзи Катанзаро что-то скрывал. Может, изрезанные шрамами руки. А может, следы от введения поддельных идентификационных чипов.
- … вас нет в списке приглашенных.
- Меня записали в последний момент. Должно быть, список еще не обновился. Проверьте с компьютера.
Увы, игра еще даже не началась, а Змею уже пришлось блефовать.
Организм вел себя препаршиво: его то лихорадило, то бросало в озноб, все внутренности ныли, ломило в затылке и тянуло под сердцем. Давление перед визитом в покерный клуб пришлось понижать парой таблеток. Еще одна – успокоительное. Впервые в жизни Змей отправлялся на задание, наглотавшись колес.
- Ваш взнос…
Наверное, он просто подхватил где-то грипп.
- Правила стандартные, минимальная ставка…
Кончики пальцев чесались от нетерпения. Он ждал этого целый месяц, и хотел уже получить свой приз.
- Вас проведут за стол…
Светлый был в зале – Змей почувствовал его еще из лобби. Если всех альф в твоем городе можно пересчитать по пальцам рук, ты научишься чуять их за километр и видеть спиной.
Это было что-то пьяное.
Это было что-то мускусное.
Это было что-то древесное.
Смешанное в бархатистый, умопомрачительный коктейль. Сайты не врали: запах был таким сильным, что Змей перестал чувствовать нанесенный на свои запястья сладковато-гнилостный уд.
Когда он снял очки и приблизился к игровому столу, Светлый оторвался от разглядывания сукна, поднял голову и…
Черт знает, что это было такое. Секундное замешательство – словно он испугался. Так стиснул зубы, что под скулами вздулись желваки. Распахнул глаза и глянул пронзительным, смущенным, растерянным взглядом. Змея окатило его запахом с головы до ног. Дыхание перехватило, а внутренности сжало, словно в течке. Мускус, можжевеловая водка и теплая, нагретая в камине древесина… Аромат Светлого можно было пить, как коктейль.
Его волосы были уложены ото лба к затылку, а щеки и подбородок – тщательно выбриты. У Светлого было невыносимо красивое, будто отчеканенное на монете лицо – резкая линия носа, улыбчивый рот и беспечные, словно закрашенные детским фломастером голубые глаза. А еще он одним своим существованием подтверждал самый популярный миф об альфах и омегах. Светлый был огромным. И пах… господибоже, как он пах!
Змей ощущал его присутствие всем телом – каждая клетка в нем плавилась, горела, стонала от вожделения и ужаса в один и тот же момент. Нельзя, нельзя, нельзя, - кричал он себе мысленно. Остынь, забудь, отрешись! Выключи свое обоняние, вырви из себя омегу, вырежь из своего мозга эту сумасшедшую, похотливую тварь! Это не ты, не ты!
Но тварь вожделела, мешая ему думать.
Тем временем замешательство Светлого прошло. Изумленно вздернутые брови опустились, складка между бровей разгладилась, а лицо стало расслабленным и равнодушным. Что бы он ни увидел в Змее – он уже понял, что ошибся.
Почуял киллера? Вряд ли…
Змей дрогнул уголками рта, словно хотел улыбнуться, но не смог. А потом занял свое место за покерным столом. Стоило сесть, как на него уставились с десяток прилично одетых, прилично воспитанных, прилично сдержанных людей. Ляпнуть перед ними «Эй, парень! Может, потрахаемся?» было не лучшей идеей, и Змей чудовищным усилием воли заставил себя промолчать.
Впрочем, ему уже было не до секса. Тягучая, медовая волна возбуждения накатила на него и схлынула, не оставив после себя и следа. Желание сию минуту скинуть штаны и отдаться Светлому на ближайшей поверхности (предположительно, но не обязательно горизонтальной) стало терпимым, а затем исчезло вовсе.
К черту секс. Дело было не в нем.
Змей смотрел на Светлого и понимал: вот человек, которого он всегда любил, любит и будет любить до последнего вздоха. Его истинная пара, его персональный клочок контрабандного рая. Его страх, его смерть, его приговор… что там еще говорят в таких случаях?
Ужасная, постыдная банальщина. Детская сказка для дурных омег. «Истинные» - очередное заблуждение в списке всячески обсужденных и опровергнутых мифов. А то, что происходит со Змеем – аномальная телесная реакция на… черт знает, на что. Может, все-таки грипп?
Светлый сидел через два места от него, его пиджак за тридцать тысяч был застегнут на одну пуговицу, в руке красовался низкий стакан с бурбоном – наверняка дорогим, господи, да тут каждый первый богат до неприличия! Даже зарабатывая от пятиста тысяч до нескольких миллионов за труп, Змей чувствовал себя в окружении местного бомонда, как нелегальный эмигрант.
- Ханзи Катандзаро, - представился он, усмиряя страшное, звериное вожделение, скручивающее ему внутренности. – Признаюсь – мне жаль, что почтенный Ясухико не смог сегодня составить вам компанию…
Завсегдатаи клуба скорбно склонили головы, словно старика зарыли на шесть футов под землю, а не отвезли в больницу. Скандалиста Ясухико тут никто не любил.
Светлый скорбеть не стал – просто сидел и молча смотрел на Змея. Кажется, даже ни разу не моргнул. В конце концов, альфы чувствуют запах омег так же остро, как и омеги – запах альф.
- Но я рад, - еще медленнее сказал Змей. И спокойным, привычным движением провел пальцами по лацканам пиджака, словно приходя в себя. – Я рад, что это досадное стечение обстоятельств привело меня за ваш стол.

* * *

Первые несколько рук Змей слил, как полный кретин.
Ровно столько ему потребовалось, чтобы просадить двести штук, угомонить колотящееся сердце и начать думать не о том, как одуряюще пахнет Светлый, а об игре.
- … поднимаю на тридцать.
- Поддерживаю.
- Фолд. Отвратительная рука…
- А у меня всё неплохо. Ханзи?
Светлый смотрел на него и улыбался. Хренов красавчик. Не думать, не думать, не думать.
- Мы уже на «ты»? – спросил Змей, подбрасывая фишки в банк. На руках у него было две дамы, и все бы ничего, если бы на сукно не вышли разномастные четверка, восьмерка и пятерка.
Светлый, который на префлопе выглядел несколько озадаченным (признак мизерной карты – этот парень был слишком честен и порывист, чтобы блефовать), теперь заметно приободрился. Значит, карта и впрямь была мизерной, но гармонировала с картами флопа. Претендует на стрит, урвав себе шестерку и семерку? Или на что-то попроще, вроде двух пар?
Змей заглянул в яркие, изумительно голубые глаза Светлого, и… ничего не увидел. Может, блефовать тот и не умел, но быть непроницаемой стеной – запросто. Иначе на политической карьере пришлось бы ставить крест.
- Ого, вот так расклад!
- Повышаю на шестьдесят…
- Беспредел.
- Сбрасываю.
На сукно вышла бубновая шестерка. Змей поиграл желваками, глядя Светлому прямо в лицо, и аккуратно отсчитал шесть фишек. Если у Светлого есть семерка, то он в шоколаде, и никакие две дамы ему не…
- Повышаю еще на сорок!
- Фолд.
- Фолд. Да ты вымогатель!
… не страшны.
- Ханзи, поддержишь?
Змей бросил на него долгий, липкий до омерзения взгляд, почти забыв о мучительном «хочу-хочу-хочу-потрахаться», которое грызло его изнутри. Теперь его грызло кое-что поинтереснее.
- Я…
У Светлого и впрямь есть семерка? Очевидный ответ – да. Иначе он бы не вымогал так откровенно деньги, задирая ставки все выше и выше.
Но что, если задать этот вопрос еще раз?
У Светлого и впрямь есть семерка? Неочевидный ответ – нет. Он задирает ставки, чтобы все остальные скинули карты и отдали ему банк.
- … поддерживаю.
В конце концов, - успокоил себя Змей, - если он сейчас продует сто восемьдесят тысяч на одной раздаче, то сможет в качестве расплаты задушить Светлого в туалете.
- И-и-и-и в ривере мы получаем!..
На сукно вышла трефовая семерка.
Дорогостоящее старичье, давно уже сбросившее карты в фолд, возбужденно загудело, хлопая либо в ладоши, либо друг друга по плечам. Змей засмеялся, а Светлый – несчастный Светлый! – дернул уголком рта.
Он не блефовал, - подумал вдруг Змей. Он и впрямь собрал стрит… и выиграл бы, если бы стрит на столе не собрался без его участия, разделив банк пополам.
- Расстроен, красавчик? – спросил Змей.
Светлый медленно выложил на сукно свои карты, одну за другой: пиковые шестерку и семерку. Чертов везунчик – отхватил стрит сразу на флопе и чувствовал себя, как король! А зря.
- Да ты смельчак! - оценил Змей, кивнув на карты. – Сунуться в банк с такой мелочью…
А затем – выложил на стол своих дам.
- Да ты смельчак, - в тон ему откликнулся Светлый. – Коллировать мои ре-рейзы, имея на руках всего одну пару…
- Вот такой я сорвиголова, - признался Змей, подгребая к себе половину фишек. – Мы отличная пара.
Старичье разбредалось на перерыв, а Светлый, медленно перебирая в пальцах три фишки, подал Змею свободную руку.
- Нас не представили…
И еще:
- Светлан Болгов. Можно «Светлый».
Наверное, Змей ждал этого слишком долго. А если чего-то слишком долго ждешь, нервы начинают ныть от напряжения, чувствительность притупляется, и когда ты, наконец, получаешь желаемое, никакого удовольствия от этого не испытываешь.
Такое бывало со Змеем не раз и не два.
Но не сейчас.
Рука у Светлого была сухая и горячая, а рукопожатие – медленным, мучительно-долгим и выматывающим, словно Змеем уже ментально овладели и занялись с ним сексом прямо на покерном столе.
- Ты всегда так бросаешься? – спросил Змей, разжав пальцы. – Навстречу опасностям, вооруженный жалкими шестеркой и семеркой?
- В моем деле, - задумчиво ответил Светлый, - на руках не бывает ничего, кроме шестерок и семерок.
Да-да… Грудью на амбразуру. Лбом об стену. В громадный банк – с двумя мизерными картами. Это исчерпывающе описывало его политический курс.
- Теперь понятно, почему тебя столько раз пытались грохнуть, - хмыкнул Змей, соприкоснувшись со Светлым стаканами. Что ж, тут и впрямь подавали отменный бурбон. – Люди, которые лезут на рожон с мелкой картой, частенько вызывают желание их убить.
Светлый приподнял брови и сделал глоток.
- Я тебя узнал, - Змей кивнул, подтверждая его молчаливую догадку. Догадка, конечно, была неверной. Вряд ли Светлый видел в нем киллера – скорее, праздного любителя вечерних новостей.
Светлый молчал, внимательно ощупывая взглядом его лицо. А потом сказал:
- Я тебе не нравлюсь.
И, подумав, уточнил:
- Моя политика.
В голосе его скользнуло удивление. Змей смотрел в недоумевающие, безупречно голубые глаза, и читал как на духу: почему, почему, почему, ты же омега, все альфы и омеги по умолчанию меня поддерживают, это же нормально, это естественно, я борюсь за них и их права, почему, почему, почему…
Захотелось грохнуть стаканом об стол, расплескивая выпивку по суконной поверхности, и выкрикнуть: потому! Хватит равнять всех альф и омег под одну гребенку! Какого ху…
… но это, конечно, было бы страшным ребячеством.
- Я далек от политики, - медленно проговорил Змей. – К тому же, трудно поддерживать того, кого не сегодня – завтра убьют.
Светлый усмехнулся. Небесная беспечность в его глазах граничила с ледяным спокойствием.
- Вот я к тебе привяжусь, - проворчал Змей, - и что потом? Ты сдохнешь, а мне искать нового любимчика?
- Зато это весело, - легкомысленно сказал ему Светлый. – Воспринимай это, как сериал, в котором одного из персонажей периодически пытаются убить.
В двух шагах от них завсегдатаи клуба пили, обменивались сухими старческими рукопожатиями, делились впечатлениями от разыгранных рук, бубнели, бубнели, бубнели… А Светлый, казалось, никого из них не замечал. Смотрел и смотрел, уставившись Змею в лицо. Изучал так внимательно, что того обсыпало мурашками.
А может, просто вернулся озноб?
- Прости, - сказал Змей, не отводя взгляда. – Если герой сериала в каждой серии выходит голым на минное поле и просто бегает по нему, я не могу проникнуться его действиями. Вот если бы он надел каску, снарягу, запасся искателем мин…
- Думаешь, у меня нет каски? – удивленно спросил Светлый. И было в нем что-то такое… Змей даже поморщился.
В нем было что-то потрясающе искреннее. Инфантильное. Словно он и впрямь думал, что у него есть каска, снаряга и искатель для мин.
- У тебя даже трусов нет.
- У меня есть каска, - обиделся Светлый. – Бронированное авто, неплохая охранная система…
- А телохранителей у тебя нет, потому что не хочешь портить себе рейтинг? – уточнил Змей.
- Они есть, - с достоинством возразил Светлый. – Просто я редко пользуюсь их услугами…
Змей засмеялся. Просто не выдержал и засмеялся – громко, расслабленно, положив руку на живот.
- Ни каски, ни снаряги, - сказал он, хватая воздух ртом и еще не отсмеявшись вволю. – Ни трусов. Хочешь, я за пятнадцать минут взломаю всю твою «неплохую охранную систему»?
Светлый взглянул на него с интересом. Со спокойным, искренним интересом – как у ребенка. Или человека, который ничего не боится.
И Змей впервые подумал: может, умение бросаться в бой, имея на руках только шестерку и семерку, и впрямь закаляет?
- А ты у нас кто? – спросил Светлый. – Спецагент под прикрытием?
- Спец, - признал Змей. – Но не агент.
И протянул ему визитку.

<< читать дальше >>

@темы: закончено, ориджинал, писанина

---

Теория взаимоотносительности (начало)

[Murgatrojd]

И-и-и опять омегаверс. Упс.
Работа написана по заявке.

Название: Теория взаимоотносительности
Рейтинг: NC-17
Размер: макси (190 тыс.зн. / 30 000 слов)
Персонажи: Светлый / Змей, Змей | Кэлам
Жанры: омегаверс, фантастика, драма, экшн, антиутопия
Предупреждения: нецензурная лексика
Описание: «Самое важное для киллера – умение ждать. Годами – чтобы твоя репутация начала говорить сама за себя. Месяцами – пока не сможешь подкараулить жертву. Часами – пока она не появится в прицеле снайперской винтовки. Но самое лучшее – когда остаются считанные минуты до выстрела, и все внутри сладко напрягается, замирает и слегка пульсирует в такт сердцебиению. Телефон подал голос в без двадцати двенадцать, когда напряжение стало почти нестерпимым.»
Исходники внешностей: Впервые нарушу собственные правила и покажу, чьи внешности представлял, когда писал героев. ВНИМАНИЕ: внешность альфы избита, а внешность омеги не очень-то смахивает на омегу. Вы можете рискнуть и посмотреть визуализации. А можете не смотреть и представлять персонажей такими, как вам будет приятнее)
Светлый: www.youtube.com/watch?v=Jn2PZ3tLRIE
Змей: www.youtube.com/watch?v=fjhcFyhDqYY

ГЛАВА 1

«… подлежит развенчанию. Так называемая «ликвидация Программы по улучшению человеческого генома» - просто геноцид. Мировое правительство на наших глазах узаконивает тягчайшее из преступлений! Это уже не борьба за права бет, как носителей неповрежденного генома. Это – акт насилия против всего человечества, и в первую очередь – против тех, кого эта программа приговаривает к истреблению.
И не нужно говорить, что «мы же их не в газовые камеры тащим». Мы делаем кое-что похуже. Мы на законодательном уровне запретили им образовывать семьи. Мы совершаем медицинское насилие над их телами, производя вазэктомию альфам и делая гормональные «прививки» омегам. Попытка альфы вступить в половую связь с течным омегой теперь классифицируется как административное, а в некоторых странах – уголовное преступление. И все оттого, что мы смертельно боимся: вдруг «прививка» даст осечку, а семенные протоки альфы смогут восстановиться после иссечения? Вдруг хоть один сперматозоид доберется до маточной полости, и в этом мире станет альфой или омегой больше?
А если и так, то что? Неужели наступит конец света?
Обществу пора понять, что альфы и омеги – не биомусор, от которого нужно очистить планету. Они – величайшее произведение человеческих рук, результат кошмарного, но и гениального в своем роде эксперимента. Мы сами их создали, мы наблюдали за ними несколько поколений, мы наделили их равными с собой правами, а после… что мы сделали? Мы испугались! Мы так трясемся за свои душонки, что хотим истребить целый вид! Мы организуем акции протеста и считаем, что наименование «бета-особь», - особь без выраженных генетических особенностей, - для нас унизительно. Мы требуем именовать нас – людьми, а их – недолюдьми, отрыжкой генной инженерии, тупиковой ветвью эволюции, от которой необходимо избавиться.
Мы так трусливы и глупы, что не желаем считаться с ценностью человеческих жизней. Если так пойдет и дальше, то сегодня под запретом окажутся альфы и омеги, завтра – люди с диабетом, а послезавтра… быть может, обладатели карих глаз?»

Отрывок из выступления Джонатана Крамера, вице-президента Международного совета по биоэтике.
Осло, 19.05.2094

* * *

Змей всегда хотел себе темные очки.
Он только сейчас это понял. Стоя в дорогущем бутике и глядя в зеркало, примерил совершенно обычные, неприметные солнцезащитные очки за очень даже приметные полторы штуки баксов, и понял, что всегда их хотел.
Именно такие.
Именно за полторы штуки.
Очки были глянцево-черные, классической формы, и глаз за ними не было видно. Змей это в глубине души одобрял.
- … еще несколько пиджаков и вот эти шика-а-арные брюки. И примерьте вот этот плащ. Водоотталкивающий нейлон, рип-стоп с антибактериальной пропиткой, идеальный воздухообмен, термоизолирующая система…
Змею помогала девчонка-бета – красотка, вооруженная острыми стрелами ресниц, шикарной грудью и деловой хваткой брокера с Уолл-Стрит. Стопка отложенных шмоток уже тянула тысяч на восемьдесят, но она явно планировала продать ему еще столько же.
- Кла-а-асс, - протянул Змей, улыбаясь всем собой: губами, резкими ямочками у рта, каждой чертой на смуглом лице. И снял очки, взяв их за дужку. Глаза его, противореча генеральной линии партии, улыбчивыми не казались. – Давай плащ.
Лицо у Змея было совсем не змеиным – не скользким и не хищным. Очень такое… простое, среднестатистическое лицо. Не слишком красивый латинос с ломаным носом и обритой под миллиметр головой. Глаза его были карими – такими темными, что радужка сливалась со зрачком. Словно и нет её, этой радужки – только сосущая пустота посередине белого глазного яблока.
Как пулевое отверстие в бумажном листе.
- Обновляете гардероб? – с придыханием сказала девица, помогая Змею надеть плащ.
- Новый город, - он усмехнулся, поддергивая низкий воротник-стойку. Чуть повернулся, оценивая вид сбоку. – Новый гардероб…
- Впервые в Холлоу-Иве? – оживилась девица, смахивая с плаща несуществующую соринку. В этом движении было мало кокетства – оно было отточенным, словно отрепетированным тысячу раз. Признак профессионала. Девица умела продавать вещи, которые стоят больше, чем средняя зарплата в Холлоу-Иве.
Еще лучше она умела продавать себя.
- Посетите Галерею Принслоу, - сказала она, предлагая Змею пиджак с лаковыми кожаными вставками на локтях. - Там сейчас выставляют работы Эйшича. И если вам захочется хорошего…
Она сделала паузу. Вескую, спокойную паузу, какую может позволить только уверенный в себе человек. А затем продолжила:
- … действительно хорошего спутника, с которым можно обсудить не только погоду – пригласите меня с собой.
Змей усмехнулся и расслабленно пожал плечами. Конечно, он был дорогим клиентом; и, конечно же, он оценил её ресницы, упругую грудь и шикарные ноги под униформенной юбкой. Но было кое-что, что за секунду низведет в её глазах богатого клиента до уровня надоедливого разносчика пиццы.
Повернувшись к девице левым боком, Змей одернул пиджак. Спокойно провел по нему ладонями, расправляя ткань, а затем до плеча оттянул воротник водолазки. Сочетание строгих костюмов со строгими же рубашками Змей полагал жуткой скукой, не стыдясь ни тонких свитеров, ни черных футболок.
Оттянутый ворот обнажил смуглую шею, мягкую линию артерии и черный контур татуировки под ней. Словно букву «О» разрезали и вывернули её края кверху.
Знак омеги.
- О-о… - сказала девушка. Голос её был прежним, воодушевленным и ласковым. А вот задорного огня в глазах поубавилось. – Если вас также интересует обувь, предлагаю вот эти туфли к этому костюму. Вот еще неплохой вариант…
Змей оценил её профессионализм. Не дрогнула, не отшатнулась, продолжила консультацию в штатном режиме. Многие беты не могли сдержаться, тем или иным образом проявляя свое отвращение к омеге – бракованному, портящему генофонд планеты куску человеческой плоти. Даже к самому охуенному, богатому, невероятно привлекательному омеге.
Что ж, Змей не был ни невероятно привлекательным, ни даже просто привлекательным. Лицо его удивительным образом совмещало в себе прожженное блядство и бандитский шик; с одинаковым успехом он мог быть как дорогой шлюхой, так и парнем из Ла Эмэ – мексиканской мафии, которая в последние годы расцвела пышным цветом. В любом случае, внимание девчонки-беты Змею было ни к чему. Для того и нужна была переводная картинка – отводить от себя лишние взгляды. Омега у основания шеи рассеивала внимание, делая Змея невидимкой даже в толпе бет.
Свою настоящую татуировку, набитую заботливым государственным врачом, когда Змею исполнилось шесть, он свел спустя пятнадцать лет. Лишняя татуировка – лишний опознавательный знак, а лишние опознавательные знаки не сулят тебе ничего хорошего, если за твою голову в разных странах Содружества дают от двадцати до шестидесяти пяти миллионов. Тем не менее, изредка Змей использовал переводку, если считал клеймо омеги подходящим своей новой оболочке.
Его новая оболочка была одета во все дорогое и черное. Выглядел он скорее бандитом, чем бизнесменом, но виноват в этом был насмешливый прищур глаз, кривой нос и почти полное отсутствие волос на голове. Только над верхней губой и на подбородке пробивалась жесткая темная щетина, избавиться от которой можно было только на несколько часов. Словом, образ у Змея уже был, а имени – еще не было.
- Ого, - сказал голос из-за спины. - Мне нравится этот парень. Кто он?
- Может, банкир? – у Змея были тонкие губы, белые зубы и широкие улыбки. Он всегда улыбался заразительно – так, что было видно десны и задорные ямочки в уголках рта. Кэлам говорил, что это больше напоминает оскал. - Тебе виднее.
Сейчас Кэлам стоял у него за спиной. Заросший светлой густой бородой, с усталыми глазами и дорогущим шмотьем, в распахнутом сером плаще до колена. Улыбнувшись, Кэлам шагнул вперед и подал Змею руку.
Тот пожал её, стиснув в ладони теплые чужие пальцы.
От Кэлама пахло дождем. Это не значило, что на улице дождь – просто Кэлам всегда пах дождем. Матерый альфа, немолодой, с устоявшимся сильным запахом. Даже после спортзала, умопомрачительного секса или изнуряющей погони Кэлам пах так, словно только что принял душ. Змей бы многое отдал, чтобы его пот пах так же.
- Документы?
- Все готово.
Змей принял в руки лоснящуюся черную папку с несколькими листами, а затем – шприц-ручку с короткой иглой. Они стояли в единственной слепой зоне магазина – между зеркалами, в закутке, не покрытом микрофонами и камерами слежения. Видимо, Кэлам тоже исследовал охранную систему магазина, прежде чем назначить тут встречу.
- Основная информация в распечатках, - сообщил он. – Ты теперь Ханзи Катандзаро, владелец маленького домика в Майами, омега и неплохой бизнесмен. Надеешься на покорение новой торговой площадки в лице Холлоу-Ива. Специализация – охранные системы…
Змей пробежался взглядом по документам и ввел иглу шприц-ручки в исписанное татуировкой запястье. Просто еще одна деталь образа – временные тату на руках, ровнехонько там, где бьется пульс. Введя идентификационный чип со своей новой личностью, Змей извлек иглу из запястья и вернул Кэламу его орудие труда. Проверять данные смысла не было – Кэлам был единственным спецом по извлечению и подделке личной информации, которому Змей когда-либо доверял.
Зато доверял абсолютно.
- Ханзи Катандзаро, - протянул он. – У меня в роду были японцы?
- Может быть, - Кэлам равнодушно пожал плечами.
Мир давно уже был так многонационален и запутан, что первичные и вторичные национальные признаки могли не совпадать с фамилией. Если ты – латинос с японским именем в паспорте, общество отнесется к этому с большим равнодушием, чем к омежьей метке у тебя на шее.
Змей взмахнул рукой, привлекая внимание девочки-консультантки. Кэлам задумчиво повел носом, поймал его руку и осторожно привлек запястьем к лицу. Наклонился, словно осматривая место прокола, и медленно вдохнул.
- Это…
- … мой новый имидж, - не отнимая ладонь, Змей усмехнулся и тряхнул свободной рукой, раскрывая дужки солнцезащитных очков, а затем водрузил их на переносицу.
Тягучие, сладковато-гнилостные нотки уда вплетались в его естественный запах, начисто перекраивая пирамиду. Если раньше Змей пах, как степняк родом из двенадцатого века – раскаленными на солнце камнями, сыромятной кожей и анисом, - то уд, нанесенный в пульсовые точки, скрадывал этот запах, делая его липким, городским… и совершенно неузнаваемым для тех, кому доводилось нюхать Змея прежде.
Новая оболочка.
Новое имя.
Новый запах.
Змей был последователен в структуризации своей личности.
- Я договорился о встрече, - сказал Кэлам, переходя ко второму пункту на повестке дня. Они уже вышли из торгового центра, и бедняге досталась половина пакетов со шмотками.
- Жирный кусок? – Змей улыбнулся, вновь показав идеально белые зубы. Такими зубами впору было рвать врагам шеи. – Давай, скажи, что это жирный кусок!
- Это очень жирный кусок, - Кэлам кивнул, но веселья в его глазах не было. – Похоже, речь идет о большой шишке…
- Кто?
- Светлый.
Сунув руки в карманы пальто и позволяя пакетам болтаться на лямках туда-сюда, Змей смотрел на него сквозь ничего не выражающие темные очки. Вежливо. Молча. И, по-видимому, совершенно не понимая, о ком идет речь.
Кэлам раздосадованно качнул головой.
- Господи, Змейс, надо хоть иногда смотреть новости.
Змей двинул уголком рта, выражая свое отношение к этому вопросу. В новостях, какими бы свежими их не называли журналисты, не было ничего такого, что ему хотелось бы знать. Мир был все таким же грязным – как всегда; мутным – как всегда; и полным ненавистного многим дерьма. Как всегда.
- Кэл, давай уже…
Давай ближе к делу, - хотел сказать Змей. Но Кэлам был умным мужиком и понимал, когда нужно читать нотации, а когда – сливать инфу.
- Это политик, Змейс, - сказал он, и лицо его было трудно прочесть. Словно он был расстроен, но не позволял этому пробиться сквозь толстый слой профессионализма. – Самый молодой член Азиатско-Тихоокеанского конгресса, многообещающий представитель Трансгуманистической партии и самый ультралевый из всех ультралевых, кого ты видел.
Змей видел мало ультралевых и не совсем понимал, о чем речь.
- Что тебя тревожит? – спросил он. Линзы темных очков мало что выражали. Голос выражал чуть больше: Змею было не наплевать.
Кэлам качнул головой.
- Ты должен сам во все вникнуть, - сказал он. - Но помни – когда ты будешь решать, подписывать контракт или нет, я появлюсь у тебя на плече в виде маленького бородатого ангела и прошепчу: Змейс, не бери это дело.
- Почему? – спросил Змей.
Простой вопрос.
- Оно дурно пахнет.
Простой ответ.
С Кэламом всегда было просто. Иногда его чутью стоило доверять, а иногда – нет. Станет яснее после встречи с посредниками.
- Обещай подумать насчет этого.
- Обещаю.
Змей был настроен вполне благодушно. Его грели идеально черные и бессовестно дорогие шмотки в пакетах, новые псевдо-татуировки, диковинное имя «Ханзи» и любопытное дело. Змею вообще многое нравилось в его новой жизни.
Особенно ему нравились очки.

* * *

«Хало» был самым дорогим и элитным из всех переговорных клубов Холлоу-Ива. Не то, чтобы Змей любил переговорные клубы… но признавал их ценность в свете своей профессии.
- Сдайте аппаратуру и средства коммуникации…
Уровень информационной защиты, обеспечиваемый переговорными клубами, стремился к девяноста восьми процентам – больше, чем Змей мог обеспечить своими силами даже в собственном доме.
- Заглушка на идентификационный чип…
В переговорных клубах общались: мафия с мафией, мафия с представителями власти, представители власти с представителями власти, и неясно еще, кого из этих двух сил стоило опасаться сильнее. Тут начинались маленькие интрижки и заключались колоссальные сделки, тут решалось, кому достанутся деньги, куда уйдет наркота, какой транш получат радиационные могильники в Прибалтике или пиратский профсоюз в Сингапуре.
Иногда тут обсуждалось, кто с кем переспит.
Иногда – кто кого убьет.
- Установите датчики, активируйте опцию захвата движения…
Мушки-датчики были нанесены на лицо в положенных точках минуты за две. Змей сделал это недрогнувшей рукой – без помощи обслуживающего персонала. Пролистав каталог, выбрал себе замещающую внешность, которая была довольно близка к реальности. Если посредники знают, как он выглядит, то оценят иронию. Если не знают – решат, что за внешностью неприметного, не очень красивого латиноса скрывается лицо куда более яркое.
Когда Змей вошел в комнату переговоров, и шлюзовая дверь закрылась за его спиной, чувство отрезанности от внешнего мира стало почти болезненным. Словно он оказался на орбите Земли – где-то на МКС, а не в центре шумного, многолюдного города.
Комната была обита бархатистыми темно-серыми панелями и отделана алюминием. Стена из волнистого пуленепробиваемого стекла делила её пополам. По центру стены в неё был утоплен стол, половина которого принадлежала Змею, а вторая половина – посредникам его клиента. Над столом размещался механизм для передачи бумаг и дисплей, позволяющий видеть и слышать своего собеседника. Разумеется, не его самого, а подправленную версию его облика и голоса – мушки-датчики на лице Змея считывали каждое его движение, каждую его гримасу и улыбку, позволяя собеседникам в полной мере воспринимать его мимику.
На этот раз посредников было двое. Замещающие лица их были скучны и неприметны, и Змей подумал: должно быть, они используют тот же трюк, что и он сам.
- Торжественный момент, - сказал один из мужчин. – Легендарный Змей собственной персоной.
Змейс, - чуть не поправил его Змей.
А потом вспомнил, что никто кроме Кэлама так его не называет.
- И каково это – быть одним из самых знаменитых омег в мире? – спросил второй мужчина. Представляться они не спешили, и Змей решил так их и называть: Первый и Второй.
- Довольно скучно, - признался он. - Киллерам не присылают цветы и не угощают коктейлями, узнав в баре.
- Надо было идти в модели, - сказал Первый.
- Ростом не вышел, - вежливо ответил Змей.
Правила приличия были соблюдены. Они обменялись ничего не значащими фразами, присмотрелись к замещающим обликам друг друга и настроились на переговоры.
Да начнется игра.
- Имя?
- Светлан Болгов.
Кэлам не ошибся.
Перед встречей Змей слегка освежил свои скудные политические познания. Светлан Болгов (он же – просто Светлый) был одной из самых ярких и неоднозначных фигур на мировой арене. Чудом выиграв праймериз и внешнепартийные выборы пару лет тому назад, Светлый угодил в нижнюю из трех палат Азиатско-Тихоокеанского конгресса, став не только самым молодым её членом, но и третьим по счету альфой, допущенным в правление. В высших мировых инстанциях альф и омег принимали с большой неохотой.
Впрочем, как и везде.
- Срок?
- Нелимитированный.
Увы, слово «нелимитированный» вовсе не означало, что Змею не будут дышать в затылок. Оно значило, что Змей должен держать жертву на прицеле до тех пор, пока ему не прикажут спустить курок.
Конечно же, образно. Третий человек в рейтинге самых востребованных киллеров мира редко прибегал к банальному огнестрелу.
- Вам нужна нянечка, - хмыкнул Змей. - Которая, при случае, сможет его убить.
- Именно так.
Парни твердо знали, чего хотят. И готовы были за это щедро платить – Змей уже ознакомился с обещанным гонораром. И был впечатлен.
Странно, что Кэлама встревожило это дело. Политиков Змею заказывали не раз и не два. Иногда это было скучно, но всегда – чертовски прибыльно.
- Желаемый сценарий?
- На ваш вкус, - сказал Первый. – Но…
Всегда было какое-то «но».
- … давайте не будем идти на рекорд.
Рекордов у Змея было много – рекордная меткость (96% с шестисот метров), рекордная дальность выстрела по движущейся цели, рекордное количество убитых за час… Но он знал, о каком из рекордов говорит Первый.
Тот парень был параноиком и не высовывался из дома, окружив себя столькими слоями бетона и таким количеством охраны, что просочиться туда не смогла бы и блоха. А вот поставщиков провизии он выбирал не так тщательно. В течение трех месяцев Змей вкалывал соли радия в бурбон прямо сквозь пробки, а затем позволял бутылкам очутиться в баре своей жертвы. Когда врачи смогли диагностировать у любителя бурбона лучевую болезнь, лечить её было уже поздно.
«Самое долгое заказное убийство» - так это значилось в рекордах.
- Обещаю, никаких рекордов.
Светлый умрет быстро.
- Также мы знаем, что вы – настоящий профессионал в сфере показательных казней, но…
Опять это «но».
- … в этот раз изощряться не стоит.
Показательные казни, совершаемые от лица мафиозных структур, Змею нравились особо. Он вообще любил действовать с фантазией – наносил смерть на чужие тела, словно краску, делая это размашистыми искусными мазками и используя людей, как холст.
Змей не считал, что убийство должно быть простым. Он считал, что убийство должно быть красивым. Пугающим. Наводящим ужас на тех, кого смерть обошла стороной.
Одного мафиозного босса он казнил по частям – отделяя руки и ноги по кусочкам и пользуясь для их уничтожения промышленной мясорубкой. Другого – утопил в больнице, куда бедняга попал после неудачного покушения с раздробленным лицом и дыхательной трубкой в горле. Трубку Змей вежливо отключил от аппарата, и столь же вежливо прикрутил к ней двухлитровый пакет с физраствором.
Были и другие случаи, которые Змей вспоминал с нежностью. Тот бизнесмен… Мужик был аллергиком и любил на выходных отдохнуть в аквапарке с семьей. Змей туда тоже наведался – и, надо сказать, на славу оттянулся, ненадолго сменив костюм на полосатые плавки. Оказавшись рядом в очереди на аттракционы, ввел жертве аллерген, и за время до-о-олгого спуска с горки мужик отек и задохнулся.
Такая трагедия…
Змей ушел раньше, чем в анафилактическом шоке распознали заказное убийство, и отправился пить коктейли в баре над аквазоной. После убийств его всегда тянуло на сладкое.
- Предпочтителен близкий контакт.
… значит, Светлый умрет от его рук, а не от шальной пули.
Змей кивнул, переворачивая страницы стандартного договора. У него был последний вопрос. Очень важный.
- Почему я?
Девяносто киллеров из ста никогда бы не задали этот вопрос. Девять киллеров – задали бы, но не удостоились ответа. Но Змей был сотым, особенным, и слишком хорошо это знал.
Первый и Второй вежливо улыбнулись. Синхронно, как персонажи компьютерной игры.
- Наш заказчик нуждается в элитном киллере. Кто может быть элитнее?
Они понимали, что нуждаются в Змее больше, чем он в них, а значит, должны ублажить его любопытство. Сделать всё, лишь бы он заключил контракт.
- Почему я? – повторил Змей. Купить его лестью было сложнее, чем деньгами.
- Мы знаем, что ты любишь интересные дела, - сказал Первый. – Политик – это интересно.
Не настолько, - подумал Змей, чуть наклонив голову и задумчиво уставившись на лист бумаги.
- … а Болгов – интересно вдвойне. На него было столько покушений… - Первый многозначительно помолчал. И закончил:
- Ни одно из них не закончилось тем, что нам нужно.
Светлый был альфой. Хуже того – Светлый был альфой, который пробился в Конгресс. Представитель ультралевой Трансгуманистической партии, агрессивный лоббист, борющийся за права альф и омег… Наверное, он был последним из политиков, который боролся за эти права.
А может, первым? Может, гайки были закручены так туго, что дальше уже некуда, и в обществе начинались обратные процессы?
Змей задумчиво наклонил голову. Улыбки на его лице не было, и сейчас он выглядел на несколько лет старше, чем обычно – с узкими, сложенными в твердую линию губами. С непроницаемыми глазами, в уголках которых утиными лапками скопились морщины.
Вот, что тревожило Кэлама. Он не хотел, чтобы Змей убил единственного человека, который может вернуть генетическим меньшинствам хоть какие-то права.
- Почему я? – спросил Змей.
Это значило: «я омега».
Это значило: «вы не думаете, что это конфликт интересов?»
Это значило: «какого хрена я?»
- Ты аполитичен, - сказал ему Первый. – Мы хорошо тебя изучили.
Да уж, наверное.
- Ты убиваешь гражданских, если тебе заплатили, - сказал Второй. - Ты убиваешь детей, если тебе заплатили. Ты убиваешь альф и омег, если тебе заплатили. Идеология Светлого – не то, что помешает тебе его убить.
- Думаете, у меня нет принципов? – спросил Змей любопытно.
- Думаем, твои принципы лежат отнюдь не в плоскости политики.
Змей медленно разгладил лацканы пиджака. Под ним была простая черная футболка, поверх которой легла серебряная цепочка с преторианским крестом. «Смотрите», - кричал весь его облик, - «я бандит из глубинки!»
Просто бандит. Костолом с кривым носом и цепью на шее, каких пачками повязывают в новостях. Не идеальный убийца. Не совершенное, тонкое, смертоносное орудие в руках заказчиков. Не тот, кем Змей является на самом деле.
- Согласен, - медленно ответил он. - Какие средства наблюдения у вас имеются?
- Увы, - Второй расстроено качнул головой. В этом расстройстве Змей увидел нотку наигранности. – Никаких. У Светлого хорошая система безопасности. Устанавливать жучки тебе придется без нашей помощи.
- Без проблем, - сказал Змей. И застегнул пиджак, вставая и готовясь уходить. Преторианский крест – знак веры, настолько же фальшивой, как и татуировки у него на руках, - тяжело качнулся на шее.
- Это нетрудно? – заботливо уточнил Первый.
- Нет, - Змей солнечно ему улыбнулся, обнажив идеальные зубы. – Мне понадобится два килограмма вазелина, шпаклевка, гидравлическая растяжка и телефонный справочник…
Что ж, - думал он.
Что ж, это и впрямь будет забавно.

ГЛАВА 2

«… болезненную реакцию общественности в лице альф и омег. Согласно опросам, 72% бет искренне верят в один или более подобных мифов, впоследствии пропагандируя агрессию и нетерпимость по отношению к генетическим меньшинствам. В данной статье мы рассмотрим самые известные заблуждения, затрагивающие альф и омег, и то, почему каждое из них может считаться ошибочным.

МИФ №1: «у альф настолько сильные половые инстинкты, что из-за них повышается процент насилия как над омегами, так и над женщинами, и даже детьми. Им важно доминировать, и неважно, каким образом.»
НА САМОМ ДЕЛЕ: в организме женщины нет феромонов, возбуждающих сексуальную агрессию альфы, так что она не может стать жертвой насилия. Кроме того, подобные феромоны не продуцируются организмом ребенка, будь он альфой, бетой или омегой. Процент педофилов среди альф имеется, но статистически он не выше, чем среди бет.

МИФ №2: «омега-пары – рассадник инцеста. Из-за сильного полового инстинкта омеги-родители будут скрещиваться со своими подросшими детьми-альфами, а родители-альфы – с детьми-омегами.»
НА САМОМ ДЕЛЕ: кровные родственники абсолютно устойчивы к феромонам друг друга, причем это распространяется и на вторую-третью степени родства. Если сравнивать статистику по случаям инцеста между троюродными братьями и сестрами в семьях бет и альф/омег, то среди бет такие случаи отмечаются чаще.

МИФ №3: «дети, рожденные омегами – неполноценные уроды. У них слабое здоровье и куча нарушений. Зачем плодить биомусор?»
НА САМОМ ДЕЛЕ: из-за искусственной природы происхождения альф и омег в формировании плода действительно случаются сбои. У омег наблюдается на 42% больше случаев замершей беременности и на 48% больше выкидышей, чем у женщин-бет. Нежизнеспособный плод погибает еще на стадии вынашивания. Если же плод развивается успешно и не отторгается организмом омеги, ребенок рождается абсолютно здоровый.

МИФ №4: «это извращение над природой. Бог создал нас по образу и подобию своему, а альфы и омеги – пародия над божественным образом!»
НА САМОМ ДЕЛЕ: по «образу и подобию» альфы и омеги совершенно идентичны бетам. Следовательно, божественный образ сохранен ими в наилучшем виде. К сожалению, мы не знаем, был ли у Бога член, и как конкретно он функционировал. Быть может, Бог был созидающим омегой или покрывающим альфой?

МИФ №5: «генетические эксперименты тут не при чем, просто все альфы и омеги больны. А любую болезнь нужно лечить, может даже хирургическим путем. Если лечить не выходит, то надо не давать альфам и омегам размножаться. Мы же не даем спидозникам рожать зараженных СПИДом детей!»
НА САМОМ ДЕЛЕ: данные о генетических модификациях альф и омег открыты для общественности, и глупо утверждать, что всё это - фальсификация. Разве вислоухих кошек считают больными? Нет, они - венец селекционного дела, и при этом являются такими же кошками, как и любые другие. И кстати, при соблюдении профилактических мер носительница ВИЧ с 99.4% вероятностью родит здорового ребенка, так что пример некорректен.

МИФ №6: «тяга к случке у течных омег и сексуальная агрессия со стороны альф – не что иное, как сексуальная распущенность. Усилием воли все их позывы можно подавить.»
НА САМОМ ДЕЛЕ: сексуальное поведение альф и омег регламентировано на физиологическом уровне. Усилие воли не избавит омегу от проявлений течки, как и беременная женщина не может усилием воли избавиться от токсикоза. Все это – физиология.

МИФ №7: «популяризация отношений между альфами и омегами приравнивается к пропаганде гомосексуализма. Глядя на такие семьи, здоровые беты ощутят тягу к своему полу и начнут формировать больше гомосексуальных пар. Это приведет к тому, что альфы и омеги продолжат плодиться, а в семьях бет будет становиться все меньше и меньше детей. В конце концов мы просто вымрем.»
НА САМОМ ДЕЛЕ: на формирование гомосексуальности у детей никак не влияет пример омега-семей и пропаганда омега-отношений. Ориентация не поддается перевоспитанию – иначе все гомосексуалы, выросшие на гетеросексуальных фильмах и в гетеросексуальных семьях, уже давно бы стали гетеросексуалами. К тому же, альфы не являются строго гомосексуалами и могут образовывать семьи с женщинами-бетами. Если рассмотреть случай…»

Выдержка из статьи Хоппа Уэсли
Электронный журнал «Бета-комьюн», 06.07.2102

* * *

Влезть в чужую систему безопасности проще, если ты понимаешь, как всё устроено.
Змей понимал.
- Камера номер пять. Проверить соединение.
На установку видеоаппаратуры и прослушки у него ушло несколько дней. Еще столько же – на то, чтобы соединить умную пыль на чужих стенах и одежде в кластер и настроить трансляцию картинки. Умная пыль – крохотные роботы, выполняющие роль палочек и колбочек наподобие тех, что обитают в человеческом глазу, - легко заносилась в дом и сложно оттуда выводилась. Оставалось только правильно её использовать, расширяя свои познания о жертве до абсолюта.
- Камера номер шесть. Проверить соединение.
За эти дни Змей узнал о политике столько, сколько не планировал узнавать аккурат до своего шестидесятилетия. К тому времени Змей собирался обзавестись домиком в Дании и коротать вечера за рыбалкой и просмотром политических заседаний в Конгрессе.
Место под дом он уже выкупил. Оставалось две проблемы: он не умел рыбачить и ненавидел политику.
- Проверка датчиков движения…
Да, Светлый и впрямь для многих был занозой в заднице. Альфа в правительстве – исчезающий вид! – он был не в меру упрям, целеустремлен, и при этом потрясающе харизматичен.
На фоне политических и социальных бурлений вокруг альф и омег красавчик Светлый являлся опасной политической величиной. Да, сейчас он был никем, но мог потянуть за собой многих, влезть в высшую палату Конгресса, а там, быть может, даже претендовать на должность генсека. Сейчас это казалось фантастикой – как правление черного президента в США сто шестьдесят лет назад. Но история показывала, что закрученные гайки рано или поздно приводят к переворотам.
Так полагали аналитики, мнения которых Змей впитывал вместе с утренним кофе и сигаретой.
Да, пока что общество ненавидит генетические меньшинства… Но разве оно не находит себе предмет для ненависти на каждом этапе своего развития? И разве не заканчивается это одинаково – ожесточенной борьбой за права ущемленных?
Светлый мог бы возглавить эту борьбу. Он был стягом, торжественным вымпелом, реющим над всеми «униженными и угнетенными», над альфами и омегами, которых одиннадцать лет назад ограничили практически во всех правах.
Если он пропадет… кто знает, чем это закончится. Скорей всего, сто двадцать вторую статью уголовного кодекса никогда не отменят.
- Синхронизация данных…
Змей устроился в мониторной, откинувшись головой на удобное ортопедическое кресло. Он казался расслабленным, почти сонным – с черной щетиной на подбородке и над верхней губой, с темными до черноты глазами и серой тенью под ними. Он устал. Он был доволен собой.
Все шло по плану.
- Здравствуй, Светлый.
За все это время Змей видел Светлого не раз и не два – на фотографиях, в интервью, на стриме с последнего заседания Трансатлантической комиссии по социальным и гуманитарным вопросам. Светлый был настоящим альфой – восхитительно огромный, с мощными плечами и тугим, увитым мускулами телом, с густыми светлыми волосами, резкими бровями и такой же светлой линией ресниц.
Блондин от природы.
Наверное, так выглядели могучие шведские лесорубы несколько веков тому назад. Но Светлый был политиком – слишком влиятельным для своих тридцати семи, слишком красивым, слишком, слишком... Всегда утянутым в дорогие – с иголочки, - светло-серые костюмы, на элитных тачках, в элитных ресторанах, на элитных тусовках. Впрочем, тусовок в его анамнезе числилось не так уж много.
Зато покушений… Пожалуй, нападения уже стали для Светлого такой же неотъемлемой частью жизни, как спортзал.
- Идешь против системы, красавчик? – с поощрительной ноткой протянул Змей, листая медицинские выдержки из его досье. Судя по ним, идти против системы молодому альфе было непросто. Живи он на стыке двадцатого и двадцать первого века, его бы уже давно не подпускали к МРТ-аппарату – так много железа было бы в его теле. Но с тех пор, как штифты начали делать не из металла, а из биополимеров, подружиться с МРТ стало проще.
Помимо россыпи штифтов в руках, ногах и ребрах, у Светлого имелось множество отшлифованных шрамов, биомеханическая почка, пересаженная селезенка, вырезанный кусок кишечника и клок регулярно закрашиваемой седины – результат химического отравления. Подвела неверная дозировка – введенного токсина не хватило, чтобы справиться с могучим организмом Светлого.
Он, этот организм, всегда стоял насмерть. Змея почти восхищало, как упорно Светлый раз за разом давал костлявой бой. Его травили метанолом, едва не лишив зрения и вынудив на сложнейшую операцию; в элитных кабинетах, пропитанных запахом дерева и дорогого табака, ему подавали пропитанные токсичной дрянью сигары; его врачей подкупали ради неверных диагнозов; его безмерное множество раз пытались взорвать и прострелить – и ни разу это не принесло желанного результата.
Будто Светлого хранила сама судьба.
Когда на окраине его заблокировали между двумя джипами, разрядником убили его тачке «мозги» и залили в открытые окна канистру скипидара, это грозило Светлому удивительно мерзкой смертью – и закончилось ничем, потому что его охрана подоспела до щелчка зажигалки. Ребята из Кореи взяли его в плен во время шестого трансатлантического съезда АТА и трое суток пытали током. Совершенно зря – этого времени хватило на поиски и спасательную операцию. Неудачливый душитель не учел, что Светлый весит на пять кило больше него, и в спортзале поднимает сто тридцать семь кило железа; телохранители прибежали, когда все уже закончилось.
Он и сейчас поднимал свое железо. Судя по донесениям с камер, утро Светлого начиналось не с кофе, а с кроссфита. Раздетый до трусов, с покатыми плечами и светлыми окружьями сосков, с поразительно бледной кожей, на которой розовыми пятнами проступали следы от шрамов, он выглядел, как живая скульптура. Змей смотрел, как Светлый делает тяги и приседы, как отжимается на брусьях, владея своим телом так же уверенно, как языком на дебатах, и у него чесались мышцы. Этот зуд рождался где-то в глубине тела – Змею словно хотелось доказать, что он тоже так может.
Он и вправду мог.
Хотя его предельный вес на штанге был ощутимо меньше.
- Значит, это тебя мне придется убить…
Он не зря согласился. Задачка была интересной, словно над головой Светлого дежурил целый взвод ангелов-хранителей. Пистолет убийцы, который настиг его в толпе, давал осечку. Расписания его поездок менялись, а киллеры в отеле попросту не дожидались его визита. Пули отклонялись от траектории, пройдя сквозь стекло, потому что снайпер выбрал сто шестьдесят восьмой калибр вместо сто шестьдесят пятого. Простреленный бензобак не взрывался – потому что, черт подери, бензобаки не взрываются от пули, как в кино.
Случай в отеле, пожалуй, был самым близким к званию идеального покушения… но и с ним не выгорело. Падение с шестнадцатого этажа стоило Светлому множества сломанных костей, потому что упасть с такой высоты в бассейн – это почти как на асфальт… Но «почти» не считается, если дело касается Светлого.
Он просто жил. Будто не мог умереть. Будто все эти попытки, все эти потуги, все эти выброшенные на киллеров бабки были потрачены зря.
Змею предстояло доказать, что это не так. Бросить вызов целому сонму ангелов, парящих над чужой макушкой.
- А ты классный, - сказал Змей, отсалютовав Светлому на экранах стаканом морковного сока. – Ты мне нравишься.
Разумеется, не настолько, чтобы его пощадить. Заказчик прав: Змей был слишком аполитичным, чтобы впечатлиться достижениями Светлого в лоне Конгресса, и слишком равнодушным, чтобы волноваться за тех, чьи права он отстаивал.
Змей и сам был омегой. Не слабым, не хрупким и не тонким как веточка. Он собрал себя по кускам, отработал себя до деталей, он обзавелся тысячей змеиных шкур, которые менял после каждого крупного дела.
Он научился не зависеть от дурацкого сто двадцать второго, сто двадцать третьего, сто пятьдесят пятого и черт знает, каких еще законов, которые запрещали альфам и омегам жениться, спариваться, жить, дышать.
Он жил вне правил этого мира.
Честно говоря, ему было плевать на то, как с этим миром справляются другие.

* * *

В этом году гормональная прививка была какой-то особенно болезненной. Не то, чтобы Змея волновала боль… Но все-таки пришлось зажать руку стерилизующим тампоном и поморщиться, следуя негласному больничному протоколу.
- Новая вакцина, - сказала докторша, словно оправдываясь. А может, и правда оправдывалась. Ставя ту же прививку малолетним омегам, не приученным выдерживать срывание ногтей с невозмутимым лицом, она, должно быть, повидала немало слез и нытья. – Возможные побочные эффекты – легкая тошнота, головная боль, озноб, повышенное давление…
Змей равнодушно кивнул и опустил рукав рубашки, застегивая манжету и набрасывая пиджак. Все эти предупреждения он выслушивал уже не первый год. Правда, от лица Ханзи Катандзаро он проходил эту процедуру впервые.
- Привет.
Кэлам ожидал его под кабинетом, покачивая носком лаковой туфли и читая новости с планшета. Услышав, как открывается дверь, он опустил планшет на колени и вежливым кивком пропустил вперед отца с несовершеннолетним мальчиком-омегой.
- Ты в курсе, что тебе не обязательно этим травиться? – с любопытством спросил Кэлам. – Только подмигни – и я сделаю в городской базе данных нужные отметки.
Змей равнодушно пожал плечами, неторопливо застегивая пиджак.
- Не вижу смысла нелегальным способом отлынивать от легального метода контрацепции.
- Другие омеги не слишком рады такому… - Кэлам поморщился. Седина в его бороде была сегодня особенно заметна. - … такому «легальному методу».
- Другие омеги мечтают о детях, - сказал Змей. – Я – нет.
- Другие омеги мечтают о семье, которую им запретили иметь, - мягко, как глупому маленькому ребенку объяснил Кэлам. – А ты и рад, дурачина…
Они вышли из больницы, и Змей уже привычно тряхнул рукой, отгибая дужки очков и отгораживаясь от мира черными лоснящимися стеклами.
- Я просто не мечтаю о детях, - сказал он. – Это что, так ужасно?
- Ты из тех редких омег, кто и сейчас смог бы родить, - тихо сказал Кэлам. – Но выбрасываешь этот шанс на помойку.
Пожалуй, шансы у него и впрямь имелись.
Да, иногда семенные протоки альф могли восстанавливаться в течение трех лет после иссечения. А в силу нелегальной природы своего существования Змей гарантированно мог найти себе фертильного любовника.
Да, иногда гормональные прививки угнетали яйцеклетку недостаточно сильно, и она попадала в маточную полость вполне активной и живой. А в силу нелегальной природы своего существования Змей мог избегать таких прививок хоть целую вечность.
Да, хотя вязки были делом подсудным, проконтролировать каждого на этой планете не представлялось возможным. А в силу нелегальной природы своего существования Змей мог ни в чем себе не отказывать и проводить течки с одним, а то и двумя альфами. Чаще всего он так и делал. Зачем издеваться над своим организмом, в немой истерике выпрашивающим случку, если можно над ним НЕ издеваться?
К сожалению, у простых альф и омег вероятность того, что совпадут сразу три фактора, была ничтожно мала. Забеременевшего омегу почти наверняка ждал насильственный аборт, а после – долгое разбирательство и уголовное наказание. Даже выносив каким-то чудом ребенка, омега вряд ли смог бы его уберечь и вырастить в мире бет.
У Змея были все инструменты и возможности, чтобы разобраться с каждой из этих помех. Он мог забеременеть и родить. Технически – мог.
Просто он никогда этого не хотел. Ни сейчас, ни одиннадцать лет тому назад, когда ограничительное законодательство только вступало в силу.
- Змейс?
- Что?
- Ты подумал о том, что я тебе говорил?
Опять Светлый. Все разговоры в последнее время сводились к Светлому. Змей и сам стремился к нему мыслями – например, сейчас он думал о том, что у Светлого тоже не было детей. Многим казалось, что в новом мире горше всего молодым альфам и омегам – тем, кто достиг половой зрелости менее одиннадцати лет тому назад, кто с самого детства сидел на инъекциях и ни разу не спаривался в течку. Но опыт показывал, что тяжелее всего не им. По-настоящему тяжко приходилось взрослым – тем, кто одиннадцать лет назад просто не верил в возможность принятия подобных законов. Те альфы и омеги жили с мыслью, что всё еще успеют – сперва работу, а потом семью… Но одиннадцать лет назад упал заслон, отсекающий старый мир от нового. И семья вдруг стала нелегальным удовольствием. Вроде кокса.
Малолетки могли не винить себя. Они родились слишком поздно, и от них ничего не зависело. А взрослые… взрослые понимали, что если бы поторопились, если бы потеснили свою работу, гулянки с друзьями, умопомрачительный отпуск на Мальдивах и черт знает, что еще – то у них могли быть дети. Могли бы… но нет.
Змей был редким исключением: его не грызла эта мысль. Ему было тридцать девять, и отсутствие детей в его жизни ничего не меняло.
Светлому было тридцать семь. Жалел ли он, что не успел? Что не забил когда-то на политику и не обзавелся выводком альфят? Что творилось в его умной светловолосой голове?
- Змейс, пожалуйста…
- Это хорошая работа, - сказал Змей, покупая коктейль с лимонным соком и упругими алыми шариками. У шариков был противоречивый вкус зеленого винограда, но его это не смутило. - Я не буду отказываться.
- Заплатишь неустойку, - Кэлам раздраженно махнул рукой. Словно дело было в деньгах.
- Ты представляешь размеры этой неустойки? – Змей обхватил губами трубочку, отпивая коктейль. - Дешевле купить Эйфелеву башню и подарить её на совершеннолетие твоим девчонкам.
- Мои девчонки обойдутся без Эйфелевой башни, - проворчал Кэлам.
Он относился к спорной категории альф. Когда-то у него был сын от первого брака – тогда еще легального, с темноглазым и смирным омегой по имени Стиви. Ребенок умер, когда ему было пять, брак развалился, и теперь Кэлам жил со своей второй женой и растил её детей. Пожалуй, это было чудом. Альф и омег в обществе сторонились одинаково – они были бракованными в равной мере, - но Кэламу повезло. Джозетт действительно его любила, и плевала на то, что на шее её мужа виднеется маленький черный значок.
Вот такой вот он, Кэлам. Счастливый папа двух чудесных дочек.
Не родных.
Нет, без сомнения, он любил девчонок… И все же трудно было сравнивать двух живых, но неродных детей с одним родным, но давно уже мертвым.
- Змейс, если убрать его сейчас из Конгресса…
- Ничего не изменится, - равнодушно сказал Змей. – Я читал прогнозы. Это не то же самое, что борьба за права гомосексуалистов когда-то. Мы же бракованные, Кэл, нас сделали случайно. Почему нам должны разрешить размножаться?
- Дело не в размножении, - отрезал Кэлам. – Светлый продвигает законы по трудоустройству альф и омег. Предлагает внести поправки в закон о сожительстве. Если тебе нахер не нужна семья, это не значит, что она не нужна другим… нашим.
Змей это заметил.
Крошечную заминку, будто Кэлам просто забыл правильное слово. Будто отвлекся на пацана со скейтом, на птичку, на цветную дизайнерскую кракозябру вместо дерева. Вот только он не забыл и не отвлекся. Он засомневался, когда произнес слово «нашим».
Физически Змей оставался омегой, но психологически…
Алые виноградные шарики закончились, и коктейль потерял свою прелесть, став кислым и противным на вкус. Змей бросил стакан в ближайшую урну.
- Без шансов, - сказал он. – Даже если у Светлого что-то получится, даже если его лобби принесет плоды… Ты хоть понимаешь, насколько неповоротлива законодательная махина?
Кэлам выглядел плохо, и его серые теплые глаза были просящими. А он редко просил у Змея хоть что-нибудь.
Жаль, что в этот раз Змей не может дать ему желаемое.
- Всё уже меняется, - сказал Кэлам. - Прогрессисты, синкретисты, либералы и либертианцы начинают понимать, что сживание с лица земли генетических меньшинств – сродни «заботы» о неграх, которые так тупы и безвольны, что без рабовладельцев не выживут.
- Это всё равно не даст Светлому большинства голосов, - Змей качнул головой и свернул в сторону крохотного эко-магазинчика. Блестящие линзы очков не выражали ровным счетом ничего, и всё его лицо было таким: прохладным, чуть отстраненным, словно проблема его не касалась. – Пока он получит поддержку, пока процесс наберет обороты, пока комитеты перегрызутся из-за принятия правок… Может, аналитики правы, и когда-нибудь Светлый возглавит Конгресс.
Кэлам молчал. Губы его были бледными до синевы.
- Но ему тогда будет лет шестьдесят, - закончил Змей. Кэлам дрогнул, словно его этой фразой стегнули по лицу. – Все альфы и омеги будут стары и беспомощны, с атрофированными семенниками и зарубцевавшимися маточными полостями. Они уже не смогут рожать детей.
Кэлам молчал.
И Змей вдруг подумал, что ему, наверное, тоже следовало заткнуться.
- Мы уже вымерли, - тихо сказал он. – Мы уже вымерли, как вид. Светлый не сможет ничего изменить.
Прекрасный Светлый, невероятный Светлый, умопомрачительный красавчик Светлый со своим чеканным профилем и прессом, который так сладко было бы обводить языком – кубик за кубиком.
Потрахаться с таким – да. Триста раз да.
Рисковать из-за такого репутацией…
- Нет, Кэл. Прости, но нет.
В магазинчике одуряюще пахло свежей зеленью и горячим хлебом.
Кэлам молчал.
Змей тоже. Он так и не снял очки, не извинился, не сделал ничего, чтобы друг не считал его мразью. Мальчишка у них за спинами выругался и завертелся юлой, выставив перед собой мобильник и тыча им из стороны в сторону.
- Опять ты со своими штучками, - проворчал Кэлам так тихо, что Змею пришлось напрячь слух.
Парень остервенело тряс телефоном.
- Это не я, - поморщился Змей. - У парня просто отвалился инет.
- У тебя в часах ддос-подавитель сигнала, - ответил Кэлам, выбирая томаты и не глядя в его сторону. - Ты при мне его собирал...
- ... и использую только во время заданий, - Змей одернул рукав пиджака, скрывая под ним тяжелые золотые часы. - Чтобы не засветиться раньше времени на камерах видеонаблюдения и жуках.
Часы выглядели роскошно. И были дешевкой – репликой дорогущей мужской цацки с полупустым корпусом и слабеньким механизмом. Змею было плевать на механизм – выбросив оттуда всё лишнее и припаяв всё нужное, он обзавелся куда более толковой вещью, чем просто часы.
Карманная глушилка не была гарантией того, что он нигде не засветится, но уменьшала такую вероятность в разы. К тому же, электромагнитная «шумелка» в часах была слишком слаба, чтобы хоть как-то помешать спутниковому, сотовому или интернет-сигналу. Но шпионы сами себе вредили: уменьшая жучки все сильнее и сильнее, делая их незаметными, необнаружимыми, они уменьшали вместе с тем и мощность передатчиков. То же касалось и систем наблюдения: уже с полвека было хорошим тоном использовать камеры размером чуть крупнее умной пыли. Они дают хорошую картинку. Но стоит накрыть микродатчики своим сигналом – и на какое-то время они станут бесполезны.
- Как скажешь…
Голос Кэлама прозвучал мягко. Расслабленно. Словно они просто выбирали томаты и хлеб.
Прости, - подумал Змей.
И еще: прости, но ты и так знаешь, кто я такой, и почему поступаю именно так.
Вслух он не проронил ни слова.

ГЛАВА 3

« … впоследствии признанный негуманным.
В то время ученые-генетики смотрели в будущее с долей скепсиса, полагая, что выживания достойно лишь идеальное человечество. Медицина совершенствовалась, активно выращивались донорские ткани и органы, была выработана генетическая устойчивость против ряда болезней. На фоне этого Программа по улучшению человеческого генома казалась логичной и даже необходимой.
В рамках всемирного эксперимента был проведен ряд генетических модификаций, затрагивающих исключительно мужскую половину населения. В случае успеха со временем запустили бы вторую часть Программы – по совершенствованию женского генома.
Модификации проводились в утробе матерей с полного согласия родителей. Часть зародышей (переносчики слабого генетического материала и наследственных болезней) была подвергнута биологической стерилизации. Целью этого была приостановка размножения особей, которых медицинское сообщество признавало «бракованными». Порой в качестве «брака» указывались даже незначительные дефекты (см. дополнение 4.4).
В свою очередь, часть зародышей признавалась эталонной – «генетически совершенной», - и их способности к размножению искусственно повышались. Таким образом создатели Программы планировали отсеивать слабые гены и максимально способствовать укоренению сильных.
На пути к созданию идеального человечества встречалось множество преград, в том числе биологических и социальных. Тем не менее, незаконность и даже аморальность Программы была окончательно признана мировым сообществом только в 2048 году. Мутации (в том числе непредвиденные) проявили себя в полной мере только в 2052 году, при половом созревании первого поколения модифицированных особей. Тогда же была введена следующая маркировка:
- альфа-особи – биологический инструмент для сверхразмножения, особи с выдающимися способностями к осеменению, высококачественной генетической структурой и сперматозоидами, количество и активность которых были искусственно повышены.
- бета-особи – люди, не подвергавшиеся генетическим модификациям. Носители неизмененного генома.
- омега-особи – особи, подвергнутые биологической кастрации. Половой аппарат омега-особей претерпел значительные изменения – яички были редуцированы, внешние половые органы стали менее чувствительны, сперму (за неимением живых сперматозоидов) полностью заменила предсеменная жидкость, выделяющаяся в малых количествах. Тем не менее, генетическая модификация привела к ряду непредвиденных последствий, в том числе к…»

Отрывок из учебника по биологии за девятый класс.
Автор – Риз ДеСантис, год издания – 2096.

* * *

Наблюдать за Светлым было все равно, что проживать его жизнь.
Пока он завтракал, Змей заварил себе кофе и выкурил первую на сегодня сигарету. Сигаретная диета была похуже, чем рациональное питание с упором на белок, но организм Змея давно к ней привык.
Пока Светлый делал становую тягу в четыре захода по двенадцать повторов, Змей отжимался на кулаках, уперевшись ногами в стену выше уровня головы.
Пока Светлый принимал душ, Змей любовался разворотом его плеч и идеальной формой талии. Промокая испарину полотенцем, он размышлял, что это тело смотрелось бы совсем не так выигрышно, если бы в прошлом октябре Светлого не заказали идиотам. Заложенный в его офисе циклонид не сдетонировал только потому, что убийцы установили на сверхстабильную взрывчатку такой же взрыватель, как на простую С-4. Или тот случай, когда бомбу подорвали во время теледебатов… Светлый оказался у несущей стены и отделался парой ожогов, сгоревшими бровями и перебитой рукой.
С такой чередой неудач было легко забыться. Сказать себе: господи, что за неудачники! Уж от меня-то не уйдет.
Но Змей понимал: так говорил себе каждый, кого нанимали для устранения Светлого. И каждый из них ошибался. Было ли в этом виновато железобетонное здоровье Светлого, его невероятная везучесть или то, что он продал душу дьяволу, но факт оставался фактом: не стоит недооценивать киллеров, которые работали с твоей жертвой до тебя.
Вся квартира Змея – одна из нескольких съемных студий, разбросанных по городу, - за две недели превратилась в сплошную технологическую помойку. Вдоль одной стены громоздились мониторы, а на двух других с убийственной, какой-то обсессивно-компульсивной аккуратностью были расклеены кусочки внешнего и внутреннего мира жертвы: выдержки из его медицинских карт, куски его обращений и законопроектов, фотографии, схемы, страховые бумаги, выписки с банковских карт…
Сейчас Светлый готовился к переговорам. Умная пыль на его одежде как бы говорила: да, детка, давай, проверь меня в действии! Но Змею не нужно было никуда идти, и вместо подготовки (идеально выбранный костюм, идеально зачесанные ото лба светлые волосы, идеально честный взгляд…) он изучал сайты, посвященные Светлому.
Удивительно, сколько фанатов может быть у политика! Почти как у рок-звезды.
- Спасибо, Аль. Передай конгрессмену, что я…
Умная пыль работала. Картинка с неё была так себе – на рубашку Светлого в той элитной химчистке удалось ссыпать не так уж много «пылинок», - зато звук транслировался на ура.
- … лучше еще одно покушение, чем переговоры с этим ублюдком.
Не прогневи судьбу, Светлый. Слишком смелое заявление для парня, на которого в последнем квартале было совершено двенадцать покушений.
- Я понимаю, Аль. Я все это понимаю, но если мы не договоримся насчет этого законопроекта с республиканцами, то можно не надеяться на…
Змей прикусил губу, едва тронув её белоснежными, идеальной формы зубами. Пожалуй, зубы – это единственное, что в нем было красивого. На маленьком омежьем сайте, где обсуждали запахи известных альф, Светлому была посвящена отдельная ветка. Трудно было представить, чем он пахнет, ориентируясь на разрозненную болтовню в интернете, но Змей вдруг подумал: это хороший запах.
Если бы он придумывал Светлого, если бы создавал его у себя в голове – такого красивого, с мужественной челюстью и а-а-ахерительной спиной, - он придумал бы для него именно такой аромат.
«Дерево», - писал мальчик-омега с никнеймом roooosky15. – «Теплое, нагретое солнцем, запах как летней ночью на остывающей веранде. С нотками алкоголя (фи, водка? может, что-то поэлегантнее все же, чем чистый спирт?) и ненавязчивого, но ощутимого мускуса. Элегантно и по-мужски.»
Очень бабское описание, - подумал Змей, листая дальше.
До ужаса бабское. И такое ароматное, словно ему в мозг вливали капля за каплей чистый спирт, настоянный на мускусе и древесине.
«Дерево тут – можжевельник», - подсказывал некто с ником Расти. – «Знаете, такой очень характерный резковатый запах, который долго остается на руках. Может, из-за тех самых алкогольных ноток?»
Змей медленно прикоснулся пальцами к губам, представляя этот запах на своих руках.
Если он убьет Светлого, если задушит его и будет держать, положив руки на истерично бьющуюся вену на горле, то как долго на ладонях сохранится его аромат?
«Мускусная водка, разлитая по теплому дереву. На любителя, резко, бьет в нос, хотя древесные ноты смягчают…»
Уже не так по-бабски. Водка всё делает лучше, даже если это запах альфы.
«Напоминает почему-то орехи, настоянные на водке…»
… да, определенно, всё дело в водке.
- Рад встрече, - донеслось с экранов, и Змей торопливо вскинул голову, словно застигнутый за чем-то постыдным. Запах Светлого никак не поможет его убить, и Змей изучал его не ради дела. Он изучал его, испытав интерес, а это уже было… хуже, чем если тебе тринадцать, и тебя застукали в комнате за дрочкой.
- Поставки энтактогенов – серьезный вопрос, - голос того, с кем у Светлого была назначена встреча, был скрежещущий и стариковский. Тот самый конгрессмен-республиканец, которого Светлый назвал ублюдком? – Мальчик мой, я бы предпочел вести переговоры с Кьюсаком или Райли, а не с тобой…
- Потому что я альфа?
- Потому что я не думаю, что ты уполномочен…
- Я уполномочен говорить от лица комитета. Приступим, или сперва пошутим на тему моего возраста и принадлежности к оспариваемым генетическим меньшинствам?
Змей улыбнулся, отложил планшет и закурил. И подумал: вряд ли красавчик Светлый делает хоть что-то из того, что может подпортить ему репутацию. Например, он вряд ли курит что-то кроме сигар. Сигареты – плебейская привычка, порицаемая в приличном обществе. Светлый идеален, как всё идеальное, и предсказуем, как всё предсказуемое. Он вряд ли знает, что такое «не сдержать обещание». Он вряд ли нарушает правила дорожного движения. И уж точно он в последние одиннадцать лет не ебал ни одного течного омегу. Такой компромат, такое ярое несоответствие действующему законодательству перечеркнуло бы его политическую карьеру на корню.
- Это государственный контракт. Если он вас не устраивает…
- Вы предлагаете безрецептурную продажу энтактогенов представителям генетических меньшинств. Вы представляете, чем это может закончиться?
- Это почти то же самое, что антидепрессанты. Кажется, это вы волнуетесь за психическое состояние альф и маленьких милых омег. Разве вы не хотите, чтобы они могли улучшить свое состояние медикаментозно?
Змей пожалел, что не может сейчас видеть Светлого.
Зато он мог его слышать, и даже голос его, бархатисто-низкий и прохладный, напоминал о густом запахе дерева и мускусной водки.
- Хочу. Под контролем врачей. Да хоть под чьим-нибудь контролем! Открыть безрецептурную продажу препаратов, подавляющих негативные ощущения…
- … значит, сделать ваших детей счастливыми.
- Значит, вручить молодежи экстази и сказать: давайте, ребята, принимайте и радуйтесь жизни.
Змей чуть приподнял голову. Глаза его были темными до черноты, а экран, транслирующий звук без картинки – и того чернее.
- Ты преувеличиваешь…
- Я никогда не преувеличиваю, если дело касается омег.
Республиканцы не собирались давать волю ни Светлому, ни его законодательным правкам.
- Мой мальчик, разве ты не противоречишь главным принципам трансгуманизма?
- Трансгуманизм предлагает совершенствовать свою жизнь, если это возможно, но не одурманивать себя, чтобы вам было удобнее держать в узде альф и омег.
- Это дело решенное. Легализация антидепрессантов и энтактогенов принесет в бюджет миллионы…
Змей задумчиво хмыкнул. Всё всегда упиралось в деньги. Даже если на кону были люди, многие тысячи людей – всё равно всё упиралось в деньги, которые можно вытрясти из их карманов.
- Вы знаете, какой процент самоубийств зарегистрирован среди несовершеннолетних альф и омег?
- Вот видите. На таблетках им будет гораздо проще мириться с…
- Сорок семь. Сорок семь процентов наших детей хотя бы раз в жизни пытались себя убить.
- Теперь ваши дети будут счастливы…
- Теперь наши дети будут обдолбаны и перестанут соображать, что ваши законы урезают их права все сильнее и сильнее.
Светлый был яростным. Это была не крушащая, ломающая стулья ярость, которая выплескивалась вместе с адреналином и тестостероном в байкерских клубах. Это была священная, молчаливая ярость, которая поднималась в Светлом удушающей волной.
Змей чувствовал это так отчетливо, словно и вправду жил чужой жизнью.
- Ваши правки не получат поддержку. Даже если вы пропихнете их на слушание, они всё равно…
- Нашу позицию поддерживают виги, минархисты и почти все демократы. Если вы дадите социальным комитетам время на рассмотрение…
- Разве мне выгодно вас поддерживать?
- Если вы поддержите нас в этом вопросе, я буду полезен вам при голосовании за правки в сто шестой.
- Это шантаж, мой милый мальчик…
- Это политика.
Может, в нем и правда что-то есть, - подумал Змей. Что-то такое…
Что-то, благодаря чему к нему тянулись, на него восхищенно смотрели, его с восторгом обоняли. Что-то, благодаря чему его начинали поддерживать не только альфы и омеги, но и некоторые – не все! но некоторые, что уже неплохо, - наиболее вменяемые беты.
Змей докурил сигарету и медленно раздавил её о планшет.
- Как жаль, - сказал он.
Мониторы ему не ответили.
Как жаль, - думал Змей, - что Светлого заказали именно ему. Теперь он умрет, и его великий крестовый поход – во имя альф, омег и их детей, глупых несовершеннолетних зверят, что оказались вне закона, - ничем не закончится.

<< читать дальше >>

@темы: закончено, ориджинал, писанина

---

Вопрос на повестке дня

[Murgatrojd]

Чуваки, а кто-нибудь читал серию Артема Каменистого "S-T-I-K-S"? Я прямо слышу вопли автора "И СОВСЕМ ОНО НЕ ПОХОЖЕ НА С.Т.А.Л.К.Е.Р.!" Не ведитесь - еще как похоже. Например, "Цвет ее глаз" или "Человека с Котом". Оно не самое известное, но чем черт не шутит...
Мне нужна консультация по этому делу. Если кто-то читал - буду благодарен за помощь.

---

Предыстория к "Западному ветру"

[Murgatrojd]

В общем, бывает такое: тебе скажут что-то тысячу раз подряд, и тебе норм, но когда скажут в тысяча первый раз...
Короче, "Западный ветер" все считают фичком по "сталкеру" или "пикнику на обочине". Я сам виноват: антураж и правда точь в точь. Тем не менее, этот мирок не является радиационно-чернобыльской феерией, и в местных горестях уж точно не виноваты инопланетяне. Нет, тут дело в другом.
Я не претендую на оригинальность сюжета и понимаю, что идея с душком. Но если вы читали "Западный ветер" и вам интересно, как этот мир дошел до жизни такой - добро пожаловать под кат)

Семеро, Спасающие Мир

Таааак. С чего бы начать. Тут очень большая предыстория, часть её будет копипастами - их я уже когда-то сформулировал, и вряд ли теперь сформулирую лучше))

Суть в том, что иногда я люблю присматривать себе литературные конкурсы. В которых потом не участвую, потому что кое-кто - ленивая задница. Как-то я присмотрел себе конкурс магических академий и сказал: ой, херня вопрос, Я ПРИДУМАЮ! И придумал.
Трижды.
Правда, один из этих сюжетов был не про магическую академию, а про академию супергероев. Идея была вкусна, я ее смаковал, и заключалась она в том, что супергерои - они... ну, они как батарейки. У каждого имеется строго ограниченный "заряд", и можно истратить свою силушку за раз, тряхнув землетрясением весь город, а можно тратить по капельке и жить со способностью много лет. Супергероев очень много - не единичные случаи, а десятки, сотни людей со способностями. Правда, они перегорают как спички - отучились в академии, пару лет послужили на благо отечеству и всё, силушка закончилась. Пока-пока, завозите следующее поколение.
Дальше вскрываем второе дно. На самом деле, никакой "ограниченности заряда" не существует - у всех людей-батареек отличный заряд, у всех одинаковый, на одну супергеройскую жизнь хватило бы. Но - вот тут очень банальный ход, я понимаю, - его откачивают где-то на этапе инициации и обучения. Природа супергероев не позволяет откачать все - организм оставляет себе какой-то неприкосновенный запас, минимальный заряд, который отобрать уже невозможно. На этом запасе можно пользоваться силами еще от года до пяти - кому как повезет. Все остальное без ведома законных владельцев аккумулируется и заливается по месту назначения. Думаю, главгеры по мере расследования обстановки подозревали бы разное - что энергию продают за бабло, что вкачивают её в каких-нибудь бессмертных стариков, что... Ну, наверняка и продают, и вкачивают - из любого бюджета, будь то хоть энергетический бюджет, все равно будут утечки.) Но основную массу сливают на Семерых, без которых человечество вымерло бы в двадцать первом столетии.
Семеро, Спасающие Мир.
Медуза - она; очищает воду, день за днем вылупляясь из собранной солевой корки, нефти и грязи, как из яйца, и продолжая, продолжая, продолжая.
Дубль Два - он; может прогнозировать будущее в планетарных масштабах, является стопроцентной сигнализацией: что-то уже произошло, он видел, это можно исправить, будь то бабах ядерной боеголовкой по Японии или катаклизм.
Дежа Вю - она; бесперебойный датчик, настроенный на обнаружение земных катаклизмов за сутки-двое до того, как они произойдут, когда еще можно начать эвакуацию.
Зеленый - он; уже почти-что человек-растение, способный взрастить что угодно и где угодно, хоть сосновый лес в голой пустыне.
Плакса - он; тоннами вырабатывает питьевую воду.
Тик-Так - он; когда он спит или без сознания, время вокруг него в определенном радиусе течет в тысячи раз быстрее, микроорганизмы эволюционируют, неразлагаемые отходы разлагаются; его почти постоянно держат в анабиозе, очищая им то, что иначе невозможно очистить.
Гейгер; он, жрет радиацию.
Это не столько люди, сколько функции: если один Гейгер исчерпал себя (устал, спекся, наложил на себя руки и т.д.), то проводятся активные поиски подростка с аналогичной способностью. Подростка ставят на учет, обучают, внушают ему, что от него зависит благополучие планеты, и заставляют пахать до тех пор, пока он не сдохнет. А потом ищут следующего.
От Семерых, Спасающих Мир и правда зависело благополучие планеты. До поры до времени. А потом оказалось, что они сделали только хуже. Но-о-о-о это будет потом, а пока у нас совсем другая история.
Итак, есть Семеро. На них сливают всю энергию, которую могут добыть, и их усилиями чистят, строят, латают, поят страждущих и кормят болезных. А что приходится эту силушку у кого-то отнять... ну. Какие-нибудь бегуны и марионеточники в планетарных масштабах никому не нужны.

Такой была изначальная история. Прошло полгода, я её не написал и забыл о ней. А потом мне вдруг захотелось постапокалипсис))) Вот припекло - сил нет. Хочу и всё! А откуда взять этот апокалипсис? Какую предысторию ему дать? Какой пиздец случился с миром? Я долго думал, а потом вдруг сел и написал:

"Вчера помер Плакса. За последние пару лет вся азиатская территория только его стараниями и выживала - там после Бури ни одной реки, ни одного озерца, ни хера не уцелело. Знаете, сколько тонн пресной воды он для них выплакал? Вот и я не знаю. Много. А теперь сдох. Говорят, кровью начал плакать и сдох. Врут, наверное."

Мир "Западного ветра" - это то, что осталось от мира супергероев-батареек.
Случившийся катаклизм объясняется исключительно законом сохранения энергии. В первом поколении силой обладали миллионы. Маленькой силой, которую можно было использовать, а можно и не, которая курсировала бы из поколения в поколение, струилась бы себе потихоньку и горя не знала. Но человечество решило, что знает лучшее применение силе, и начало ее собирать повальными темпами. А потом закачивать ее через Семерых в землю, в воду, в воздух, облагораживая, очищая, возрождая. Это было неприродно, неправильно, и сила не ушла в землю - она поперла обратно, терраформируя планету по своим правилам, образуя озера с белыми водами, зоны с гравитационными аномалиями и так далее. Потому что люди ни хера не знали, как это функционирует. Потому что полезли исправлять то, что исправлять не следовало.
И земля околела. Люди-батарейки были выпиты досуха, а новых не рождалось. Семеро, Спасающие Мир, держались до последнего и латали дыру за дырой, но зачастую их вмешательство делало только хуже. Те, которые были страховочными - Дежа-вю и Дубль два, - умерли первыми, спровоцировав серию катаклизмов. Зеленый одеревенел и послал мир нахуй. Медузу выловили мертвой в составе наросшего на нее мусорного острова. Тик-Так начал страдать эпилептическими припадками, расширив свой радиус за пределы "чистой комнаты", и вместо того, чтобы разлагать отходы, эволюционировал добрую сотню супермикробов и тварей покрупнее, включая песчаных блох, голодушек, прижигателей и прочих тварей из моего списка. Вылечить его не смогли и спешно подвергли эвтаназии, чтобы не наэволюционировал чего похлеще.

Вывод: Семеро, Спасающие Мир, этот мир не спасли, а угробили. За большую часть монстров спасибо Тик-Таку, за пространственные и временные аномалии - Дежа Вю и Дублю Два, за климатический дисбаланс - Зеленому, Медузе и Плаксе. Они хотели как лучше, а получилось как всегда.
И мир закончился.

@темы: черновик

---

Потом мы все сгорим

[Murgatrojd]

Боевое, мать его, крещение омегаверсом.
Работа написана по заявке.

Название: Потом мы все сгорим
Рейтинг: NC-17
Размер: макси (160 тыс.зн. / 30 000 слов)
Персонажи: Джона Джейн / Альдо Монкада
Жанры: омегаверс, фантастика, драма, экшн
Предупреждения: юст, нецензурная лексика
Важное объявление: я пишу не учебник по функционированию военной авиации в условиях иных планетарных систем. Пожалуйста, не требуйте от меня этого) Текст пишется, чтобы весело и душевно подрочить на понятно что, и это «понятно что» - не матчасть. Ошибки в военщине? Возможно. Хотя мы не знаем, насколько раздолбайской и отличной от нашего времени будет военщина в будущем. Ошибки в физике? Наверняка! Почему я их не исправлю? Потому что они нужны для сюжета или атмосферы. Повторюсь – не учебник писал, а ловил лулзы. Так что всем добра и спокойного чтения.
Описание: «Монкада снял гермошлем и оказался… странным. Таким, как Джейн от него не ожидал. Не смазливый омега, которого бы сразу в койку и размножаться с ним до посинения. Не фотомодель с обложки, на которую хочется дрочить до одури, зажав член в кулаке. Монкада был красив, но не стандартной разрекламированной красотой, а красотой животного – неуловимой, зовущей, пьянящей почище пары стопок тайгера. Джейн неровно вздохнул»

ГЛАВА 1

Транспортный шаттл падал, как комета. Как гигантский утюг. Как кирпич весом в три тысячи тонн, нацеленный на чью-то голову. Боже, спаси и сохрани.
Наверное, снаружи это выглядело очень зрелищно: закругленный нос шаттла разрубал воздух, вгрызаясь в атмосферу Карпатии, как чудовищный гарпун в брюхо кита. Крылья горели от трения, ниобиевые оболочки разогрелись добела, но реактивные системы молчали – топлива в челноке было чуть, только для торможения и захода на посадку. И хорошо бы, чтобы эта посадка вообще случилась…
Джейн видел это в лицах экипажа: испуг. Неуверенность. Тихую панику, спрятанную в уголках глаз. Это спешка, во всём была виновата спешка: шаттл снаряжали на скорую руку, так отчаянно, словно всё население Карпатии без подкрепления передохнет за сутки.
А может, и правда передохнет, - Джейн не знал, его командировали тоже в спешке, не потратив на уточнение задачи ни минуты. В Карпатию бросили цвет ВВС, лучших пилотов, которых успели подготовить к переброске в течение дня. Видно, ситуация была и вправду критическая. В отряд к Джейну накидали парней с Рабицы, Локуса-5 и Верхнего Базилевка; он их впервые видел, но теперь почему-то должен был за них отвечать. К счастью, недолго – они приземлятся, получат распределение к какому-нибудь полковничьему херу, и Джейн снова забудет, что значит быть старшим по званию. Его всё это тяготило – незнакомые люди, разболтанные шаттлы, спешка и беготня… Его место – не тут, а в небе и с рукоятью управления в ладони.
Побыстрей бы уж.
В тысяче футов над поверхностью начались перегрузки – шаттл разворачивался и включал двигатели, проседал в воздухе под чудовищным инерционным давлением и тормозил, тормозил изо всех сил, всем своим плоским металлическим телом. Джона Джинджер Джейн, майор ВВС, пилот широкой души и скверного нрава, плохо относился к тому, что не мог контролировать – а сейчас он не мог контролировать решительно ничего. Действия команды не были слаженными; шаттл рыскал в разреженной атмосфере, не находя опоры, а внизу всё кипело, взрывалось и плавилось.
Карпатию лихорадило войной.
- … у них опять. Две или три эскадрильи, наши еле удерживают.
- Переход на ручное управление. Связь с ЦУПом потеряна.
- Тангаж тридцать два градуса, выравниваем…
- Подход, прием. Подход, запрашиваем данные.
- Вот блядство, нам же только выгружаться час или два, а у них там обстрел…
- Подход, прием!
- Вот сейчас ебнемся с полным брюхом пилотов, и будет нашим хуй, а не подкрепление…
- Шасси, закрылки выпущены, посадка…
Когда шаттл приземлился, Джейну показалось, что несчастная махина развалится прямо на посадочной полосе. Челнок трясся и вибрировал, но чувствовалась в этой тряске не упругость хорошо работающего механизма, а страдания полудохлого зверя. Милосерднее добить, чем заставлять бегать.
Джейн с удовольствием избавился от шлема; в наушниках сухие команды диспетчеров перемежались сплетнями о том, кого подорвали, и сколько ребят сегодня не вернутся на базы. Команда шаттла переволновалась, и казалось, что сейчас говорят все одновременно, нарушая субординацию и не слушая друг друга.
- … авиационное подразделение один шесть тильда два, направление – Смокровка! Пехотное подразделение три три восемь…
Перекличку вел солдатик-омега без единой «птички» на погонах. Совсем мальчишка, - подумал Джейн, - а уже угораздило вляпаться в войну. Староверы не щадят молодежь, а уж вымотать все кишки из омеги – лучшее для них послеобеденное развлечение. Извращение над природой, - вот так. Мужчина, женщине уподобившийся и приносящий жизнь. Плохо омегам в плену, ой как плохо, лучше сразу сдохнуть, чем помирать так, как решат за тебя староверы…
- Авиационное подразделение один шесть тильда восемь, - выкрикнул солдатик. – Направление – Сиречь! Авиационное подразделение один семь тильда один, направление – Скалица!
Джейн кивнул, пропуская своих ребят – подумать только, «своих ребят»! - вперед. Скалица, значит. Не космодром, не нефтедобывающие скважины, а тонкий рубеж, отделяющий староверов от тех, кого они ненавидят пуще смерти. Горячая точка, горячее некуда… Тронешь – зашипит обожженное мясо.
Парни Джейна уже отмечались у солдатика, толкаясь плечами с подвалившей пехотой. Распределение закончено; подкрепления для отрядов, разбросанных там и сям по северному полюсу Карпатии, уже сформированы. Когда Джейн прижал большой палец к планшету, позволяя снять биометрические данные, солдатик сверился с коммуникатором и присвистнул:
- Ого! Вас заберет сам полковник.
- Кто? – невнимательно спросил Джейн. Уши закладывало от грохота, и на этот раз были виноваты не взрывы. Диспетчеры пытались разрулить хаос, царящий на взлетке. Очередь отбывающих бортов росла пропорционально раздражению пилотов. С шаттла сгружали воду, наспех заполняя раздутые, матово-черные бока танкера. Махина была настолько колоссальной, что Джейн подумал – под крыльями танкера можно спрятать все истребители, рыскающие над поверхностью Карпатии, и останется место еще для пары дюжин.
- Вас заберет са-ам полко-о-овник, - с придыханием повторил солдатик. Глаза его лучились восторгом. – Его «клюв» уже приземлился. Как только воду сгрузят, вы отчалите.
- За нами прислали Монкаду? – не поверил Джейн. – Лично Монкаду?
- Он сам вызвался, - с ноткой зависти в голосе пояснил солдатик. – Сказал – проконтролирует доставку воды и новичков, ничего важнее для него сейчас нету…
Полковник Альдо Эвелин Монкада был легендой из тех, о которых все с восторгом слушают, но не очень-то верят. Злой, как тысяча демонов из преисподней, и талантливый, как Боженька, в свои первые шесть дней на Карпатии он создал единственный боеспособный авиационный отряд, а на седьмой день сказал: нахуй всё, ебнем по паре стопок?
Такой была официальная версия легенды.
Неофициальная версия была проще, но реалистичнее: Карпатия считалась ценным планетоидом в системе двух звезд. Кусок обожженного камня, каким-то чудом обретший орбиту и не распавшийся на куски, был доверху забит сернистой нефтью, годной для перегонки в авиационное топливо. Староверы прибыли сюда несколькими днями позднее, оккупировав южный полюс, и едва не вырезали противника под корень. Ресурсная значимость планетки тогда оценивалась на троечку из десяти, и воевать за неё правительство не желало. Почти на два года Карпатия стала местом пожизненной ссылки – сюда отправляли провинившихся летчиков и пехотинцев из дисциплинарных батальонов, и текучка была просто колоссальной. Чем сильнее распалялись староверы, тем более «одноразовыми» становились их противники – упрямые беты, неудержимые альфы, гибкие омеги… В этой ресурсной битве все они были равны, и помирали пачками, сгорая в разреженной атмосфере планетоида.
Вместе со своей крылатой техникой.
Альдо Монкада был первым, кто выжил на поверхности Карпатии дольше месяца. Выходец из дисбата, омега с вовсе не омежьей хваткой, животной интуицией и гибким холодным умом, он в первый же день лишился руководства и слепил эскадрилью на коленке – с битой техникой, двенадцатью парнями, которым нечего было терять, и двумя жгучими, беспощадно красивыми солнцами над головой. В тот день они успешно отбили атаку староверов, разбалованных частыми победами и слабостью противника. А потом день за днем Монкада и его парни горели в аду. Никак иначе эту бойню назвать язык не поворачивался.
Спустя неделю управление прислало дисбатовцам подмогу, оборудование и пару генералов, чтобы обеспечить контроль. Анализы нефтяных залежей были многообещающими: Карпатия оказалась слишком ценна, чтобы уступить её врагу. Крылья великолепной эскадрильи крепли: пилоты привыкали к меньшей силе тяготения и особенностям здешней атмосферы, а их техники крепчали умом и рассудком. Генералы, правда, все еще были одноразовыми и погибли в первой же серьезной стычке. Спустя три месяца, изведя на Монкаду целую стопку высших чинов и солдат попроще, управление сдалось и предложило ему очевидное решение: взять командование на себя. Записи о его дисциплинарных взысканиях были аннулированы, звание разом скакнуло до полковника, и больше Альдо Монкаду не трогали.
С тех пор прошло два года, и безбашенный омега, птица с металлическими крыльями и турбулентностью в сердце, солдат и убийца, благословленный самим небом, – он все еще был жив, здоров и легендарен.
- Авиационное подразделение один семь тильда один – на посадку! Авиационное подразделение один семь тильда два – подготовиться…
Джейн забросил за спину сумку с личными вещами – их ему полагалось всего ничего, - и зашагал к холодному и серому, как булыжник, «клюву» полковника. Многотонная махина уже принимала в свое брюхо солдат – те набрасывали на себя жилеты и затягивали высотно-компенсирующие трубки, надевали гермошлемы и проверяли внутреннюю связь. Пилота видно не было – кем бы ни был полковник Монкада, здороваться с новоприбывшими он не спешил.
- Тайгер – Виски, - прошуршал динамик. – Танкер загрузили, готовятся к взлету.
- Виски – Тайгеру, - откликнулся ровный, чуть усталый голос. – Ебись оно конем, чего так долго?
- Так это вам не цистерну залить, сэр, - обиженно откликнулся некто с позывным Тайгер. – Парни уже погрузились?
- Все на борту, ждем отмашку диспетчера.
Джейн затянул ремни. Брюхо «клюва» было таким же стерильным, как и его обшивка. Монкада явно следил за своей техникой.
Помедлив, Джейн включил коммуникатор.
- Майор Джона Джейн – Виски. Почему не можем вылететь сейчас?
- Виски – выскочке, - откликнулся усталый голос. – Мне этот танкер и его содержимое вдвое дороже всех вас. Не гоните лошадок, майор, сперва взлетает он – я прикрываю.
- Майор Джона Джейн – Виски. Почему страховкой занимается транспортное судно, а не истребитель?
- Виски – выскочке. Потому что все наши истребители только тем и занимаются, что прикрывают ваш зад. Знаете, как сложно защитить космодром?
Джейн догадывался. Он отключил коммуникатор, пытаясь не ощущать это всё: напряжение своих парней, от которого искрил воздух; растущее раздражение, распирающее изнутри грудную клетку; дурость полковника Альдо Монкады и грубость его заявления о том, что вода – подумать только, вода, как будто нет на базах систем фильтрации, как будто воду можно взять только с орбиты! – ценнее, чем дюжина отличных пилотов.
- Башня – Диплодоку, - сообщил диспетчер. - Разрешение на взлет. Башня – Виски. Разрешение на взлет.
Танкер шел первым – гигантский, как доисторический ковчег, несущий на своем борту всех живых тварей по паре. Крупный востроносый «клюв» выглядел на его фоне, как ласточка под брюхом у слона.
Джейн молчал, откинувшись затылком в углубление, и слушал себя. Нервы тонко дрожали: одно дело – встретиться с легендой, на которую тебе плевать, и проникнуться ею; другое дело – встретиться с этой легендой и разочароваться вконец.
«Клюв» прыгнул в воздух на таком мизерном разбеге, что Джейн лишь успел поразиться. А потом вспомнил: другая сила гравитации, другой воздух, другие правила… всё новое, а его пилоты даже не моделировали условия Карпатии на тренажерах. Спешка, чертова спешка, ни на что не хватило времени… Не удивительно, что пилоты тут расшибались как мухи. Они просто не успевали привыкнуть к новым условиям.
А потом в наушниках надрывно заорал предупреждающий сигнал, и думать стало некогда.

* * *

Прикрыть космодром, обеспечивая безопасность на время приземления шаттла – задачка не из легких, но парни Монкады знали, что делают.
Чего они не могли, так это извести весь выводок истребителей, с орлиным упрямством поджидавших добычу за чертой космодрома.
- Тайгер – Виски. Сели на хвост танкеру. Можем остаться без воды.
- Бренди – Виски. Парни далеко, нас с Тайгером на всех не хватит.
- Тайгер – Виски. Иду на перехват, тут ебаное светопрес…
- … кающий маневр, ду…
- … ем, прием…
- … смена эшелона на четы…
Джейн закусил губы, упираясь затылком в упругую спинку сидения. Об этом их предупреждали: в системе две звезды и восемь типов излучения, нехарактерных для Земли-4; магнитные поля планетоида нестабильны, его орбита стонет и колышется, как линия кардиограммы, и «связь без помех» - мечта, которая сбывается один-два раза в день. Все приборы в перманентной истерике, и те пилоты, которые не обладают безупречным чутьем и дюжиной ангелов-хранителей, погибают в течение месяца.
Полковник Альдо Монкада, незримое божество Карпатии, помолчал немного и включил связь.
- Виски – Тайгеру и Бренди, - голос у него был прохладный, с колкими «и» и протяжными «а». - Прикрою сверху, уведу их за собой. Прием.
- Тайг…
- … принято. Прие…
Джейн ощутил, как его тело рвануло влево и вверх – «клюв» сменил курс, зарывшись носом, и медленно упал на правое крыло. Обзор пассажирам не предоставлялся; не было у них и права голоса. Монкада сам решил, что делать и кем рисковать – и в этот раз он рискнул не только собой. Джейна это изводило – он не видел поле боя, не мог делать выводы, не мог ничего. Он только ощущал, как в безумном форсаже «клюв» разрубает воздух и падает, делает причудливую бочку, снова заваливается на крыло и выравнивается, массивный, раскаленный и неудержимый, как кара господня. Предупреждающий сигнал звучал раз за разом, но вхолостую – хотя Монкада пилотировал не одноместный «коготок», а здоровую транспортную махину, он управлялся с нею играючи, не позволяя противнику на себя навестись. А потом самолет вдруг задрал нос, и Джейн почувствовал, как кровь отливает от лица к ногам. Монкада набирал высоту – неудержимо, старательно, словно спасаясь от чего-то. Предупреждающий сигнал заверещал, как кошка под гидравлическим прессом. Динамики расцветились помехами и мужскими голосами.
- … йгер – Виски. Это называется «уведу их за собой»?!
- Два, три… четыре… о Господи!
- Виски – всем. Все, заткнитесь!
- По тебе запустят ракеты! Они потеряли тро…
- … тый на всю голову пси…
- … троих! Они – троих, а ты сейчас угробишь двенадцать пило…
Джейн стиснул зубы до боли.
- Виски – всем, - голос Монкады не звучал нервно. Или взволнованно. Или испуганно. Он звучал, как голос человека, который налетывает часы на боевом тренажере, а не тащит у себя на хвосте вражескую эскадрилью. - Я разберусь. У кого-то работают датчики? Мне нужны данные по их ракетам.
- Тайг…
- … ем. Прием.
- Тайгер – Виски. Хуй знает. У меня всё глох…
- Бренди – Виски. Предположительно радиолокационное наведение, ракеты с тепловой наводкой они в прошлом месяце… о Господи!
Джейн поклялся себе: если их не подорвут, то первое, что он сделает при личном знакомстве с полковником Альдо Монкадой – сломает ему нос.
Тайгер утонул в помехах. Бренди молился быстрым хриплым шепотом. Судя по ощущениям, «клюв» вонзился в небо почти вертикально, преследуемый целым веером ракет, а потом замедлился, разом сбрасывая скорость до нуля. Джейн прокусил губу, по подбородку побежало теплое. Он знал этот трюк, и вероятность того, что он сработает в нормальных полетных условиях, была крепким «пятьдесят на пятьдесят» – либо у ракет радиолокационное наведение, и они утратят цель, либо тепловое, и сейчас всё полыхнет алым заревом.
Одна радость – они ничего не почувствуют.
А потом…
Они и вправду ничего не почувствовали. «Клюв» медленно просел под своим весом, не удерживаемый более ничем, кроме воздуха, а затем опрокинулся носом вперед, ложась плашмя и планируя. Ракеты не нашли цель, и Монкада включил двигатели, в считанные секунды взламывая звуковой барьер.
Выйти из самолета и разбить ему нос, - думал Джейн.
Выйти из самолета и разбить ему…

* * *

Полковника Альдо Монкаду встречали аплодисментами.
В ангаре были все, кто не пилотировал истребители сию минуту – механики, свободные диспетчеры, пехота и обеспеченцы. Все они толпились и хлопали по плечам Джейна и его парней – с одобрительными возгласами, как будто в том, что трюк с ракетами сработал, была их заслуга. Потом Альдо Монкада показался на свет божий – положил ладонь на серебристый бок «клюва» и спрыгнул вниз, упругий и быстрый, как кошка, - и ему зааплодировали, тут же забыв про новичков.
- Зрелищно, сэр.
- «Колокол» в верхних слоях атмосферы, да на такой дурище! А если бы кувыркнуло?
- Монкада, хватит нас пугать! Тут же связь ни к черту! Нам сперва сообщили, что по вам запустили ракеты, а потом двадцать минут не могли пробиться в эфир и сказать, что «колокол» сработал…
Монкада снял гермошлем и оказался… странным. Таким, как Джейн от него не ожидал. Не смазливый омега, которого бы сразу в койку и размножаться с ним до посинения. Не фотомодель с обложки, на которую хочется дрочить до одури, зажав член в кулаке. Монкада был красив, но не стандартной разрекламированной красотой, а красотой животного – неуловимой, зовущей, пьянящей почище пары стопок тайгера. Джейн неровно вздохнул.
Волосы у Монкады были коротко стриженные и чуть рыжеватые. Глаза – с приподнятыми уголками, серые и хищные, как у лисы. Джейн когда-то видел лису – живую, восстановленную из банка ДНК со Старой Земли. Годовщину колонизации отмечали с помпой, дети хотели сладостей и чудных зверушек, а взрослые – хлеба и зрелищ. Зверушки не всегда были точной копией земных – Джейн очень сомневался, что у домашних кошек был второй ряд зубов и водоотталкивающий мех. Но время шло, ДНК-цепи терялись и дополнялись тем, чего в них быть не должно, а с кошками теперь ходили на сафари – валить генетически восстановленных буйволов. Джейн однажды видел, как такая тварь прогрызла буйволу шею, проложила себе дорогу внутри и выбралась из глазницы. С тех пор он не очень любил кошек.
Но лиса была красивая. Вспоминая её, Джейн восхитился, сколько в полковнике звериного. Лицо его словно вырубили из мрамора – тонкий нос, острые скулы и грубый росчерк губ. Казалось, ударь его мордой о бок самолета – и погнется обшивка, настолько он был тверд.
- Ка-а-акой самец, - сказал Монкада, глядя Джейну прямо в глаза. Тот стоял впереди, обогнав своих парней и усмиряя вполне естественные порывы. Разбить полковнику нос, конечно, было за что, но здравомыслие одерживало верх. – Выскочка, уж не ты ли это?
Джейн наклонил голову.
- Майор Джона Джейн, - сказал он. И добавил, помолчав: - Сэр.
Скрыть презрение не удалось, да он и не старался.
Монкада сбросил обвязку и широким жестом расстегнул летный комбинезон от ворота до промежности. Под комбинезоном у него не было ничего, кроме трусов. Стеснительностью полковник не страдал – тут же сбросил рукава и потащил комбинезон по бедрам, открывая поджарое, словно по учебнику слепленное тело. К нему тут же обратилась дюжина лиц.
- Тайгер и Бренди заправляются. Что им передать?
- Сэр, ваш «коготь» готов к вылету.
- Контрольный центр пытается связаться с космодромом. Дело дрянь, сплошные помехи…
- Полковник, сэр, у наших там совсем плохо?
Пара плечистых альф поднесли Монкаде стратосферный костюм – «когти» были злее, летали выше и давали скорость до трех махов, с «клювом» не сравнить. Пилот «коготка» нуждался в защите совершенно иного, запредельного уровня.
Монкада сдернул ботинки и сбросил с ног комбинезон, а после – с таким же ледяным спокойствием избавился от трусов. Близость толпы взбудораженных альф не волновала его ни на грамм.
Джейн сунул пальцы за ворот, оттягивая его и пытаясь вдохнуть. Чертов Монкада пах, как омега, только что вышедший из течки – удушающе, так, что хотелось овладеть им прямо на бетонном полу ангара. Почему присутствующие этого не замечали? Тут бет – добро если десяток, все остальные – альфы как на подбор.
Но нет, на Монкаду никто не бросался и ноги ему не раздвигал. Ци-ви-ли-зация. Война. Не до того.
- Нашим туго, но справятся, - сказал полковник. – Тайгера – на взлетную. Бренди со мной.
Тело у него было такое же бледное и каменно-твердое, как и лицо. Даром, что рост невысок – зато крепкие плечи, гладкие мышцы груди и торчащие от холода соски, вялый некрупный член и бедра – такие узкие, такие упругие, что хочется взяться за них ладонями и…
Джейн одернул себя. Монкада уже натягивал стратосферный костюм – тот обхватил его ноги, как вторая кожа, укрыл пах, перчаткой пополз по крепкому телу. Альфы, подавшие ему костюм, теперь в четыре руки крепили брюшной компенсатор, укладывали пневмотрубки и споро зашнуровывали стяжки на боках и бедрах. Случись что, именно от этих стяжек будет зависеть жизнь Монкады: при сильных перегрузках трубки, подключенные к гидравлике, заполнятся жидкостью, расширяясь и натягивая ленты, а те обожмут тело Монкады, затянут его в адские силки, мешая всей его крови разом уйти в ноги или, хуже того, в мозг.
- Эй, выскочка, - сказал полковник, застегивая ворот костюма и принимая в руки гермошлем. – В рожу мне хочешь дать?
Джейн двинул уголком рта, не размениваясь на проявление эмоций. Впрочем, Монкада и так все понял. Усмехнулся.
- Вижу, хочешь. Ну чего ты, из-за ракет злишься?
- Вы рискнули моими людьми, - сказал Джейн. И выплюнул зло: - Сэр.
Не важно, что «его люди» стали «его людьми» меньше суток назад. Он отвечал за них, черт подери.
Монкада молчал.
- Ради восполнимого ресурса, - продолжил Джейн, заведенный до предела, - вы готовы были похерить двенадцать жизней и свою собственную.
- Такое бывает на войне, - ответил полковник. – Мы рискуем собой и другими.
Джейн медленно выдохнул. Бить пилота, готовящегося к боевому вылету, было никак нельзя. Сломанный нос – прямое противопоказание к полету. Разбитые опухшие губы – затрудненная радиосвязь и риск недопонимания между пилотами. Монкада был мудаком, но сейчас он готовился рвать глотки за своих людей.
А недавно – так смело и безрассудно рискнул чужими.
- Хотел попробовать «колокол» на такой высоте, - сообщил Монкада. – Это ж «клюв»! Ни разу не забирался в такую даль на «клюве»…
Кулак у Джейна сжался сам собой.
- Вы, - сказал он медленно, пытаясь контролировать себя. – Впервые делали «колокол» на этой машине, не знали наверняка тип ракет, и всё равно предпочли рискнуть собой и людьми вместо того, чтобы рискнуть танкером?
- В танкере тоже были мои люди, - сказал Монкада. Губы у него были улыбчивые, но в улыбке этой мерещился предупреждающий сигнал. – К тому же, это было прикольно.
Джейн так и не ударил его – хотя рыжая мразь с серыми дьяволовыми глазами очевидно напрашивалась. Вместо этого он сжал пальцы, молча поцеловал костяшки, а потом ударил кулаком себя по животу, легко и пружинисто.
Вся альфы разом замолкли. Парни за плечами у Джейна напряглись. Жест был не просто грубым – он был верхом неприличия, самым постыдным, самым оскорбительным, что можно было бросить в адрес омеги. Одним этим жестом Джейн высказал всё свое неуважение к рыжему мудаку.
Вот только Монкада не обиделся. Помедлив, оторвал взгляд от его кулака, молча заглянул в глаза и усмехнулся. А потом отвернулся, надевая гермошлем.
- Майк, отправь майора ко мне завтра утром, после инструктажа для его парней.
Один из альф, только что закончивший шнуровать стяжки, едва заметно кивнул.
Джейн проводил Монкаду взглядом – упругого, затянутого в сверхпрочную ткань так сильно, что, казалось, даже дышать он должен был с трудом. Бедра и зад полковника были порнографически подчеркнуты, и Джейн подумал впервые: господи, да его же половина базы должна была переебать.
Альфа, упаковавший Монкаду в костюм, развернулся и подал Джейну руку.
- Майкл Риджетти, его ангел-хранитель.
- Механик? – задумчиво хмыкнул Джейн, пожимая предложенную руку. Ладонь у Майка была сильная, с натруженными выпуклостями мозолей. – И как, хорошо работается в подчинении у мудака?
- Вы всё поймете, - сказал Майк. Лицо у него было спокойное и немного усталое – темные резкие брови, классической красоты нос. – Вы всё поймете… завтра. Не судите полковника, пока ничего о нас не знаете. И не разбрасывайтесь такими жестами почем зря – тут за такое и побить могут…

ГЛАВА 2

Джейн спал чутко, подрываясь, как по боевой тревоге, каждые восемь минут. Можно сказать – не спал вообще.
Выделенный ему жилой отсек не был тесен, вентилировался в рамках нормы и, в целом, не вызывал нареканий. Окно имелось, но было задраено: зенит двух солнц – слишком палящее зрелище, чтобы любоваться им из жилого отсека. Ультразвуковой душ не принес облегчения, а гробовая тишина скорее действовала раздражающе, чем умиротворяла. Пошатавшись по отсеку – пять шагов в ширину, девять в длину, - Джейн лег на койку, закинул руки за голову и стал думать. Например: что будет, если сегодня ночью Альдо Монкаду собьют? Если он сгорит в атмосфере? Если разломится на форсаже пополам? Что будет со Скалицей и её жителями? А с Карпатией? Её смогут удержать?
Эту мысль он прогнал: смогут, конечно. Да, когда-то Монкада преломил ход войны, но теперь он был скорее символом, чем незаменимой боевой единицей. За два года на северном полюсе Карпатии выросло пять военных баз, и все они были доверху набиты авиацией. Достаточно, чтобы сдержать староверов.
Джейна покачивало на волнах сонной расслабленности, такой блаженной, когда не поймешь уже, что из этих мыслей – твое, а что взялось из ниоткуда и завтра не вспомнится. Символ войны, - думал он. Символ противостояния. Человек с лисьей рожей, которую надо разбить до кровавых соплей. Интересно, он любит по-жесткому, или садится сверху и даже в сексе все контролирует?
Скука смертная…
Когда сработал будильник, Джейн смотрел в потолок и представлял полковника в неуставной позе. Чтобы собраться и одеться, ему потребовалось три с половиной минуты. На завтрак – еще пятнадцать минут.
- Эй, - улыбнулся ему ангел-хранитель Монкады. – Как спалось?
Красавчик Майкл Риджетти пах чем-то сладким, с отчетливой гнильцой. Его феромонный след наводил на мысли, что перед Джейном не смирный механик, а маньяк-психопат. Но лицо у Майка было спокойное и какое-то такое… не психопатье. Нормальный мужик. Стопроцентный альфа. Интересно, драл он своего полкана, или только слюни в течку пускал?
Ребята Джейна уже собрались в зале для инструктажа. Сам он не стал садиться – так и остался вместе с Майком подпирать стену, обмениваясь короткими ничего не значащими фразами. Хотелось курить. И узнать: как там Монкада, живой еще? Вернулся из ночной вылазки?
Ответ был очевиден: в Скалице царили утренний покой и благоденствие. Значит, её несвятой покровитель обошелся без ранений и спит сном праведника. Или бухает со своей эскадрильей. Или ебется в позе раком. Или воротит нос от концентратов в меню.
- … наименование: Карпатия. Статус планетоида: не подлежит колонизации. Цель миссии: ресурсная выработка и внеочередное…
Инструктаж проводил капитан Моралес – пожилой бета с некрасивым скуластым лицом. Периодически капитан дергал ворот кителя, словно задыхаясь, и Джейна это бесило.
- … система двух звезд, Эхо-7714-01 и Эхо-7714-02, также известные как…
Эходус и Эхория, звезды-близнецы. Такие жаркие, так грубо иссушающие поверхность планетоида, что уцелеть на ней смогла только одноклеточная форма жизни. Джейн не раз слышал, что солдаты, отслужившие на Карпатии больше локального года, умеют отличать Эходус от Эхории даже в зените – якобы у близняшек и «корона» разная, и тень они отбрасывают специфичную, и вообще, спутать две звезды может только полный кретин. На взгляд Джейна, звезды были абсолютно одинаковые, но признавать себя кретином ему не хотелось.
- … отмечают крайнюю неустойчивость полей, что значительно затрудняет…
Две звезды – слишком много для одной планеты, особенно если одна из них полыхает протуберанцами шесть раз на дню, а другая излучает в спектре, который специалисты с Земли-4 еще не изучили. Пробиться сквозь помехи можно, в лучшем случае, один раз из пяти. Большинство самолетов оказываются глухими и слепыми, едва оторвавшись от поверхности. Все датчики, доставленные с Земли-4, вся тонкая аппаратура, все изыскания техников давали в корне неверную информацию и совершали сбой за сбоем. Пришлось переходить на более грубые методы – визуальную навигацию и боеголовки без шести дублирующих (и мешающих друг другу в условиях Карпатии) систем наведения. Их можно обдурить. Они могут «отвалиться» сами на середине пути. Но и нарваться на них без хороших, бесперебойно работающих систем обнаружения не так уж сложно.
- … согласно результатам последнего моделирования, в течение двенадцати локальных лет Карпатия окончательно лишится орбиты и…
И перестанет существовать. Рухнет на поверхность Эходуса и сгорит, как кусок кирпича.
Не то, чтобы Джейну было её жаль.
Зато правительство – свое и чужое, - полагало, что за эти двенадцать лет нужно выработать планетку по максимуму, выцедив из неё столько нефти, чтобы хватило на топливо для целого флота на многие-многие годы вперед.
- Эй, - прошептал Джейн, собираясь спросить, как окончился ночной бой. Но вместо этого спросил другое. – У него была течка, или всегда так воняет?
Майк без труда понял, о ком речь. Усмехнулся уголком красивого рта.
- Да звездец, - сказал он. – На новичков действует, как удар лопатой по лбу. Всегда таким был…
Джейн тихо присвистнул – не хотел отвлекать парней от инструктажа.
- Это ты его в течку не нюхал, - добавил Майк. – У нас вся база на ушах стоит.
- Пусть колет гормоны, делов-то.
- Нельзя гормоны, - ворчливо откликнулся Майк. – Он на гормонах две недели будет никакущий, как тухлый угорь. Думаешь, мы можем на такой срок остаться без командира?
- И что, - усомнился Джейн. – Лучше вместо этого заебать командира до смерти?
Майк отмахнулся.
- Без гормонов он на трое суток запирается с парой альфачей, сгоняет прыть, а затем проходит предполетный осмотр, как ни в чем не бывало, - пояснил он. – Один раз ему, правда, сломали ребро… и вывихов немеряно, в стену они им лупят, что ли. Но и он не промах, спины дерет в мясо, а один раз откусил кусок кожи вместе с соском.
- Вы бы ему намордник надевали, - хмыкнул Джейн. – У самого-то все соски на месте?
- Я с командиром в течку не был, - уклончиво ответил Майк.
Не «я с командиром не спал», - подумал Джейн. «Я с командиром в течку не был». Ясно все.
- И многие? – спросил он.
- Больше, чем было бы прилично, - еще уклончивее ответил Майк. – Постоянный стресс… Ребята на взводе, командир тоже…
- И что, это повод блядовать? – Джейн поморщился. Блядей он не уважал.
Капитан Моралес бубнил на фоне: что-то о характеристиках местности и полетных условиях северного полюса. Джейн прослушал сжатую версию его речи во время завтрака – Моралес был крайне общителен и любил новичков.
- Какая у тебя статистика? – спросил вдруг Майк.
- Четыреста шестьдесят два боевых вылета, - выдал Джейн без запинки. – Девяносто один сбитый.
Его помотало по таким горячим точкам, каких на Земле-4, его тихой маленькой родине, вовек не сыщешь. Бравый вояка со взором непоколебимым и прямым, как кусок арматуры, с кругловатым лицом и дерзкой ямочкой на подбородке, темно-русый, стремительный, не знающий, что такое «страх», кроме как «страх за своих людей». За «своих» он мог убить, и убивал не раз. Слишком молод для майора – но кому какое дело, если он пахнет как альфа, рвется в бой как альфа, а противника дерет, как целых семь альф? Теперь война – удел молодых.
Полковник Альдо Монкада тому лучший пример.
- Четыреста шестьдесят два… - Майк усмехнулся. Число было огромное – иные и семьдесят боевых не насчитают, а после восьмидесяти снимаются со службы. Джейн не видел повода для ухмылок. – У полковника тысяча сто три боевых, если считать вчерашний. Сбитых уже не считаем, потерялись в районе трех сотен.
Джейн молчал. Меряться хуями он не планировал, но, похоже, хуй Монкады достал бы до ближайшей населенной планеты, измеряйся он в сбитых истребителях.
- Как думаешь, - спросил Майк. – Если у него в среднем полтора вылета в локальные сутки, то секс с кем попало – слишком большая цена за его душевное здоровье?
Джейн молчал. Он не был уверен в душевном здоровье человека, который, похоже, летал над Карпатией больше времени, чем ходил по ней.
Пилоты зашумели. Джейн оторвал взгляд от собеседника и поднял голову, пытаясь уловить, о чем речь.
- … целых две?
- Настоящие?!
В голосах его вояк слышалась нотка ужаса.
- Вчерашняя свалка забрала жизни двух женщин, - кивнул капитан Моралес. – Самолет одной из них развалился в верхних слоях атмосферы, от тела, вероятно, ничего не осталось. Вторая будет похоронена со всеми почестями.
Парни умолкли, переваривая страшную, почти фантастическую по их меркам новость. Среди них уже не было никого, кто мог бы похвастаться наличием матери. Два поколения сменилось с тех пор, как на Земле-4 в страшных муках, мутировав почти до состояния беспозвоночного, умерла последняя женщина. Поведение староверов не поддавалось никакой логике: они так глупо жертвовали своими женщинами, выпуская их на поле боя, и теряли одну за другой.
- Сегодняшний день объявлен днем траура, - сказал капитан. – Черные нарукавники есть в стандартном комплекте обмундирования.
Траур был не по своим парням, не по выходцам с Земли-4 – бравым ребятам, сложившим головы в попытке защитить космодром. Траур был объявлен по невосполнимой потере, которую выходцы со Старой Земли даже не считали таковой. Им была свойственна удивительная, почти животная грубость и закостенелость умов.
- Теперь о тренажерах.
Грустная тема исчерпала себя.
- Чтобы получить допуск к боевым операциям, вам предстоит сдать три теста и…
- Пойдем, - Майк развернулся в сторону двери. – Хочу кое-что тебе показать.
- Мне с ребятами сейчас на тренажеры, - с сомнением откликнулся Джейн. Выпускать новичков сразу в небо, в условия, далекие от физических характеристик Земли-4, никто не спешил.
- Еще успеешь.
Спина у Майка была сутулая, и весь он, фантастически пугающий по запаху и фантастически красивый с лица, на деле оказался простым нескладным механиком. Джейн представил, как он трахает Монкаду, содрав с того облегающий летный костюм.
На улице была не просто жара – их встретило адское пекло. Небо раскаляли два солнца, и сейчас Джейн точно знал, кто из них кто: Эхория клонилась к горизонту и наливалась кровавым огнем. Через пару часов она скроется, и на ближайшие трое суток небо Карпатии станет неотличимым от небес Старой Земли, Земли-1 и Земли-4.
Горизонт был пустынный и выбеленный светом двух солнц. Слева из земли вырастала «игольная подушка» - к небу стремились горные пики, тонкие и острые, жмущиеся друг к другу, словно деревья в лесу. Ни на одной из колонизованных планет Джейн не видел такой красоты. Из-за меньшей силы тяжести пики не разрушались, а лезли из земной коры тут и там, из-за чего её поверхность напоминала брюшко рыбы-ежа.
- Что ты знаешь о местных формах жизни? – спросил Майк. Джейн и не заметил, когда они перешли на «ты». Как ни странно, это не казалось чем-то неудобным или неуместным. Майк был своим – рубаха-парень, простой как табурет и такой же прямолинейный.
- Всего одна, - медленно проговорил Джейн, любуясь «иглами». Они вспарывали атмосферу Карпатии и издалека напоминали неприступный сказочный замок. – Одноклеточный организм, живущий гигантскими колониями. Обитает в низинах, издалека напоминает воду. Накапливает белковые структуры и тяжелые металлы, изучен плохо.
Он не совсем понимал, к чему клонит Майк. Джейна тащили мимо жилых корпусов, мимо взлетной полосы, мимо технических построек – мимо, мимо, мимо. Целью оказалось неприметное строение с лязгающими лифтами и бетонными стенами неопределимой толщины.
- Где мы? – спросил Джейн.
- Водохранилище Скалицы, - ответили ему, отпирая очередную дверь. – Один из подземных резервуаров. Пока опечатан, забор воды не производится.
Майк вывел его на мостик над резервуаром. Джейн помедлил и наклонился, нависая над узкими металлическими перилами.
- Это…
То, что было в резервуаре, точно не являлось водой. Студенистая масса, под которой не было видно дна, жирная и собирающаяся в складки.
- Знакомься, - сказал Майк, равнодушно опершись задницей на поручень. Высота мостика и жижа внизу его не пугали. – Одноклеточная колония, которую ты так красиво описал. В простонародье – бормотуха.
Несложно было догадаться, почему так. Джейн и раньше знал, что единственный живой организм Карпатии отвечает за газообмен и на шестьдесят процентов формирует атмосферу планетоида. Теперь он видел, как это происходит: на желеобразную поверхность то и дело поднимались пузыри, крупные и вялые, а потом лопались с утробным звуком. Жижа «бормотала».
- Как… - Джейн дернул кадыком, словно пытаясь сглотнуть. – Что тут произошло?
- В прошлом месяце три наши базы из пяти произвели замену водяных фильтров, - Майк усмехнулся. Скрестил руки на груди, глядя сверху вниз на бормотуху. – Фильтры были из бракованной партии – поставщик сэкономил. Мы об этом узнали только тогда, когда вся вода была заражена этой дрянью.
- Оно опасно? – Джейн уставился вниз, словно пытался рассмотреть что-то в бормочущем студне. – Если это… вовнутрь?
- Оно ассимилирует воду, но в целом – его даже можно есть, - откликнулся Майк. – Если постоянно наблюдаться у врача, жрать по чуть-чуть и регулярно выполнять хелатирование. Иначе загнешься от солей тяжелых металлов, для которых у нас еще даже место в химической таблице не выделили.
Джейн обхватил себя за плечи. В помещении было зябко; а может, это булькающая жижа под мостиком так на него влияла.
- Вы потеряли всю воду? – спросил он.
- До капли, - Майк улыбнулся, и чувствовалась в уголках его рта невысказанная горчинка. – Две базы, которые не пострадали от заражения, делятся запасами. Но сам понимаешь – это капля в море. Пытались синтезировать воду самостоятельно, полковник подогнал нам с космодрома регенераторы кислорода, но у нас не хватало ни аппаратуры, ни реагентов, чтобы обеспечить водой всю Скалицу и еще две базы в придачу. Если бы для нас не раздолбали астероид и не спустили воду с орбиты, передохли бы все.
Джейн молчал.
- Альдо не рискует людьми без острой надобности, - сказал Майк, впервые назвав командира по имени. «Альдо» - словно маленький кусочек льда, скользящий в ладони. В его устах это звучало с какой-то фантастической, запредельной нежностью.
Майк был влюблен.
– Он спасал воду. Рискнул вами, рискнул собой, но выбора не было.
Джейн развернулся и зашагал по мостику. Ему хотелось наверх – туда, к двум иссушающим солнцам-близнецам, кровавой Эхории и золотому Эходусу.
«Он сам вызвался», - вспомнил он слова солдатика.
«Сказал – проконтролирует доставку воды и новичков, ничего важнее для него сейчас нету…»

* * *

Любимое слово Альдо Монкады – «срочно». Джейн понял это в свои первые тридцать четыре часа на базе.
Тайгер, Бренди, Маотай, на взлетную – СРОЧНО!
Проверить воздушные шлюзы, там херня какая-то – СРОЧНО!
Связаться с нефтедобывающими вышками на Крабьем хвосте и Топчуге, уточнить данные по бурению – СРОЧНО!
Майора-выскочку в кабинет для личной беседы – срочно, срочно, срочнее некуда, пожар, горим!
Майк убежал, загруженный приказами и упаренный до трясущихся рук, едва успев провести с Джейном образовательную беседу. Увы, после истории о бормотухе и её роли в водоснабжении базы разбить полковнику нос хотелось не меньше. Без каких-то там объективных причин – просто хотелось и все. Есть такие рожи, которые сами просят кулака.
Откликнувшись на «СРОЧНО СРОЧНО СРОЧНО», Джейн добрался до главного корпуса за тринадцать минут, помог заедающей створке лифта, надавив на нее плечом, и прошел авторизацию на пропускном пункте. Дверь в кабинет Монкады не была заблокирована, и Джейн решил, что это приглашение – в конце концов, о его прибытии высокое начальство известили еще с проходной.
Раздвижная дверь вобралась в стену металлическими лепестками.
- Полковник Монкада, сэр! – рявкнул Джейн. - Майор Джона Джейн согласно приказу прибыл на…
Доложиться по форме он не успел. Да и вряд ли его слушали: полковник Альдо Монкада, цвет и гордость военно-воздушных сил, пилот от Бога и руководитель с замашками, достойными лидера сатанинской секты, был распластан животом по столу. Его бросили не поперек, а вдоль – боком к двери, позволяя хвататься руками за край столешницы. Под телом Монкады можно было найти что угодно – завитки документов, скомканные отчеты, планшеты, схемы, образцы пироболтов, несколько книг, тринадцать костей динозавра и локон девственника, - и по всему этому он елозил животом, постанывая с искренним, незамутненным удовольствием. Джейна будто в кипяток макнули.
Ситуация была похлеще, чем в ином порно-фильме: его начальство драли в подставленный зад, спустив штаны до колен, а Джейн стоял в дверях и думал о звукоизоляции.
- Блядь, - Монкада оторвал голову от стола, упираясь руками. Глаза у него были нездоровые, лихорадочно-светлые, словно полированный бок его «когтя». Губы – алый росчерк, искусанный в кровь.
Джейн смотрел на эти губы и думал: звукоизоляция тут – охуенная, в коридоре ни звука…
Монкада вцепился пальцами в книгу, вытаскивая потрепанный том у себя из-под живота, и швырнул его в сторону двери. Промахнулся, но Джейн невольно отступил.
- Нахер! – рявкнул полковник. Его ебарь, верзила с мощными плечами и плохо прокрашенной сединой, обидно заржал, но Джейну было не до того. – Жди за дверью!
Все это навалилось на Джейна – поджарый бок, виднеющийся под задравшейся рубашкой; крепкий зад и узкие, призывно раздвинутые бедра; одуряющий запах, такой осязаемый, что им можно было вколачивать гвозди. Монкада пах мокрым асфальтом, сладким кофейным ликером и жженой карамелью, одновременно и горько, и сладко, и так, что можно было с ума сойти. Джейн сделал еще шаг, покидая кабинет, и дверь закрылась перед его носом.
Да, - подумал он.
Звукоизоляция тут и правда отменная.
Чтобы закончить, Монкаде потребовалось три минуты и двадцать одна секунда. Джейну было нечем заняться, потому он отсчитывал время. А еще – думал о том, что полковник, блядский сукин сын, сам его вызвал и в точности знал, когда он придет. Что это – неумение рассчитать свое время? Латентный эксгибиционизм? Издержки дисциплинарного батальона – ведь мальчика, как известно, можно убрать из дисбата, но не дисбат из мальчика?
Створки двери сложились веером, и в коридор вышел полковничий ебарь. Протянул Джейну руку.
- Майло Кампана. Мы знакомы, помнишь? – он усмехнулся. Всё его лицо – глубокие складки у рта, резкая ложбинка между бровей, - выглядело грубо и хищно. Под стать седине.
– Я Тайгер, - сказал он. - А ты – тот, кто командовал полковнику, когда взлетать.
Ладонь у Тайгера была твердая и липкая. Он вонял, наверное, на милю окрест – потом, солидолом, запахом свежепотрахавшегося альфы и одуряющим омежьим духом. Да, Монкадой он пах сильнее всего. Что за феромоны у этого парня, если даже не в течку от него разит, как от радиевого стержня?
- Полковник тебя ждет.
Джейн дернул кадыком, словно пытаясь что-то сказать, но потом передумал и зашел в кабинет.
Вот же хуевыблядь, - думал он.
Вот же сука драная.
Высокое начальство сидело в кресле, забросив ноги на стол, и прикуривало сигарету. Неизвестно, был ли Монкада в курсе, какими яркими эпитетами про него думают, но он и так делал всё, чтобы Джейн его ненавидел.
Он мог бы сам объяснить про воду. Но вместо этого выпендрился: сообщил, что новая фигура пилотажа на новой машине в новых слоях атмосферы – это охуеть как «прикольно». Майк всё объяснил? Не беда, всегда можно дать Джейну новый повод для злости.
Зачем?
Мозги дурного омеги – загадка.
- Подсматривать – нехорошо, - сказал Монкада, совершенно порнографическим жестом поднося сигарету к губам. Пропотевшая рубашка липла к телу, штаны были натянуты кое-как, но полковника это не заботило.
«Секс с кем попало для поддержания душевного здоровья»? Ну-ну.
- Ебаться в жопу на рабочем месте и при этом не блокировать двери – тоже, знаешь ли, не очень, - в тон ему откликнулся Джейн.
Монкада засмеялся и раздавил сигарету в алюминиевом блюдце.
- Тот жест, - сказал он, и медленно прикоснулся пальцами сначала к губам, а затем к животу. Джейн это делал кулаком – быстро и резко, оскорбительно. Альфы и омеги существовали как вид всего несколько поколений, но уже успели обрасти своими обычаями, символами и неприличными жестами.
- «Пожранное семя да прорастет в твоем чреве», - медленно проговорил Монкада. - Вообще-то я люблю эту легенду – она придает минету нотку эклектичности.
Джейн хмыкнул. От хорошего отсоса еще никто из омег не залетал – но когда это мешало народному фольклору?
- Зачем ты меня вызвал? – спросил он. От запаха Монкады мутило – как будто мокрый асфальт запихивали Джейну в глотку.
- Сэр, - усмехнулся Монкада. – Зачем вы меня вызвали, сэр?
- Вас заводит ваше офицерское звание, сэр? – спросил Джейн. – В койке вас тоже называют по рангу, сэр?
Монкада засмеялся и с грохотом опустил ноги на пол. Привстал, разгребая завалы на столе, и от этого простого движения Джейн чуть не вскрикнул. Между ягодиц у Монкады было влажно от смазки, ею же были пропитаны трусы, и стоило ему двинуться, как запах поднимался душной волной.
Запах звал.
Запах просил.
Не сумасшедше, как в течку, но очень отчетливо.
Джейн перевел дыхание, пытаясь совладать с собой.
- Все еще хочешь мне въебать, - сказал Монкада. Вопросительных нот в его голосе не было. – Это ничего. С альфами так всегда.
- У тебя тут целый взвод альф, - усомнился Джейн. – И все тебя боготворят.
- Это теперь… Ты их раньше не видел.
Монкада сложил схемы, отодвинул их на край стола и опустился задницей на стул. Прикрыл глаза.
- Ты не обязан меня любить, - сказал он. – Ты даже не обязан меня уважать. Но у нас общее дело, помнишь?
Спокойным он в кои-то веки не выглядел. У Монкады было лицо человека, который хочет сломать собеседнику челюсть, но держится изо всех сил. Потому что надо. Потому что военный устав. Потому что общее дело, общее люди, одно небо на двоих.
Так вот вы какие, взаимные чувства, - подумал Джейн, и выдохнул сквозь сжатые зубы. А потом спросил, пытаясь не думать о мокром асфальте и жженой карамели:
- Ты не боишься летать?
Монкада улыбнулся – едва заметно, самыми уголками губ. Все его тело дышало сексом – эти губы хотелось смять, прокусить до крови, распластать рыжую дрянь по столу и задрать ей ноги выше плеч.
- Я боюсь, - сказал Монкада. Картинка с задранными ногами и столом слегка потускнела. - Если я попадусь староверам, из меня вынут все органы по одному, а потом напихают в брюхо камней.
Это был не худший вариант. Джейн слышал, что на Гловице-02 староверы живьем скармливали омег тамошним одноклеточным. Те, в отличие от бормотухи, напоминали не пищевое желе без красителя, а ядреную кислоту.
- Они животные, - сказал Монкада, глядя куда-то вниз. Ресницы у него были рыжие и мягкие. - Но мы же не боимся медведей на сафари?
Джейн никогда не видел живого медведя. Вместо этого он сказал:
- Они люди, такие же, как и мы. Это хуже медведей.
Староверы были не просто «такими же». Они являлись куда более генетически чистыми людьми, чем Джейн и Монкада. Колонизация началась многие поколения назад, разрубив человеческий вид на семь ветвей. Тогда, запуская ракеты с популяционными банками, никто еще не знал, чем это закончится и к чему приведет. Никто не предвидел, что на Земле-1 человечество эволюционирует в Рой, склеившись в подобие коллективного разума. Никто не ожидал, что на Земле-5 человечество разучится размножаться половым путем и будет клонировать себя раз в десять лет. Никто не думал, что на Земле-4 женский геном подвергнется мутациям, несовместимым с жизнью, а мужскую часть населения придется изменять насильно. Так появились альфы и омеги, и человечество выжило, мать его так. Оно везде выживало. Просто по-разному.
Время шло, и в колыбели людской осознали, какими причудливыми тропами пошла эволюция. С этим нужно было смириться, но разве смирение было отличительной чертой людей? Вовсе нет.
Теперь больше не было Земли. Была Старая Земля – религиозная секта размером с планету, и Бог её жаждал Осуждать и Карать. Больше всего Осуждать и Карать любили омег, ведь они – извращение над природой, богомерзкие твари, расправиться с которыми мечтал любой старовер.
Джейн поднял взгляд на Монкаду и посмотрел в упор. Напряжение между ними можно было перебирать пальцами, как струны внутри маршевых двигателей.
- Мои парни… - сказал он, а потом закашлялся. Перевел дыхание. – Мои парни прибыли сюда, чтобы встать плечом к плечу с тобой и твоими людьми.
Монкада молчал. Ладони его лежали на столе, напряженные и прямые.
- Если надо, они за тебя жизнь положат, - закончил Джейн. И добавил, немного помолчав: - Я тоже.
Полковник улыбнулся, и от движения красивых, тонко вырезанных губ у Джейна всё внутри заныло. Он чувствовал это, как зубную боль – резкую, склеивающую мысли в невнятный комок. Чтобы не задохнуться, Джейн пересилил себя и сказал:
- Клятва верности и все такое. Закрепим сексом на столе, или как ты там делаешь?
Монкада едва заметно приподнял подбородок.
- Шлюхой меня считаешь? – спросил он.
- Считаю, что ты ведешь себя как шлюха, - сказал Джейн. Наваждение схлынуло, но член в штанах стоял крепко, как кусок железа. – И пахнешь так же. Потрахаемся?
Секс с кем попало, - говорил Майк.
Для душевного здоровья.
Для лучшей концентрации.
Для удовольствия.
Секс столько раз, сколько выдержит тело. Откушенные соски, подранные спины, сломанные ребра. Животный, страшный, сумасшедший секс. Монкада никогда от него не отказывался.
Джейн смотрел на него и ждал, и хотел, и дрожал каждой клеточкой тела.
- Нет, - сказал Монкада, так и не убрав ладони со стола. Спина у него была неестественно прямая.
Воистину, зубная боль. Взрывающая. Ослепляющая. Оглушающая. Джейн хотел его до ломоты в костях.
А получил хрена лысого.
- Нет, - повторил Монкада. – Это вряд ли.

ГЛАВА 3

Джейн думал, что тот, кто приручил истребитель на Клойском побережье с его небесными волнами и тремя гравитационными «ямами», может справиться с чем угодно.
Атмосфера Карпатии наглядно доказала ему, что это не так.
- Чувак, - он стукнулся кулаками с Бренди, длинным и тощим бетой, который пилотировал как птица, был страшным привередой в вопросах еды, а под настроение любил сыграть с Джейном в динг-тут’гу.
- Как твои ребята? – Бренди сочувственно склонил голову. – До сих пор ни одного допуска?
Прошла уже неделя, а тесты проваливались один за другим. Только за сегодня Джейн трижды сорвался в штопор и встретился с виртуальной землей, пытаясь выполнить несложную бочку. О финтах посложнее он и мечтать не мог.
- Как тут вообще можно летать? – спросил он. – На Монкаду что, гравитация не действует?
Бренди (в быту – Дик Харрингтон) прикоснулся пальцем к длинному, когда-то свернутому на бок носу:
- Чуйка у него… Уже в первую неделю такие петли крутил – сдуреть можно!
- Ты это сам видел? – проворчал Джейн, усаживаясь за стол. – Или птичка на хвосте принесла?
- Камрады рассказали, - признался Бренди.
Столовая пустовала – время завтрака еще не подошло, хотя Бренди уже потягивал что-то из серебристого пакетика. Потом пожаловался: фруктовые концентраты – жуткая дрянь, вот если бы они завезли натуральный сок…
Джейн молчал, рассматривая пакетик в чужих руках.
- А вы с ним что? – спросил Бренди, усаживаясь напротив. – До сих пор цапаетесь?
Джейн качнул головой.
- Я вашего мудака уже неделю не видел.
Расписание Монкады попахивало самоистязанием – Джейн ни разу не видел, как он ест, не слышал, чтобы он спал, и получал информацию только о бесчисленной череде операций, которые полковник и его эскадрилья выполняли одну за другой. Разведка в районе Уступа. Сбор данных по Скрелищу. Сопровождение танкеров с нефтью из Крабьего хвоста, Кремня и Топчуги…
- Ой, да не парься ты, - Бренди махнул рукой, по-своему трактовав задумчивость в глазах Джейна. – Вот набегается вдоволь, выспится, потрахаетесь и будете душа в душу. У него со всеми так.
Джейн засмеялся, хлопнув себя по колену широкой ладонью.
- Не будем мы душа в душу! – сказал он, пожалуй, даже слишком громко. – Я ему уже предложил потрахаться.
Бренди любопытно побулькал фруктовым концентратом и оторвался от пакетика. Лицо у него было интеллигентное, но с каким-то бандитским налетом. Возможно, виноват был сломанный нос.
- И как?
- И никак, - хмыкнул Джейн. – Он отказался.
Сначала он думал, что Бренди засмеется. Мол – что с тебя взять, неудачник? Но, судя по серьезному взгляду, неудачником его Бренди не считал.
- Ты что, болеешь за Руперс Лайт?
- Нет, - удивился Джейн. - Я…
- Ты сказал ему, что блюз времен Старой Земли – отстой?
- Нет! – Джейн вскинул перед собой ладони. – Я ничего такого не делал! Монкада просто не хочет со мной трахаться, и всё. Такое бывает.
- Не-е-е, у Монкады такого не бывает, ты чертовски в его вкусе, - протянул Бренди, глядя куда-то поверх его плеча. – Эй, Майк! Майки-Майки-Майк, хочешь новость? Полковник не дает Джейну.
Майк Риджетти приблизился сзади, хлопнул Джейна по спине и уселся за стол, грохнув ботинками. В руке у него был пакетик фруктового концентрата, и Майк, в отличие от Бренди, потягивал его с видимым удовольствием.
- Ты болеешь за Руперс Лайт? – спросил он.
Джейн закатил глаза.
- Блядь, ни за кого я не болею.
- Ты сказал ему, что…
- Да нахуй этот блюз! – рявкнул Джейн. Механик посмотрел на него с осуждением. - Монкада меня терпеть не может.
- И ты его тоже, - резонно заметил Майк. - Это нормально – не спать с тем, кто у тебя торчит костью в горле.
- Так майор и не спать хотел, - усмехнулся Бренди, смяв в кулаке пакетик из-под концентрата. – Но Майк, ты посмотри на него. Чтобы наш полковник – и не влез на такого красавца?
Сзади загоготали. Джейн обернулся, автоматически принимая смех на свой счет, но нет – несколько младших офицеров болтали о чем-то за дальним столом. К ним подсели парни Джейна. Новички вливались в коллектив.
- Без обид, брат, - сказал Майк, помедлив секунду. – Но знаешь – я рад, что Альдо тебе отказал. Он вообще без башни… Ему полезно научиться говорить «нет».
Джейн вскинул бровь.
- Разве не ты говорил, что его потрахушки всем на благо?
- Я, - признал Майк. – Альдо, когда в жопу дает, отдыхает душой и телом. Но знаешь… с такими последствиями – лучше бы не давал.
Джейн молчал, позволяя ему говорить. Бренди заерзал на месте, а потом пихнул механика коленом, словно пытаясь его заткнуть.
Майк отмахнулся.
- Да брось, - сказал он. – Джейн все равно узнает.
Он поднял взгляд и задумчиво провел ладонью по губам.
- Знаешь, сколько раз его скребли?
Джейн моргнул.
- В смысле…
- В смысле, сколько раз в него лазили щипцами для аборта, - пояснил Майк. И отпил глоток концентрата, опустошая пакетик. – У Альдо фертильность как у восемнадцатилетнего. Его чистят чуть не после каждой течки, раз пять залетал…
Джейн молчал, напряженно поджав губы.
- А еще пару раз – между течками, - добавил Бренди, сдаваясь и вступая в обсуждение половой жизни командира. - Сбои какие-то, наверное… Его бы обследовать, но ведь не дастся!
Если омега залетал, то отказаться от ребенка ему было физически сложно. Таков закон природы: они должны приносить жизнь, а не забирать её, подставляясь под режущие края абортивных щипцов. Мало кто из омег шел скрестись по доброй воле – каждый второй, ухитрившись понести на службе, сопротивлялся аборту до последнего. И не потому, что мямля дурная, а потому, что инстинкты орали в бедняге пожарной сиреной. Семь раз подряд пойти на аборт – значит, семь раз переступить через себя.
- Намордник, - медленно проговорил Джейн. – Намордник бы вашему командиру, да пояс целомудрия. Бронетрусы.
Майк засмеялся, скрестив руки на столе.
- Вот видишь, - сказал он. – Тебе отказал – и другим начнет отказывать. Авось, цивилизуется…
Джейн скривил губы, молча глядя поверх его плеча. Через четыре стола от них Альдо Монкада, появившийся в столовке пару минут назад, флиртовал с одним из парней Джейна – дурным как доска, но ответственным, как целый взвод пехоты, блондинистым альфой.
- Ну да, - сказал Джейн. – Цивилизуется…

* * *

@темы: закончено, ориджинал, писанина

---

Последняя инстанция

[Murgatrojd]

Название: Последняя инстанция
Рейтинг: NC-17
Размер: мини (33 тыс.зн. / 6 400 слов)
Персонажи: Кирюха, Ярый|Оса, Ярый/все, кто подвернулся под руку.
Жанры: юмор, мистика, ужасы.
Предупреждения: нецензурная лексика, гуро, ебля с покойниками... нет, с привидениями. Совершенно точно - с привидениями.

Примечания: «Феерия про отель-чистилище, куда попадают несортированные покойники.»(с)
ВНИМАНИЕ: текст писался для Хэллоуинского конкурса. Вместо предупреждений - просто процитирую условия:
"Комедия ужасов, слешер, треш. Насилие гипертрофированно: рассказ должен вызывать не отвращение, а смех, не страх, а веселье. Ужасное варево из непрекращающегося зла, которое должно иметь счастливый конец. Наличие эротических сцен обязательно."
Чуете? Чуете, что тут пахнет гетом, расчлененкой и плохим юмором, который я пытаюсь выдать за черный юмор?)) Если вас это не пугает - добро пожаловать; но не говорите, что я не предупреждал.

Описание: «- Ах ты моя нежная фиалка, - умилилась Оса. – Помнишь того постояльца из двести второй, который накатал на вас восемь жалоб и две докладные из-за дыры в пиджаке? Когда горничные ободрали его и в качестве извинения сшили костюм из его собственной кожи, ты мне сказал, что хочешь «малиновое мороженко, только чтоб вот правда малиновое, как его кишки сейчас».
- Так то кишки, - грустно сказал Ярый. – А то баба с сепсисом во всех внутренностях, которая воняет, как тонна дерьмища. У меня тонкая душевная организация. Я уволюсь к хренам!
- Соберись, тряпка, - отрезала Оса. – Кто там у нас по графику?»

Всю свою жизнь Кирюха ненавидел выражение «дождь стеной». Так оправдывались доставщики пиццы и девушки, опаздывающие на свидание. Так ругалась его мать: стоило Кирюхе в детстве промочить ноги, как она упирала руку в крутое бедро и восклицала: «Ты больной? Там же дождь стеной! Каким местом ты думал, когда обувал эти кеды?!»
Мамаша взяла вечный отпуск в октябре прошлого года, упокоившись под плитой черного мрамора, но её голос, полный осуждения, преследовал Кирюху до сих пор.
- Не люблю дождь, - признался он. Такси рассекало ливень, как подводная лодка, фары светили тускло и еле справлялись с подступившей темнотой. В такие моменты Кирюху тянуло откровенничать, а отказывать себе он не любил.
- Разок я в дождь та-а-акую бабу оприходовал, - похвастался он. - Не знаю, чесговоря, чо там с сиськами, она в пальто была, плюс шарф, плюс ливень. Во, - Кирюха кивнул, указывая за окно. - Такой же ливень, стеной! Но фейс у неё был аж кукольный. Зажал, значит, в подворотне, пальто и юбку задрал, а она мокрощелится – нет, мол, не надо, не трошь, кричать буду!
Водила молчал. Затылок его, такой же холеный и прилизанный, как и лицо, выражал смешанные чувства.
- Ну, я её от колготов избавил, - продолжил Кирюха, - А трусы так вообще, кружавчики одни. Пристроился кое-как, вставил наконец, а она как заорет! Будто её кочергой ебли, а не хуем. Так верещала, что я ей рот её же собственным шарфом умотал и придушил. Думал – чуть-чуть, чтоб не визжала. А она подергалась, пока я наяривал, да и откинулась, сечешь? Ебу я, значит, дохлую телку, дождяра лупит, а у неё там все хлюпает, и теплое такое, как будто живая…
Водила молчал, и чувствовался в этом молчании ужас человека, который забыл, по какому номеру дозваниваться в милицию: «02» или «03»? Кирюха тем временем поскреб пальцами щеку, сонно жмурясь, и разоткровенничался.
- А одной я реально засадил кочергой, вот смеху-то было. В зад, значит, пока спереди её ебал. А еще одной предложил кайфонуть салицилкой. У неё там какая-то херня была, осенняя депрессия из-за дождика или типа того. Давай, говорю, это безопасно, какие дела? Так она жрала аспирин горстями, а потом тащилась, прямо пока мы еблись. У неё кишки в решето превращаются, а она такая: да-а-а, да, котик, еще! Сечешь? Блузка нараспашку, сиськи наружу, и подпрыгивают, гладенькие такие, чисто мрамор, и соски как черешни…
Водила молчал. Кирюха был сантиметров на двадцать его выше и в полтора раза тяжелее – здоровый ебарь, такого одной левой из тачки не выкинешь.
- Дохуя их у меня было, - признался Кирюха. – А знаешь, как всё началось?
Водила молчал. Казалось ему, что в молчании – единственное для него спасение.
- Была у меня баба одна, Юлька, - Кирюха мечтательно прикрыл глаза. – Ну и, значит, сидим мы в тачке, я за рулем, а она рядышком. Сунул ладонь ей между ног, а она такая – о-о-о-о, бля, давай рещще! И голос у нее такой – с хрипотцой. На такой голос встает крепче, чем на упругий третий. А её упругий третий тоже при ней, вывален из сарафана и колышется, ну, в такт её стонам, и вся она такая, белая и гладенькая, как фарфор, опизденеть можно. А я пальцами раздвигаю все эти складочки, там уже влажно, и, значит, пощипываю, тру, а потом всей ладонью ка-а-ак…
Водила дал по тормозам, смутно представляя, что теперь их ждет: и его, и тачку, и ебнутого на всю голову клиента. За окном виднелась металлическая ограда – маленький отель за чертой города. Пункт назначения, окруженный дождем.
- Ну и, значит, Юлька справляется с моим ремнем за полсекунды, - продолжил Кирюха, словно не заметив, что такси остановилось. Он потирал руки – в тачке было холодно даже при включенном отоплении. – Я так не умею, чай, не пожарник. А мы на трассе! И она, значит, наклоняется и заглатывает до яиц, умелая такая пиздопроебина, бля, я аж дар речи потерял. А потом я… знаешь, что потом?
- … а потом ты сбрасываешь скорость и пристегиваешься? – то ли испуганно, то ли стеснительно предположил водила. Бледный он был, как обивка его «Лады».
- Не-е-е, - сказал Кирюха, и лицо его вдруг стало хищным. Все черты заострились: вот человек, который треплется о своих похождениях, а вот человек-волк. Даже ямочка на подбородке стала резче, как трещина в мраморе. – А потом я даю маху, мы впиливаемся лобовухой, и мне куском металла всё лицо выносит – бам! Сечешь?
Дождь лупашил по крыше авто – бил по металлу, словно из какого-то бесконечно большого ведра сыпались болты.
- Так я стал призраком, - закончил Кирюха, вытащил из бумажника пятихатку и бросил её на переднее сидение рядом с водилой. – Одна баба решила мне соснуть, а я из-за неё откинулся. Сечешь? И я решил – какого хуя? Теперь я их ебу и убиваю – каждая курва этого заслуживает.
Водила что-то промычал, мелко дрожа и не отрывая взгляда от дороги. Не то, чтобы он верил в паранормальную природу своего клиента… но, какой бы ни была его природа, положение водилы было швах.
- Ну, - сказал Кирюха. – И чё мне с тобой делать?
- Я-я-я… - протянул водила. – Я сдачу сейчас дам и поеду…
- Не, - с ленцой ответил Кирюха. – Ты теперь побежишь, растреплешь обо всем в ментовке… Я, может, и дохлый, но огласку не приветствую.
Водила что-то промычал, отупевший, напрочь онемевший от страха.
- Я не услышал, - сказал Кирюха и привстал. - Чё ты мямлишь? Повернись, когда со мной говоришь.
Руки его сомкнулись на чужой голове и развернули уверенно, как в старом анекдоте – «до щелчка». Лицевые мышцы водилы перекосило, и он разом перестал быть ухоженным, лощеным и живым.
- Ну вот, - огорчился Кирюха, и развернулся, выбираясь из машины. – Хуй вас поймешь: руку свернешь – орете, голову – молчите…

* * *

Всю свою жизнь он ненавидел выражение «дождь стеной».
… а теперь только оно и подходило. Каждая капля казалась холодной и острой, как шрапнель. Дождь падал с небес, словно железная штора, отгородив крошечный отель от всего мира, и Кирюха выполз из машины, выставив перед собой зонт, как щит Чудо-Женщины.
На входной двери была наклеена размокшая бумажка. «Уважаемые гости отеля», - сообщала она. - «Наш коллектив желает вам приятного отдыха и заверяет, что никто из обслуживающего персонала не является зомби».
Снизу кривым почерком было приписано:
«И вампирами».
«И инопланетянами».
«Даже если портье поклялся в этом на мизинчиках».
Добравшись до входа, Кирюха отряхнулся и кое-как сложил металлические спицы, беспощадно вывернутые ветром. Волосы его насквозь промокли. Вздувшееся брюхо чемодана было заляпано грязью, как африканский бегемот в своей естественной среде обитания. Кирюха продрог и выглядел, как человек, который только что перешел вброд сточную канаву, пару речушек и озеро Лох-Несс.
Светлое маленькое лобби встретило его тишиной. Вдоль окон громоздились столики: один из них был перевернут, а за другим сидела старушка в темно-синем платье и шляпке с вуалью, темной и по-стариковски безвкусной. С другой стороны царил маленький бар, сбоку от него приткнулась стойка портье. Прямо на стойке, забросив ногу за ногу, восседал здоровенный мужик с коротко стриженными светлыми волосами. Судя по униформе, он был барменом. Судя по тому, что черная жилетка была расстегнута, а рукава рубашки небрежно закатаны – он был плохим барменом. Судя по тому, что вместо работы он сидел на стойке портье, курил сигарету и старательно выдувал дым в сторону пожарного датчика, обслуга здесь вообще была из рук вон. Датчик так и не сработал, бармен расстроился и затушил сигарету прямо о стойку, после чего опустил голову и наконец-то заметил Кирюху.
- О! – воскликнул он без энтузиазма. – О. Убивать таксистов – дурной тон. Мы, конечно, позаботимся о тачке, но…
- Нахуй пошел, - через силу просипел Кирюха. Кажется, его продуло в поезде. – Есть тут кто-нибудь…
- Не-е-е, - лениво потянул бармен, прикуривая следующую сигарету. Стаскивать свою задницу со стойки он не планировал. – Портье сейчас нет. Хуй знает, где он шляется уже второй месяц, но он тот еще уебан. Зачем он тебе?
- Я призрак, - объяснил ему Кирюха, как тупому. – А у вас тут последний приют для призраков, всё такое. Мне рассказали!
- Ну конечно, - скучающим тоном ответил бармен. – Ему рассказали.
Кирюха прицелился в него зонтом и глянул сурово.
- Тут, говорят, убивай – не хочу, вы всё приберете, - сообщил он. – Ну и халявное бухло, опять же…
- Всем подавай халявное бухло, - бармен скривился, спрыгнул со стойки и пошарил за ней, а потом бросил в лицо Кирюхе что-то прямоугольное и металлическое, больно ударившее его по носу. – Триста седьмой, третий этаж, от лестницы налево.
Ключ, сцепленный с тяжелым металлическим прямоугольником, упал на пол. Кирюха наклонился и зашарил рукой, а бармен покинул владения портье и вернулся за барную стойку. Позвякав чем-то, он выставил на стол пару стаканов, осмотрел бутылку виски и вместо нее открыл водку.
- А вискарь? – обиделся Кирюха. Сейчас, когда бармен стоял, он оказался двухметровым и здоровым как медведь. Кажется, жилетку он не застегивал не в силу раздолбайства, а потому, что стандартная униформа не сходилась на его груди.
- Жри, что дают, - отрезал бармен. - У нас тут с новенькими строго – нужно подписать кучу бумажек, собрать справки… чтобы, значит, ты стал официально приписанным к отелю призраком.
- О, - удивился Кирюха. – И тут бюрократия. А у вас всегда так пусто?
- Не-е-е, - протянул бармен, покачивая стакан в руке. Водку он пил не по-людски – чокнулся с Кирюхой и теперь смаковал её, как хороший коньяк. – У нас тут дохера народу, вот увидишь. И кто тебе слил адрес?
Кирюха хлопнул залпом, крякнул и покосился налево – на барной стойке стоял припыленный стакан, в который бармен тоже плеснул на два пальца. Рядом со стаканом никого не было, только стоял барный стул.
- Ну, - начал он. – Ебу я, значит, одну телку…
История по его меркам была почти классическая – он трахал деваху на подоконнике, а потом продавил стекло её спиной и выпихнул из окна. Деваха, правда, цеплялась и не хотела вниз, но Кирюха спешил – ему пришла смс-ка. Ничто не раздражает сильнее, чем повторяющийся сигнал смс-ки – даже вопли бабы, у которой вся спина распорота битым стеклом. В данном случае Кирюха совместил приятное с полезным, избавившись и от того, и от другого. Деваха расшиблась спустя три секунды головокружительного полета, а смс-ка была длинной и обещала ему…
- … а-а-а-ахуенный отдых, просто ахуенный. Так что, я останусь?
Бармен налил ему еще водки, а сам взялся перетирать высокие коктейльные бокалы. Смущенным, испуганным или каким-то еще он не выглядел.
- Ну, раз так, - сообщил он. – Расскажу тебе правила комфортного проживания в нашем отеле.
Кирюха кивнул, прислушиваясь к себе и ощущая, как проходит онемение в продрогших мышцах. Тепло разливалось откуда-то снизу – как ни странно, не от желудка, а от ног.
- У нас тут все странные, но ты привыкнешь, - сказал бармен, подливая в пыльный стакан на стойке чего-то светлого и пахнущего персиком. Куда делась водка, Кирюха не заметил, а спрашивать не стал. – Бабулю за столиком видишь? Не трогай бабулю, вообще не трогай, она не любит новеньких… И меня не любит, и вообще никого, только играет иногда в шашки со старушкой Мэг.
Кирюха поднял голову.
- Кем?
- Чего?
- Кто такая старушка Мэг?
- Не представляю, о чем ты, - ответил бармен. – Дальше. Дневной портье – говнарь злоебучий, не связывайся с ним. Работниц прачечной трахать нельзя, а то чистых простыней в ближайший год не дождемся. В отеле не бузить, у меня к постояльцам четкие требования.
Он пошарил под стойкой, достал обрывок бумаги и расстроено на него уставился.
- Бляха. Надо будет распечатать еще.
Он уронил бумажку рядом с рукой Кирюхи и, кажется, утратил к ней интерес. Кирюха кое-как расправил ее согревшимися пальцами. На бумажке обычным таймс нью романом было напечатано:
«Постояльцам отеля строго воспрещается:
- петь серенады фривольного содержания старушке Мэг и кошкам постоялицы из номера 305;
- угрожать работницам прачечной анафемой.
- ловить служащих женского пола и таскать их за ноги по коридорам с воплем «Сжечь ведьму!»
- при заселении постояльцев в номера 102, 103 и 108 свистеть и орать «Неудачник!» Да, в этих номерах нет окон, и раз в час они уменьшаются в длину на 2.5 см, но это не повод считать их хуже, чем др…»
Дальше запись обрывалась. Бумажка заканчивалась бахромой, как будто ее пожевали и выплюнули. Кирюха присвистнул.
- Весело тут у вас. А остатком правил ты подтерся?
- Остаток правил съела старушка Мэг.
- Кто?!
- Не представляю, о чем ты, - откликнулся бармен. - Всё, вали в номер. Весь день в дороге, небось?
- Типа того, - Кирюха кивнул и кое-как сполз задницей с барного стула. В голове шумело, как будто вместо водки он пил дихлофос. – А бабы тут красивые?
Бармен оторвался от полировки бокала и поднял голову.
- Чего?
- Ну, мне обещали классный отдых, - пояснил Кирюха. - А для него нужны бабы.
- О, - сказал бармен, и подлил в ничейный стакан на стойке черничного шнапса. – Бабы у нас клёвые. Тебе понравится.

* * *

У Ярого были четкие представления об идеальном рабочем дне. Во-первых, его не должны были трогать. Во-вторых, ему не нужно было быть человеком-оркестром, исполняющим роль бармена, портье, горничной, еще одной горничной, медбрата, психолога, секса по телефону и мальчика из службы доставки. В-третьих, к нему не должны были притаскиваться больные на всю голову мудаки вроде Кирюхи. Он и имя-то Кирюхи не запомнил, так и звал его: «мудак». В четвертых, ему не нужно было убираться после старушки Мэг.
Сегодня все четыре пункта его нехитрых правил были нарушены. Рабочий день Ярого катился псу под хвост.
- Не знаю, что делать, - признался он, половой тряпкой оттирая с окон кровищу. – Этот мудак порешил семнадцать баб. Это что же мне теперь, каждую принимать, выслушивать жалобы и отпускать восвояси? Мне за такое не платят! Мне даже за барменство не доплачивают, по-моему!
У барной стойки сидела девчонка в розовой майке и с мобильником. Надпись на майке гласила: «Ищу интим, работу не предлагать», но тощие сиськи и простецкое лицо девчонки подсказывали, что никакого интима она не ищет. Только глаза у неё были яркие, выдающие немалый возраст и задор. Рядом с девчонкой стоял припыленный стакан. Черничный шнапс она не допила, потеряв интерес, и теперь терроризировала свиняток в «энгри бёрдс».
- Да брось, - сказала девчонка, не отвлекаясь от игры. – Ты классный, как-нибудь справишься.
Ярый смахнул с барной стойки что-то, больше всего напоминающее половинку легкого и оторванный пищевод, и принялся оттирать кровь.
- Я-то классный, - признал он. – Но я заебся уже с этими призраками и их жалобами. Сразу после этого дела – уволюсь.
- Не, не уволишься, - сказала девчонка, не отрываясь от мобильника. - Ты так в прошлый раз говорил. И в позапрошлый. Пиздишь как дышишь, короче.
- Семнадцать баб! – рявкнул Ярый, с громким хлюпаньем отшвырнув тряпку. – Почему я за них должен отвечать? Узнаю, кто этого мудака сюда приволок – выебу в мозг сквозь черепушку и скажу, что так и было.
- Ну, если у тебя хуй пролезет в глазницу, то…
- Бля, - осуждающе сказал Ярый. – Оса!
Девчонка пожала плечами и отложила мобильник. Лицо у нее было узкое и деловое, с упрямой морщинкой между бровей.
- У тебя тут не последнее прибежище, - сказала она. – У тебя – последняя инстанция для тех, кто никому больше нахер не нужен. Ты на них забьешь?
Ярый помолчал, вытер руки вафельным полотенцем и уселся рядом. Придвинул к себе пустой стакан – раньше из него пил Кирюха. Во время инцидента со старушкой Мэг стакан слегка обляпало, но к сукровице Ярый относился философски. Он плеснул в стакан чистого спирта, покачал его в руке и вздохнул.
- Ладно, - сказал он. – Ты, может, и не существуешь, но дело говоришь.
- Ну а хули, - хмыкнула Оса, возвращаясь к птичьему террору. – Давай, зови его баб. Вот накатают жалоб – тогда и решишь, что с ним делать.
Ярый кивнул и отхлебнул из чужого стакана, сморщился весь, а потом поднял взгляд. Перед ним стояла голая, белая как мрамор и совершенно мертвая деваха. Её бедра, ягодицы и спина были украшены страшной, чуть синеватой бахромой – в тех местах, где кожу пропороли осколки стекла.
- Да, из окон падать – это вам не хуй сосать, - сказал Ярый и спрыгнул со стула. – Ну, уважаемая, на что жалуетесь?

* * *

В работе с призраками всегда были определенные тонкости. Одинокие при жизни хотели общения. Убитые хотели мести и сочувствия. Убийцы тащили за собой целую вереницу душ, и никакие силы небесные не могли освободить Кирюху и его семнадцать мертвых баб из этого мира, пока каждая из них не получит желаемое.
Ярый, несчастный бармен и лекарь душ человеческих, хотел только одного: чтобы всё это поскорее закончилось. Ну и полный соцпакет. И отпускные. И командировочные. Командировку он тоже хотел: «подальше отсюда», - но мироздание было против, и вместо пляжа где-нибудь на Бали его ожидали семнадцать призраков с жалобами.
Первую звали – Оксана.
Как и любая порядочная баба, которую грохнули во время секса, она хотела две вещи: совокупляться и убивать. Убивать Ярого, пока тот находился на рабочем месте и под защитой отеля, было невозможно, а значит, оставалось только одно.
- А… а… ху… ен… - Ярый сбился с дыхания, переворачиваясь и швыряя тёлку Кирюхи на простыни. Страсти у мертвых всегда выше крыши – они маринуются в соусе из своих желаний и стремлений, из обид и удовольствий, из всего того, что составляло их жизнь в последние пару минут. Ярый хватал её за истерзанный зад, и разок даже порезался стеклом – осколок засел глубоко в мышце и остался с призраком на веки вечные. Ярый рычал, и стонал, и вбивался между раздвинутых ног, заставляя Осканкины груди высоко подпрыгивать, и думал о том, что такой метод общения с пострадавшими по-своему хорош.
- Ох, блядь, - он ухватил её за бедра, вжимая извивающееся тело в простыни и налегая сверху, впиваясь губами в мраморно-белое, мертвое горло. – Я… Я сейчас…
Он кончил ярко, мгновенно, будто в мозг засадили иглу, пронзив пресловутый центр удовольствия. Ярый откинулся на постель, вытянувшись всем телом – мощным и таким же бледным, как у мертвой женщины, которую он только что ебал.
- Бля-я-яха, - протянул он мечтательно. И посмотрел на Оксану. – Ну, успокоилась?
Призрачная баба кокетливо повела плечиком и вправила бедро, выдернувшееся из сустава и натянувшее кожу. Хоть она и распадалась на куски, но могло быть и хуже: после падения с шестнадцатого этажа призрак мог стать любым, включая ползающую кляксу из кожи и мяса.
Как бы Ярый удовлетворял кляксу, он не знал и знать не хотел.
Мертвой женщине не нужно было говорить. Ярый целовал её приоткрытые губы и понимал её историю, как на духу. Кирюха – мудак. Он убивал их, потому что мстил, но разве его бабы этого заслуживали?
- Ваша жалоба принята к рассмотрению, - сказал Ярый, наконец-то продышавшись, и отбросил простыню. – Следующая!

* * *

- Знаешь, что я подумал, - сказал Кирюха, падая за барную стойку. - Теперь мне не нужно платить ипотеку. И работать. И покупать еду. И стирать носки. Слушай, а это охуенно – быть мертвым!
- И не говори, - сказал Ярый, перетирая бесконечные стаканы. Оса, невидимая для Кирюхи, сидела рядом и возила соломинкой в припыленном стакане с колой. Её футболка сообщала: «Секс-инструктор. Первый урок бесплатно».
- А вы все тоже мертвые? – с интересом уточнил Кирюха.
- Я похож на мертвого? – спросил Ярый.
- Нет, но…
- А бабуля похожа?
Кирюха покосился на бабку с вуалью. За сутки она, кажется, даже ни разу не вздохнула.
- Ну, вообще-то…
- Хватит болтать, смотри сюда, - скомандовал Ярый, доверительно наклоняясь к лицу Кирюхи. – Видишь вон ту бабу?
Бабу видели все – блондинистые кудри, намотанные на бигуди, чуть полноватые бедра и ночная рубашка в кружавчик. Впрочем, это была и не «баба» вовсе – так, женщина чуть за тридцать с крепкими грудями и капризным лицом. Женщина стояла на ступеньках, подбоченившись, осматривала лобби и кого-то искала.
- Она из постоянных клиентов, делает а-а-ахуенный минет и три раза в неделю играет с мужем в «застукивание с любовником», - сообщил Ярый. – Любовников они обычно убивают, но ты у нас парень не промах, сам разберешься. И не смотри на потолок!
- Чего? – встревожился Кирюха. – Что не так с потолком?
- Смутишь старушку Мэг, - сообщили ему. - А она этого не любит.
- Кто, блядь, эта ваша…
- Не представляю, о чем ты, - ответил Ярый. – О, женушка уходит, лови ее!
- Ща! - Кирюха с готовностью спрыгнул со стула. – Чувак, ты лучший!
- Да, я такой, - согласился Ярый, глядя ему в спину, и долил Осе в выдохшуюся колу немного рома. – Он у нас всего сутки, а я уже устал.
Посетителей в лобби было немного: гостья из сто четырнадцатой, на которой из одежды был только респиратор с затемненным стеклом; мужик из триста одиннадцатой с вывихнутой челюстью, похожий одновременно на Мэттью Макконахи и Роберта Паттинсона; парень из двести восьмой, таскающийся по этажам с мобильником в поисках покемонов. В нем не было ни одной целой кости, из-за чего его тело колыхалось, как медуза. Пацана сбил автобус, когда он гонял по городу со своим покемон-гоу.
- Скольких отсобеседовал? – поинтересовалась Оса.
Вопрос был с подвохом. Первая женщина в списке Ярого была ненасытна, слегка ободрана и ничего не имела против анала. Принимать её жалобы на постояльца из номера 307 (Кирилл Масленников, 36 лет, неженат) было сплошным удовольствием. Вторую Кирюха протравил метанолом – она была слепой, немой, слегка паралитичной, и секс с ней напоминал американские горки в маленьком русском городке, где все вагончики подергиваются, скрипят и грозят развалиться. В раздувшемся животе третьей было много воды и дерьма – похоже, кто-то переусердствовал с клизмой. Кишки несчастной бабы, влажные и раздутые, не вынесли прямого удара в живот, и смерть её была довольно мерзкой. Ярый, привычный к кровище, но не к говну, блевал в туалете большую часть времени, отведенного под составление жалобы.
- Ах ты моя нежная фиалка, - умилилась Оса. – Помнишь того постояльца из двести второй, который накатал на вас восемь жалоб и две докладные из-за дыры в пиджаке? Когда горничные ободрали его и в качестве извинения сшили костюм из его собственной кожи, ты мне сказал, что хочешь «малиновое мороженко, только чтоб вот правда малиновое, как его кишки сейчас».
- Так то кишки, - грустно сказал Ярый. – А то баба с сепсисом во всех внутренностях, которая воняет, как тонна дерьмища. У меня тонкая душевная организация. Я уволюсь к хренам!
- Соберись, тряпка, - отрезала Оса. – Кто там у нас по графику?

* * *

С каждой мертвой женщиной, побывавшей в койке Ярого, росла его уверенность в своей правоте. Мудаки заслуживают, чтобы их вздрючили. Кирюха этого заслуживал, как никто другой.
Одной своей бабе он скормил столько парацетамола, что хватило бы на армию заболевших детей. Прежде чем умереть, она двенадцать дней валялась в коме. У другой из влагалища торчала ножка стула, и Ярый принялся за дело, громко сказав «даже знать не хочу». Еще одну задушевно хлестали по попе скакалкой, а после ею же и задушили. К слову, барышня была задорная, порку любила, а Ярого оседлала крайне настойчиво, усевшись пиздой на лицо. Он вылизывал её с фантазией, любопытно елозя кончиком языка, посасывая бледную, чуть розоватую плоть, а вездесущая Оса сидела рядышком на подоконнике, болтала ногами и давала советы. Словом, все шло своим чередом.
Если бы не одно «но».
- Он собрался уезжать!
Ярый швырнул полотенце, едва не угодив им в респиратор голой, божественно красивой гостьи из сто четырнадцатой комнаты. Лица её видно не было, говорить она то ли не хотела, то ли не могла, но вполне сносно объяснялась жестами. Обычно Ярому этого хватало, но не сегодня. Сегодня он был зол.
- Долбанный Кирюха собрался уезжать! – сообщил он Осе, игнорируя попытки гостьи в респираторе заказать себе дайкири. – Ему тут, видите ли, скучно!
- Почему ты не можешь вынести вердикт досрочно? – спросила Оса. – Ты принял уже десять жалоб… не так уж мало.
- Тогда его бабы останутся тут на веки вечные, - вздохнул Ярый, и вместо дайкири налил гостье чистого рома. Она расстроено пошипела фильтрами респиратора, но жаловаться не рискнула. – Каждая из них должна подать мне жалобу. Только тогда они смогут уйти.
Под руку сунулся куцый мужчинка из триста второй, взвизгнул обиженно:
- У вас в отеле что, нет бассейна?
- А у вас нет клетчатой рубашки и пизды, - рявкнул Ярый. - Но я же не жалуюсь!
- Да ты мастер общения с клиентами, я смотрю, - хмыкнула Оса.
Куцый мужчинка подпрыгнул, потрясая кулаком, и куда-то умчался. Ярый проводил его тяжелым взглядом.
- Я в раздрае, - пояснил он. - Если Кирюха слиняет из отеля, то я его не то что наказать – даже пожурить не смогу. Еще чуть-чуть, и тебе придется с ним трахаться, чтобы он не свалил!
- Я не существую, болван, - сказала Оса, запуская трубочку в стакан с джин-тоником.
- А... – Ярый пожал плечами. - Ну, значит, еще чуть-чуть, и мне самому придется с ним трахаться.
- О-о-о, - оживилась Оса. - А на это я бы посмотрела!
- Дуреха ты, - сообщил Ярый, подтащил к себе зазвонивший телефон и зажал трубку между плечом и щекой.
- У меня в номере собака! – завопила трубка. – Почему у меня в номере собака?!
Оса прикоснулась ладонью к груди, изображая медленный вдох. Ярый кивнул, трижды глубоко вдохнул и выдохнул, пытаясь успокоиться, и сообщил в трубку:
- Не паникуйте, она сама уйдет. Просто не давайте ей жевать вяленое мясо и сигареты. Особенно сигареты. Осо… что? Уже? Съебывайте, съебывайте оттуда!

* * *

На этот раз Оса нашла его на третьем этаже. Ярый отлынивал от работы, вместо этого докуривая восемнадцатую сигарету и расклеивая объявления по дверям номеров. Оса сорвала одно из них и фыркнула:
- Это еще что?
Бумажка гласила:
«К вниманию гостей отеля:
- Если у вас из гардероба что-то пропало, отыщите ближайший телефон, наберите #770 и, не снимая трубку, трижды громко скажите: «Черти-братишки, ко мне придите, вещь обнаружьте, искать помогите». В 90% случаев ваши вещи вернут в день выселения, в 9% случаев их сожгли горничные, в 1% случаев ваши вещи были отосланы в Африку по программе помощи отсталым странам. Просим прощения за неудобства.
- При общении со старушкой Мэг придерживайтесь простых правил. Не смотрите наверх. Не замахивайтесь газетой. Не выказывайте беспокойства. Будьте бдительны. Тогда старушка Мэг вас не тронет.
- «Просто покажи ему сиськи!» - не те чаевые, на которые рассчитывает бармен. Если у вас красивая грудь, покажите её повару или работницам прачечной. Бармен принимает наличные и карточки visa.»
- О, - сказала Оса, дочитав. – Я знала, что рано или поздно та деваха заебет тебя своими сиськами. Хотя пирсинг сосков – это клёвенько…
Из-за ближайшей двери донесся горестный вопль, перешедший в рыдания. Мимо Ярого прошлепала деваха с бесцветными волосами, волоча за собой мокрую простыню.
- Уборка номеров, - сообщила она. – Смена постельного белья. Уборка номеров…
Когда деваха скрылась за поворотом, Ярый поджег новую сигарету, прихватил её в уголок рта и продолжил клеить объявления.
- Ты не закончил с жалобами, - осуждающе сказала Оса. – А ну взял себя за задницу и пошел в…
- Я больше не могу! – огрызнулся Ярый, едва не выронив сигарету. – У меня уже болят хуй, язык и поясница! Я…
- Тебе их жалко, - грустно сказала Оса.
- Мне их жалко!
Ярый стоял посреди коридора, тяжело дыша, и сжимал в руке стопку объявлений.
- У одной из них была сожжена голова, сечешь? Шея есть, а дальше мясо поотпадало, одна черепушка. Он сунул её головой в духовку и держал там полтора часа, даже когда она уже не дергалась. Кто, кто вообще может такое сделать?
С трудом отлипнув от сигареты, Ярый скривил губы и замолк.
- Осталась последняя? – спросила Оса.
- Ждет внизу.
- Ты только не нервничай…
- Что? – с подозрением спросил Ярый.
- Там старушка Мэг разбушевалась…
- Блядь!
- Я хотела убраться… Но потом решила, что мне лень.

* * *

Лобби напоминало кадр из классического фильма ужасов.
Везде была кровь, на люстре висела половина кишечника, свитая кольцами, как слизкий гофрированный питон. Из его конца, не подчиняясь никаким законам анатомии, росло округлое глазное яблоко. Когда Ярый прошел мимо, яблоко с хлюпающим звуком упало на пол и оказалось прилипшим к кишечнику, а не растущим из него.
Гостья из сто четырнадцатой комнаты, как всегда голая, мраморно-бледная и прекрасная, сидела на стойке портье, с какой-то дерзкой эротичностью закинув ногу за ногу. На лице её был респиратор, в руке дымилась сигарета.
- А как ты… - Ярый помолчал. - А неважно.
Как она могла курить и пить коктейли, не имея доступа ко рту, он не знал и знать не хотел.
Он знал другое.
Знал, что респиратор скрывает лицо, развороченное куском металла при столкновении машин.
- Юлия Ковач, - сказал Ярый. – Медсестра, аспирантка гуманитарного вуза, та-а-а еще потаскушка…
Девушка молча повернула голову. Воздух с шипением прокачивался сквозь фильтры респиратора.
- Машины детям не игрушка, а уж на скорости девяносто кэмэ в час и подавно, - пожурил её Ярый. - Это же ты, верно? Это с тебя всё началось, и ты всё закончишь.
Юлька молчала, поблескивая затемненным стеклом респиратора.
- Это ты наобещала Кирюхе золотые горы, халявное бухло и кучу баб, - продолжил Ярый. - Это ты подсуетилась с смс-кой и отправила его к нам. Знала, что если он станет постояльцем нашего отеля, то на него можно будет подать жалобу и затребовать официальное разбирательство.
Фильтры шипели, с натугой выталкивая воздух. Сигарета дымилась – столбик пепла дополз до самого фильтра и обсыпался. Тот факт, что вокруг были разбросаны внутренности, призрачную Юльку не особо волновал.
- Кирюха очень поэтично описывал твою грудь, - хмыкнул Ярый. – Это любовь. Но по сиськам он тебя не узнал, а лицо ты скрыла, чтобы его не спугнуть. Почему респиратор?
Юлька молчала. Соски её гордо смотрели вперед, и не пялиться на них было сложно.
Ярый сделал шаг и протянул руку.
- Яромир, - сказал он. - Можно Ярый. Как официальный представитель отеля, я готов принять твою жалобу и…
В то же мгновение Юлька сорвалась с места. Она и шагу не сделала – просто вот она еще там, сидит в развратной позе Шерон Стоун; а вот она уже здесь, вся холодная, гладкая, но влажная и мягкая в положенных местах. Ярого оседлали, обхватили его руками и ногами. По ощущениям, конечностей у этой бабы было больше четырех – они шарили по телу Ярого, расстегивали штаны, задирали рубашку, отрывали пуговицы, хватали за зад, ласкали спину и ерошили волосы. Спустя секунду его завалили спиной на кривоногий столик, но Ярый вскрикнул и схватил Юльку за горло, стащил её с себя и заломал, швырнув пышной грудью на столешницу. Респиратор стукнулся об стол, но Ярому было не до того. Он коленом развел Юльке ноги и сунул ладонь между подтянутых бедер. Провел пальцами по нежным, текущим смазкой складочкам плоти, ухватил ладонями округлые ягодицы и развел. В ложбинке между ними все было такое же белое и мраморно-гладкое – ни тебе пятнышка, ни волоска. Очко у Юльки оказалось рабочее – растянутое, жадное до хуя, и Ярый сплюнул в ладонь, быстро повозив по члену и пристроившись головкой. Надавил, вгоняясь быстро, с удовольствием, дергая бедрами в такт, хватая призрачную тварь за руки и бедра, за идеальные груди, словно пытаясь ощупать каждый сантиметр её охуенного тела.
А потом всё закончилось.
Ярый стоял, упираясь руками в кривоногий столик, вокруг него были разбросаны внутренности, а Юлька исчезла, словно её и не было. Ни её самой, ни респиратора, ни охуенного зада – Ярому остались только заляпанные спермой штаны и вязкая, пульсирующая злость внизу живота.
Он выпрямился, кое-как засунув член в трусы, и развернулся. На лестнице стоял Кирюха, и лицо у него было ошеломленное.
- Это чё за… - сказал он.
- Ну, обкончал я штаны, и что теперь? – рявкнул Ярый. А потом догадался, что Кирюха говорил не о нем, а о кишках, намотанных на люстру.
Помедлив, Ярый застегнул штаны, вытер руки о бедра и сказал:
- Кирилл Масленников, на вас поступили семнадцать жалоб. Как официальный представитель отеля, я уполномочен с этим разобраться.
Кирюха выдвинул челюсть и набычился.
- Ты, хуйло, - буркнул он. – Какие бля жалобы?
- Ты убил семнадцать женщин, - пояснил ему Ярый. – У меня тут не последнее пристанище. У меня последняя инстанция для тех, кто свихнулся и творит хуйню.
- Я призрак, - сообщил Кирюха. Голос его звучал непоколебимо. – Творю что хочу!
- Не-е-еа, - Ярый усмехнулся и наклонил голову. От потолка отделился кусок легкого и громко ляпнулся на пол. - Ты живой, дебила кусок. Ты, конечно, маньяк еще тот… Но совершенно точно живой.

* * *

Светало.
Ярый и Оса сидели на крыше отеля, притащив из бара стулья, бокалы с пойлом и целую стопку распечаток. В бокале Ярого было что-то липковатое и сладкое на вкус – то ли кровь, то ли портвейн. Бумажка, которую он сжимал в ладони, гласила:
«Гостям отеля строго воспрещается:
- спорить с горничными на их душу, завтрак, девственность, второй поцелуй первой дочери, последний луч мартовского солнца, шестьдесят шестую страницу любимой книги их отца etc.
- брать шеф-повара на слабо. Мы уже выяснили, что он может выпить всю воду в прачечной, поменять местами мебель на первом этаже с мебелью на втором, перекрасить стены отеля в ядовито-розовый цвет и промяукать 18 часов подряд. Больше никаких экспериментов!
- дуть на пальцы и говорить «сейчас, только ногти докрашу», когда требуется экстренная уборка после визита старушки Мэг. Внутренности на шкафах – фи, это же негигиенично! То, что вы не прислуга, вас не оправдывает!
- на вопрос «Что произошло в вашем номере?!» отвечать «Все, что случилось в Вегасе, остается в Вегасе».
- говорить работницам прачечной «Да у Скарлетт Йоханссон размер груди больше твоего ай-кью!»
- даже если это правда.»
- Вот зараза, - сказал Ярый, отпуская бумажку. Она полетела, подхваченная ветром, кружась и хлопая углами, словно птичьими крыльями. – Я написал тысячу правил, чтобы больные на голову призраки не разнесли мне отель. Теперь что же, нужно написать еще тысячу правил для больных на голову людей?
- Да ладно, - хмыкнула Оса, не отрываясь от мобильника. – Он расшибся на тачке, бабу свою угробил, а сам уцелел. Вообразил, что сдох вместо неё, и начал оправдывать этим убийства. Он не больной – просто маньяк.
- Еще какой больной, - возразил Ярый. – Он живой человек, считающий себя призраком!
- А ты призрак, болтающий со своим воображаемым другом.
- Стерва.
- Пиздюк.
- Мозгоёбка.
- Потрахаемся?
- Если бы ты была настоящей, я бы согласился.
От чердачной лестницы донеслись звуки борьбы, и Ярый обернулся. Прямо по центру крыши была установлена устрашающего вида конструкция – резиновый фаллос длиною в метр, нанизанный на металлический штырь. Как сказала Оса: для несгибаемости. Шестнадцать обиженных призрачных баб втащили Кирюху на крышу, заботливо поддерживая его под руки и хватая за голые ляжки. Еще одна выдавливала смазку на резиновую елду. Сам Кирюха был раздет. Связки на ногах ему предусмотрительно подрезали – теперь он елозил ступнями по крыше, но встать не мог.
- Чё за хуйня, - ныл он. – Ярый, Ярый, бля, какого хуя, Ярый, ты ж мне бро, ну убил я их, и чо? Тебе бабы важнее братана?
- Да, - признался Ярый. – Мне что угодно важнее такого братана как ты.
Призрачные девы напряглись, усаживая Кирюху задом на метровый хуй, и тот завыл – недоуменно, с яростью, отпихивая тонкие девичьи руки.
- Какого хуя! Какого хуя! Чё за хуйня!
- Я подумал: такому пидору, как ты, и кончина нужна соответствующая, - пояснил Ярый. – Между прочим, было непросто найти метровое дилдо. Я полгорода объездил!
Кирюха завыл – призрачные бабы наконец обнаружили нужное отверстие и с азартом висли у Кирюхи на плечах, насаживая его на резиновый хуй.
- Первые сантиметров двадцать будет терпимо, - обнадежил его Ярый, покачивая в бокале портвейн. Или кровь. - Потом эта ебанина потеснит в тебе дерьмо, подвинет внутренние органы и будет натягивать кишку до тех пор, пока она не лопнет. Смерть так себе, но лучшего ты и не заслуживаешь.
Оса сидела рядом, жевала жвачку и болтала ногами. На её футболке значилось: «Работа ртом лучше, чем отсутствие работы».
- Наконечник не острый, - добавил Ярый. - Кровотечения не будет, и сдохнуть быстро тебе не удастся. Приятного дня.
Кирюха задергался, насаживая себя на метровую елду еще глубже. Его крики переходили в надрывный, раздражающий визг.
- Карамель, - громко сообщил Ярый, пытаясь перекрыть вопли. – Хочу мороженко с соленой карамелью!
- Серьезно? – осуждающе спросила Оса, лопнув пузырь из жвачки. – Человеку тут кишки раздирает большим резиновым ху… ху…
Она засмеялась, пихнула Ярого в плечо и соскочила со стула, зашагав к чердачной лестнице.
- И правда, без смеха не скажешь. Так что, закажем мороженое?
- Или пиццу…
- С анчоусами и пепперони.
- Пепперони – отстой. С охотничьими колбасками, грибами и…
- Грибы – отстой.
- Ты вообще не существуешь, у тебя нет права голоса.
- А не пошел бы ты нахер!
- А не пошла бы ты…

* * *

На сборы у Ярого ушло чуть меньше часа. Он побросал вещи в осиротевший чемодан Кирюхи, вместо барменской униформы натянул свитер и джинсы, пованивающие копотью и солидолом, и уверенно зашагал к выходу.
- Эй, - окликнули его из-за спины. – Зачем?
Оса сидела на перилах, покачивая ногой в рыжем кроссовке.
- Зачем ты меня придумал? – спросила она. – У Кирюхи был смысл. Он придумал свою смерть, чтобы стать круче – ужаснее, конечно, но и круче, - чем был при жизни. А зачем тебе я?
Ярый усмехнулся, коротко глянув через плечо.
- Представь, что я живой, а важный для меня человек умер, - сказал он. – Случись такое, я придумал бы воображаемого друга с его лицом. Если расстался с кем-то слишком рано, хочется наверстать.
Оса молчала.
- В моем случае всё наоборот, - продолжил Ярый. – Я уже умер. Рано расстался с близкими – намного раньше, чем хотел. И кого мне придумывать, если не их?
- Так я живая, - сказала Оса, и засмеялась тихонько. – Меня тут нет, потому что я еще живая…
Отель дышал и лениво ворочался, словно кошка в корзинке. Прощаясь с ним, Ярый ощущал себя на удивление правильно. Юлька – мертвая деваха с идеальной грудью, гладко выбритой пизденкой и респиратором вместо лица, - лихо восседала на стойке портье. Пройдя мимо неё, Ярый сказал:
- Милочка, если хочешь тут работать – добро пожаловать, только надень форму.
У двери в столовую он задержался. Там всё шло своим чередом: парень с покемон-гоу, деваха с пирсингом сосков и трое горничных играли в покер. Дружное семейство – ревнивый супруг, блондинистая дама и её новый любовник, из головы которого торчал кусок арматуры, - пили кофе со свежими булочками. Шеф-повар запихивал работающий ручной блендер в рот одному из гостей, вокруг разлетались брызги крови и ошметки мягких тканей. Ярый его не осуждал: в конце концов, никому не понравится, если его стряпню раскритикуют.
- Всё, чуваки! – выкрикнул он. - Я вас люблю, но вы меня заебли аж в печенки!
Теперь Ярого отделяло от свободы только маленькое лобби – пятнадцать метров, двадцать два шага и…
Входная дверь распахнулась. В неё ввалилась дева в свадебном платье с перекошенным от ужаса лицом. Руками она придерживала многочисленные юбки, и всем своим видом напоминала безе.
- Не-е-ет, - простонал Ярый. – Опять?
- Меня убили! – завопила невеста, и голос у нее был пронзительный, как визг болгарки. – Он… он… мой жених!..
- Напиши жалобу в ЗАГС, - предложил Ярый. – Хули они вообще разрешают жениться таким долбоебам? А мы закрыты. Никаких последних пристанищ, никаких последних инстанций, никаких пос…
Волоча за собой шлейф, пропитанный кровью и оставляющий следы на полу, невеста повисла у Ярого на шее и вцепилась в него руками, как клещ.
- Он застал меня с любовником! – прорыдала она. – И вот, в момент любовного соития он так жестоко и беспощадно…
Ярый молчал. На нем висела чья-то мертвая невеста – плачущая, вся в крови, соплях и потекшей косметике, жаждущая того же, что и все убитые невесты: мести.
И потрахаться.
- Вот блядство, - сказал Ярый. – Ладно, я найду себе рэд булл, а ты найди нам ближайшую пустую комнату, окей?
Увольнение откладывалось.

@темы: закончено, ориджинал, писанина

---

[Murgatrojd]

Здравствуйте. Сегодня я хочу поболтать)

О блогосфере и телепатических способностях ее обитателей

О блогосфере и телепатических способностях ее обитателей
Сначала будет предыстория. Давным-давно, в студенческие годы у меня был очень классный, но очень... необычный преподаватель. Было в нем что-то аутичное и слегка болезненное. Одной из множества его привычек была манера проводить время перед первой парой - он вставал в углу аудории (пустой), смотрел куда-то в потолок и загадочно улыбался. В такие моменты он не выглядел, как человек, который думает о чем-то приятном - он выглядел, как представитель инопланетной цивилизации, который законнектился напрямую с ноосферой и читает там космический башорг.
С тех пор, как я появился на фикбуке и дайри, я постоянно вспоминаю этого преподавателя.
Тут все всё знают. Всегда. Обо всех. В мельчайших подробностях.
"- я тут завел фикбук... - знаю, уже подписалась".
"- мне тут порекомендовали заявку... - о, знаю этого автора, очкрутой, заявка исполнена уже три раза, хочешь попробовать?"
"- меня тут уговорили сходить на рсию... - я видела, уже проголосовала!"
И мое любимое: "я вас раньше читала, а потом потеряла, а теперь ваш рассказ сам мне в руки попал!"
Что значит "сам"? Откуда вы узнаете информацию, которая должна исходить от меня, но на самом деле исходит откуда-то из космоса? Как вы пополняете базу данных у себя в голове, телепатически?)))
... нет, на эти вопросы не обязательно отвечать. Это просто наблюдение о загадочном мире дайров.

О фикбуке

О фикбуке
Да, я завел фикбук) Он пока недоукомплектован (не все рассказы выложены), но я работаю над этим. Добро пожаловать)

О конкурсе РСИЯ

О конкурсе РСИЯ
Меня в шесть рук уговорили поучаствовать в рсии... рсия... это слово вообще склоняется? Учитывая пункт о блогосфере и телепатии, не удивлюсь, если все уже в курсе. Но если вы были не в курсе, и вам несложно будет зарегистрироваться и проголосовать за мои работы, то вот: "Западный ветер", 50 ударов сердца.
Заранее спасибо.
Что касается самого конкурса... честно - у меня слишком ущербная психика, чтобы в таком участвовать. После того как я открыл для себя холивар-сообщество, меня пол-вечера откачивали валерьянкой и бухлом. Чертовски обидно, когда тебя обвиняют в:
- плагиате того, чего ты в глаза не видел и знать не знаешь;
- тыренности тварей, которые, ВОЗМОЖНО, фигурировали где-то в нф, но я этого тоже не видел;
- абсурдности того факта, что в выживанческом дневнике сплошной секс и отношеньки (ну, чуваки, тут вы сами протупили - это странички, вырванные из выживанческого дневника и выброшенные за ненадобностью).
Единственная претензия, на которую мне нечего возразить - "слишком много ебли". Учитывая, что это писалось для порносайта и вообще не должно было появиться на рсии... ну вы поняли) А моя тест-группа сказала, что ебли мало и надо бы еще.
Короче, в шорты я уже не пролажу, но это был интересный опыт. Спасибо всем, кто меня поддерживал и еще поддержит голосованием.

О хэллоуинских ужасах и расчлененке

О хэллоуинских ужасах и расчлененке
Меня занесло на еще один конкурс - "Кровавый расколбас" от секситейлз. Конкурс посвящен хэллоуину, и главным требованием было написать текст с сексуальной компонентой, но в то же время мерзкий до абсурдности, эдакий гипертрофированный ужастик, когда "так страшно, что уже смешно".
Я считаю, что у меня неплохое чувство юмора. И что я неплохо пишу секс. И что я отлично пишу ужастики, если мне дадут волюшку вольную. Но волюшки не было, был дедлайн, сорок тысяч знаков и необходимость замесить ядреное "три в одном". Я замесил, вышло прикольно, но вот какая незадача: не очень смешно, не очень страшно, не очень мерзко и не очень дрочно. Вывод: впрягаясь в повозку с лебедем, раком и щукой, будьте готовы ебнуться мордой об землю и никуда не уехать.
Текст пока не выложу - нельзя по условиям конкурса, но вы держите за меня кулачки)
Ах да: там гет! Срсли, там гет. Видимо, потому и вышло не дрочно)

О лени и отсутствии вдохновения (+ опрос)

О лени и отсутствии вдохновения
Время идет, а у меня крокодил не ловится, не растет кокос. Зато копятся начатые, но не законченные тексты. Посему опрос: как вы относитесь к выкладке текстов, которые с вероятностью в 90% не будут закончены?

Вопрос: Что делать с рассказами, которые вряд ли будут дописаны?

1. Выкладывай, с радостью почитаю		45	(59.21%)
2. Не выкладывай, в обрывках без внятной концовки нет смысла		31	(40.79%)
Всего:		76

---

Западный ветер

[Murgatrojd]

Название: Западный ветер
Рейтинг: NC-17
Размер: мини (39 тыс.зн. / 6 500 слов)
Персонажи: Визгарь/Лебедь, Лебедь/всё, что шевелится.
Предупреждения: постапокалипсис в формате дневника. Особенно рeкoмeндуeтся фанатам Стругaцких и фрaншизы S. T. A. L. K. E. R.
Описание: «Утром Лебедь трахал меня снова, уложив спиной на брезент, а я раздирал его плечи ногтями и выл, и стонал, и забыл, кажется, обо всем, начиная с дурацкого самоубийственного плана.
А на рассвете вспомнил.
Вытер пот с лица, нащупал под шмотками обрез, передернул затвор и прострелил Лебедю ногу.»

Подорожник, собранный около Чернобыля, лечит даже
открытые переломы. Только его сначала догнать нужно.
(с) народная мудрость

18 апреля, 20хх
04:32 P.M.
Вчера помер Плакса. Последние пару лет вся территория от Каспийского моря до Тибета только его стараниями и выживала – там после Бури ни одной реки, ни одного озерца, ни хера не уцелело. Знаете, сколько тонн пресной воды он для них выплакал? Вот и я не знаю. Много. А теперь сдох. Говорят, кровью начал плакать и сдох.
Врут, наверное.
У нас в цеху появился новенький, здоровый как лось и с блядскими глазами. Вот прямо глянешь, и видно – готов трахаться сию секунду, только пальцем помани. Плечи в косую сажень, белокожий, здоровенный мужик – а я в здоровых мужиках разбираюсь, уж поверьте. В моей семье таких было шестеро.
У этого – спина как у гребца, бицепс с девчоночью талию, а волосы – коротко стриженные и седые. Седина теперь не редкость, редкость такие как я – те, кому после Бури ни пряди не выбелило. Говорят, нервы у нас крепкие. А как по мне, просто наследственность такая. Этот вроде тоже – хоть и седой, а не трус. Завтра хочет с нами на вылазку, говорит, что знает, где залег Ветерок. Ветерку у нас не рады, все эти гравитационные и метеорологические аномалии – та еще херня. Если Ветерок погонится за человеком, то как пить дать – проморозит всё на километры окрест до минус пятидесяти. Воздух еще ладно, за пару дней прогреется, а вот земле хана – нежизнеспособна она после Ветерка, совсем. Ни травинки не вырастет. Главное правило: если обнаружил, где залег Ветерок – предупреди остальных и не трошь его, иначе быть беде.
[ неразборчиво ]
Новеньких в последнее время мало, а лишние руки не помешают. Хорошо, что пришел. Наши такие: нет, Визгарь, не к добру это! А я знаю – к добру. У меня на людей чуйка.

19 апреля, 20хх
06:14 P.M.
Новенького зовут Лебедь. Белек сказал, что это птица такая, красивая, раньше вообще много было красивых птиц. А эта де еще и большая, если поймаешь – неделю будешь сыт.
А как по мне, то в птицах главное что? В птицах главное – яйца. Мы с Проказой как-то отбили у мародеров курицу. Неслась она, конечно, редко, но неслась! Зимой курица издохла – то ли от голода, то ли от переохлаждения, так что мы ее съели вместе с костями.
Лебедь ведет себя так, будто живет тут уже месяц. В честь кого бы его там не назвали, но сам он тоже – красивый. Рожа лепная, кулаком пригреть жалко – такие скулы да брови вразлет, что с ума можно сойти. Губы яркие, как нарисованные, а он еще и проводит по ним тыльной стороной ладони – вытирает, значит, после курева, а они от этого только ярче становятся. Пока готовились к вылазке, он в подсобке оприходовал девку Гриватого, прямо там юбку задрал и выебал. Она от удовольствия визжала, как сука в поре – все слышали, даже если не хотели. Гриватый взбеленился – мол, это мой цех, моя баба, какого хуя?! А Лебедь заправил свое хозяйство в штаны и сказал, что он людей любит, но если люди будут к нему приставать с херней, то он им ебальники порасшибает. Может, за такое Лебедю морду его красивую и попортили бы, но кому охота драться из-за бабы? Вот за кошкин хвост, или там за мертвого клеща, или коробку прижигателей – это да, за такое и убить можно. А из-за бабы в драку только дурак полезет. А Гриватый не дурак.
Через час выступаем, у всех ушки на макушке, за Ветерком охотиться – это вам не в тапки срать.
Спаси и сохрани детей своих, Господи. И мертвых, и живых, и тех, что вскоре умертвятся. Слова мои, воля небесная, благословение твое, аминь.

22 апреля, 20хх
07:14 А.M.
Добыча:
колючки – 7 шт., одна примятая, но думаю, что продадим;
полосатики – 2 шт.;
прижигатели – рой из шестнадцати половозрелых особей;
какая-то хрень, напоминающая ракушку размером с ладонь – 1 шт. Их там целые грозди на деревьях, может, зараза какая. Сдадим доку, пусть сам с ней разбирается.
Потери: нет.
Завалили пару скорняков, вонища стояла как в выгребной яме. Издалека видели голодушку, но обошли – оно нам надо, связываться со жрущим радиоактивный песок семиметровым червем? Ветерка не нашли, но Лебедь твердит, что не ошибся, просто мы ушли южнее. В следующую вылазку спустимся к болотам и попробуем снова.
Веселый он, Лебедь. Глаза – как у пятилетнего, смотрит открыто и придурковато, а руки сильные, голос глубокий, тело тугое как пружина. Когда солнце поднялось, он весь извелся. Знай дергал ладонью ворот рубахи – душно же, у нас тут климат поганый, дышать нечем. Дернет – и мышцы бугром, а под воротом всё гладкое, молочно-белое, с круглой ямочкой между ключиц. Трахаться с таким, наверное – как в белые воды нырнуть. И стыдно, и страшно, и если начал, то душу продашь, лишь бы не останавливаться.
Из белых вод еще никто не вылезал по доброй воле – всегда приходится тащить силой.
Вернулись домой, значит, помылись-побрились, договорились о завтрашних торгах. Опрокинули пару стаканов зеленой, глядь – а Лебедя нет. Он, блядь позорная, поймал себе пацана из тех, что для вылазок еще не годятся, но рядом с нами уже крутятся, и на заднем дворе его поимел. Мы заметили, только когда они вернулись – Лебедь его за зад придерживал, по-хозяйски так, а у того аж колени подламывались. Уж не знаю, от удовольствия или того, что хуй в жопе – это вам не палец в носу. Это, блядь, больно.
Лебедь с нами еще немного посидел, раскурил со мной по листику деньжицы, а потом взял мальчишку за запястье и с собой увел.
Видно, не натрахался.

[ . . . ]

04 мая, 20хх
00:14 А.M.
Добыча:
колючки – 2 шт., неурожайная вылазка;
костегрыз – 1 шт.;
кошкин хвост – 1 шт. Чуть за него не подрались. На продажу решили не выставлять, самим пригодится.
Потери: Лешему оторвало три пальца, когда вытаскивали костегрыза из оленьей туши. Ни рогатины не помогли, ни хлорка с ацетоном. Леший всю дорогу до перевала ныл, просил себе кошкин хвост, но то ж и клопу понятно: кошкин хвост – он для тех, кому совсем невмоготу, а разбазаривать его на пару пальцев никто не станет.
К вечеру началось заражение, так он полночи стонал и просился – мол, культя у него распухла, во рту сохнет, сердце колотится, не дадим кошкин хвост – дуба врежет. Лебедь его слушать не мог, все крутился с боку на бок, но из палатки не вылез. Оно и понятно – чем тут поможешь? У костегрызов яд такой – попервах совсем херово, к утру отпускает. А Лебедь – он как новичок совсем, будто стонов ни разу не слышал. Тяжко ему было. Все порывался то закурить, то поболтать, но в вылазке и то, и другое под строжайшим запретом. Хватит того, что у нас между палатками выл Леший.
Лебедь молчал-молчал, а потом сунул руку мне между ног и навалился сверху. Отвлекался, значит. Эта его рука за две недели где только не побывала – в нашем цеху оприходовал семерых баб и троих мужиков, а Куга до сих пор клянется, что такого минета ему в жизни никто не делал. Мол, такой бы рот да к Божьему хую. Никаких бы апокалипсисов не было.
Навалился он на меня, значит, а глаза темные, глубокие, и зрачок такой, что радужки не видно. Я не выдержал и говорю – либо целуй, либо нахуй иди, мне твои танцы нахер не упали. Он улыбнулся и наклонился. Губами к губам.
Целоваться с ним – как оголенный провод лизать. Я аж упрел весь, хотя ночь была холодная. А Лебедь трахал меня языком и смотрел, и смотрел, страшными своими опиумными глазами. Не закрывал ни на секунду. А когда у меня воздух закончился, он шасть руками между тел – штаны расстегивать, мои и свои.
И мозг такой: нееееет, бля, давай поломаемся? Лебедь уже стольких оприходовал, зачем добавлять ему побед в копилочку? Но хули ломаться, если я сам хотел? Я сам хотел...
Плечи его хотел, руки и блядские губы, и чтобы вот так – в тишине и темноте. Только без Лешего.
Стаскивает он с меня штаны, а я такой: да не буду я с тобой ебстись, нас весь лагерь услышит! А он: значит, постарайся не орать. И тут меня такая злость взяла: так это я буду орать, а? Это меня как девку? Как бабу Гриватого, которая под Лебедем орала аж до отупения, до поросячьего визга, а потом такая: да, да, еще, еще, ЕЩЕЕЩЕЕЩЕ? Упокой Господь ее душу – на днях откинулась. Видно, степная чумка одолела.
В общем, я подумал-подумал – и как схвачу его за патлы! Стащил с себя, завалил животом на брезент, да куртенку задрал. Думал, взбрыкнет и даст задних, а он аж зашипел от удовольствия, блядь такая. Майку я приподнял, а он под нею гладкий, твердый и упревший весь, в такие ночи кого угодно холодный пот проберет. Каждая мышца проступает – как будто Боженька его лепил, чтобы было красиво, а не по учебнику анатомии. Я не выдержал – нагнулся и прикусил под лопаткой. Там было солоно до горечи, и я кусал, и лизал, и трогал его пальцами, а потом – дернул руками за штаны, стаскивая по ногам. Зад у него такой же, как все тело – кожа молочно-белая, без загара и родинок, без неровностей и впадин, как будто его ни разу в жизни не ранили и не пороли. На мне шрамов, наверное, десятка три, даже на заднице есть парочка, а он – ишь какой. Я хуй послюнявил и пристроился сзади, а Лебедь только зад вскинул, коленями уперся в брезент – и ни слова против. Тесный он был – очуметь можно. Сначала просипел что-то, а потом дернул руку к лицу – запястье прикусил, значит, чтобы не стонать. А я в него толкаюсь и думаю – кто-то из наших с ним так же ебался, или я первый? Рассказать – не поверят. Чтобы этот ебарь – да жопу любил подставлять?
Снаружи Леший стонет, сдуреть можно! А Лебедь подо мною млеет, дрожит и постанывает, а я его наяриваю, да рукой придерживаю за загривок. Куртку в кулак – и держишь, держишь, вдавливаешь грудью в брезент… На земле теперь не поспишь, земля после Бури плохая, можно лечь и не проснуться. А брезент холодный, и Лебедь на нем раком, и Бог знает, как я ухитрился не стонать.
Хорошо было – до мурашечек. Как будто ангела Божьего ебешь, а не первую блядь на селе. Как будто в жизни больше ничего не нужно – оставьте мне только ночь, палатку и Лебедя. С заголенным задом, конечно, иначе в чем смысл?
Когда я в него спустил и отвалился, он еще полежал мордой книзу, а потом поднял голову. Глядь – а у него рука вся в крови! А сам улыбается. Прокусил, значит, когда кулак совал в рот, чтобы не орать.
А Леший снаружи стонет, стонет…
[ неразборчиво ]
Леший – всё. Сдох под утро, отдал Богу душу, а мы и не заметили. Видно, правду говорил. Нужно было дать кошкин хвост, но кто ж знал вообще? Ни разу такого от яда костегрызов не было, болеть – болели, а помирать не помирали. Видно, новая порода, совсем плохая.
Вернулись в лагерь, сдали костегрыза заказчику, да сторговались на колючки. Лебедь побродил немного, неприкаянный весь, а потом исчез. Уж не знаю, в чьей койке мы его завтра найдем, но тому есть причина.
В этом мире каждый выживает по-своему.
Боже, храни твоих мертвых детей.

[ . . . ]

10 мая, 20хх
06:50 А.M.
Нашли, где угнездился Ветерок, нанесли на карту и предупредили местных. Куга в него чуть не вступил, вот придурь лохматая. Теперь даже дети знают: если подозреваешь, что Ветерок рядом, то нужно бросать перед собой шишки или ракушки, а не ноги совать. Не то умрешь быстрее, чем скажешь «бля!», и всю команду погубишь.
Лебедь сегодня веселый, третью ночь подряд спит с двойняшками-Василисками. Уж не знаю, кто их так прозвал, но приклеилось намертво – Василиска первая и Василиска вторая, белокурые, сговорчивые, Лебедю слова поперек не скажут. Они своих имен так и не назвали, да и кому это нужно? Теперь уже никто никого по именам не помнит. Я вот – Визгарь и Визгарь. Или там – Лебедь…
Лебедь теперь по утрам приходит ко мне – выкурить деньжицу и потрепаться. Сидит на моей койке полуголый, пока делаю записи, и рассуждает вслух – мол, зачем вам дневники? Это ж откуда ты такой зеленый приперся, - спрашиваю, - у вас там что, белых вод нету? Нету, - говорит, - это еще что за херь?
Пришлось рассказывать про дневники. Если кто в белые воды попадет, то памяти лишается. Минуту в них проведешь – последнюю неделю забудешь, дольше задержишься – можешь несколько месяцев потерять. Я, когда вытаскивал Гриватого, только на бережку потоптался, да вступил в белые воды на пару секунд, а все равно потерял двое суток. Говорят, если не вытащить человека вовремя, он забывает все и стает как младенец – пустоголовый и к нашему миру не приспособленный. Болтают даже, что если остаться в белых водах на несколько часов, то не только жизнь свою забудешь, но и как пить, как есть, как дышать, а потом ляжешь и умрешь. Но я не знаю. Сказки, наверное, ни разу не видел, чтобы кто-то взаправду умер в белых водах. Они безобидные… только память жрут.
А чтобы не забыть ничего важного, у нас тут каждый ведет дневник. Пишет подробно – какие аномалии разведал, куда соваться не нужно, с кем подружился, а кто тебе всадит заточку в глаз, если еще раз увидит. Короче, всё, что требуется для выживания.
Лебедь слушал-слушал, а потом вытер ладонью губы – если деньжица молодая, то дым от нее щиплется, - и сказал: не, мол, нахуй. Не мое это – записи вести, я, если что, по твоему дневнику вспоминать буду.
Во дурак.
А потом мы целуемся. Ну, после курева и разговоров. Губы у него сухие и горячие, как в лихорадке, и трахаться он хочет все время, но нахуя оно мне? У него Василиски…

[ . . . ]

[ неразборчиво ]
… по двое, по трое, десять к десяти, а я уже того, почти дохлый.
Спаси и сохрани детей своих, Господи. И мертвых, и живых, и тех, что вскоре умертвятся. Слова мои, воля небесная, пошел ты нахер со своим благословением, аминь.

[ . . . ]

… :39 Р.M.
Одна деваха из местных говорит, что залетела от Лебедя. Не вру, мол, мамой клянусь, больше не от кого, только с ним спала! Лебедь смеется, но вижу, что ему страшно. Дети сейчас сплошь уродами рождаются, экология не та, мир сдвинулся с места. Предложил найти врача и сторговаться на аборт, у меня есть чем заплатить, так эта дура отказывается – мол, ребенка хочу! Каким бы ни родился, все равно любить буду!
Посмотрим, как ты его будешь любить, если у него окажутся зубы по всему телу или жабры вместо легких.
Лебедь ночью пришел, сел у меня в ногах, и вместо свечи поджег самокрутку. Курил-курил, молчал-молчал, а потом говорит: какого хера.
Стащил с меня одеяло, лег телом к телу, втиснулся бедрами между ног. И совсем это было не больно. Я даже стонал.
Хуй у него гладкий и розовый – кожа светлая, сосуды к ней близко, а из-за этого каждая венка видна. На члене, в сгибах локтей, под коленями. Я его за ночь вдоль и поперек всего изучил. Он, когда трахается, чуть не плачет от наслаждения – весь как нерв, как оголенный зуб, как я, если занюхаю пару крупинок манны небесной. А ему никакой наркоты не нужно. Так кайфует, что завидно становится, а потом хватает тебя руками и подминает под себя, и целует так, что ноги становятся слабыми, и ни встать, ни сесть, только стонать под ним, как девка.
Или там – соски облизывает. Лебедь может это делать часами – лизать и покусывать, втягивать в рот, обводить языком. И сосет он так же – умопомрачительно. Куга не врал. Этот бы рот…
Утром Лебедь воспротивился и не хотел уходить. Видно, та баба со своим дитенком в пузе его совсем перепугала. А я что? Я ноги раздвинул, а Лебедь засадил мне так, что я выл и хватал его за плечи, вился под ним змеей, да ногами сжимал. Думал – умру. Задыхался. Лебедь тяжелючий, как камень на грудь, как три стакана зеленой на голодный желудок. А он сжимал под коленями, задирая мне ноги, и двигал, двигал задом, и тоже стонал, и губы себе искусал до крови. Они у него яркие. Как рана на лице.
Потом, когда пытались отдышаться, я сказал ему, что он до охуения красивый. Не знаю, какие там были эти ваши лебеди, но он – красивый до боли, до судороги, сколько не смотри – не налюбуешься. Гладкий весь, щеки выскоблены аж до блеска, грудь безволосая, а соски яркие и розовые. Тискать их пальцами, чтобы покраснели – сплошное удовольствие, а ему по кайфу, и ни чуточки не больно. Он как мраморная статуя. Кажется, тронь такого – и кожа под пальцами не промнется, а окажется холодной как булыжник.
Лебедь так смеялся, что чуть хуем моим не удавился. Сказал – это херня. Он без меня как манекен, а вместе… Вот это – да. Это красиво. И опустился головой между моих коленей – белое на смуглом.
Мы похожи, наверное. Он чуть повыше, но и я не пальцем делан. Плечи вширь, и тело твердое – как пить дать, похожи. Только видно, что я другой породы – загорелый дочерна, со швом через бровь, с темной щетиной на роже. Тронешь – порежешься. Сколько ножом не скобли – она, щетина эта, все равно будет колоться.
Может, от этого у Лебедя и губы яркие.
Красиво…

[ . . . ]

22 июня, 20хх
11:02 Р.M.
Ходят слухи, что какой-то атомной электростанции, которая неподалеку, скоро хана. Активная зона реактора, мол, уже плавится по недосмотру, и хер знает, когда это всё бабахнет. И если бы на ней всё закончилось! Так ведь нет – сейчас все атомные объекты доживают свой век, и скоро мир накроется большим медным тазом. Большим таким, суровым тазом, полным кобальта и стронция.
Кинули клич от Апеннин до Китая: кто последним видел Гейгера, он хоть живой еще? Никто не видел… Говорят, что живой, но поди найди его, когда он так нужен.
Если Гейгера не добудем, то можно сразу ложиться и помирать. Плаксы нет, Медузы нет, Зеленый пару лет тому назад одеревенел окончательно. Он теперь уже не человек, помощи не дождешься. Дежа Вю откинулась одной из первых, и ни ответа, ни привета. Гребаные суперлюди, они нашу землю спасали-спасали, да не уберегли. Гейгер последний. Он радиацию жрет, ох, как он нам теперь нужен. Если и он скопытится…

28 июня, 20хх
11:16 Р.M.
Мы с Лебедем – дурачье, ну дурачье. Прошел слушок, что Гейгера видели где-то на взморье, и мы ломанулись туда радостные. Найдем, притащим, всех спасем! Километра за три до берега нас загнала стая охов-вздохов. Охи-вздохи – они такие, они чуют и кровь, и пот, и слюну, хоть ты сплюнь на камень – уже станешь мишенью. Кто ж знал, что их тут столько!
Лебедь говорит: надо разделиться, тогда один из нас успеет за подмогой. А я ему: херня, они тоже разделятся, тогда вдвоем помрем. Пару дюжин охов-вздохов на каждого – это втрое больше, чем нужно, чтобы взуть белые тапки и откинуться.
Я ему серьезно – а Лебедь смеется!
- Не разделятся, - говорит, и бах в себе в ногу! Потом объяснил: в живот стрелять побоялся, вдруг продырявит что-то не то, а руки нужны, чтобы держать оружие. Мол, беги теперь, Визгарь, беги, родимый, сам спасешься – приведешь помощь, а я тут как-нибудь дотерплю.
Ох, блядь, как же я испугался. Как будто это из моей ноги кровища в три ручья. Конечно, теперь охи-вздохи от него никуда, нахуя им я, здоровый и на двух ногах? Бросил оружие, ему нужнее, и бежал так, что чуть дыхания не лишился.
Через две минуты выступаем с подкреплением – искать Лебедя, ну, или что там от Лебедя осталось.
Боже, пусть еще живой.

[ . . . ]

… и вот так распанахали, прям до подбородка! Оно только чвакнуло и развалилось.
А Лебедь живой. Совсем живой.
Даже не верится.
Правда, глухой на оба уха, и блюет не прекращая, но это пройдет, это в мозгах, а не в теле. Охи-вздохи – они такие…

[ . . . ]

… атики – 6 шт.
Стигматы – 2 шт, вот такенные, обалдеть можно. Я за них всю осень смогу и себя, и Лебедя кормить.
Светлячки – 5 шт.
Потери: нет.
У Лебедя нога уже почти зажила, вовсю рвется с нами. Скучно ему, всех баб переебал уже по десять раз, а новеньких нет. Летом всегда затишье, особенно когда начинаются грозы.
Кому охота путешествовать, когда все метеорологические и половина физических законов встают с ног на голову? Это апокалипсис, детка.
Лебедь взялся готовить для меня по утрам. Руку набил – не то что пальчики проглотишь, руки до локтя сожрешь и не заметишь! Вчера сидел-сидел, смотрел на меня долго, а потом дневник мой с коленей скинул и положил туда голову. Скучал, мол.
Брешет, как пить дать. Вот начнет ходить на вылазки – оклемается, а так… Одним сексом сыт не будешь.
А иногда смотрит в стену – наклоняет голову и как будто слушает что-то левым ухом. Что-то такое, чего я не слышу. Это все охи-вздохи, после них люди всегда такие. Как неживые. А этот – живой еще, надо же. С глазами своими, с руками, с губами. Я его хватаю за талию, отрываю от земли и валю на постель, и падаю сверху, а он перестает слушать неслышимое и смеется, и обхватывает меня за плечи, целует и опускает ресницы. Они у него тоже белые. Я спросил: что это за седина такая, что даже ресницы выбелило? А он говорит: не седой я, мол. Просто мутация такая.

[ . . . ]

01 августа, 20хх
01:20 А.M.
Иногда мне кажется, он делает это, чтобы заставить меня ревновать. Ебется так, чтобы каждый человек в цеху слышал, как ему охуенно.
Вакса, Ежевичка, дочка Танкиста… как ее там… не помню. Мэлик и Белый. Всех отпользовал, и только Ежевичка пожаловалась – великоват, мол, ей не по кайфу. А остальные рады стараться.
Потом приходит, скидывает пропотевшую майку и смотрит на меня. А если я не злюсь – злится он, и не приходит ночевать. Дурак. Как будто я верил, что у нас что-то серьезней хорошего траха и совместных завтраков. Завтраки он готовит, кстати, даже тогда, когда дома не ночует. Приходит к рассвету, споласкивается в тазу и возится себе тихонько. Только матерится, когда схватится ладонью за горячее. Пытается меня не разбудить, значит.
Дважды дурак.
Говорят, что Гейгер живой, но где-то в Карпатах. Хер знает где, короче. Ребята из черноморских цехов его ищут, надрываются, но пока без толку.
Вчера помер Куга. Попал в свинцовые пески, да еще когда – в дождь! Лебедь, когда услышал, только поморщился да языком цыкнул. Свинцовые пески есть даже там, откуда он пришел. Премерзкая гравитационная аномалия. Чем больше песчинок прицепится к твоей одежде и ботинкам, тем сильнее станет земное тяготение. Даже с парой песчинок кажется, что ты потяжелел килограммов на пять. А в дождь они налипают целыми пластами.
Кугу под их весом расплющило, как яйцо под каблуком. Был человек – и нет человека, только кишки наружу. Гриватый говорит, что у нас скоро такими темпами вся старая команда передохнет. Набираем молодежь, но зеленые еще, куда им…

[ . . . ]

19 августа, 20хх
09:20 А.M.
Полночи ругались с Лебедем, а потом так еблись, что сломали в кровати поперечную перекладину. Лебедь – ебанутый, двинутый на всю голову, и даже не знаю: он такой после охов-вздохов, или от природы? Когда валю его на спину и хватаю за горло – стонет так, что можно кончить от одного только звука. А я давлю, давлю сильнее, сжимаю так, что вены на его шее вздуваются. Лебедь задыхается и даже глаза закатывает, – помирает, мол, сил нет. А потом вскидывает бедра и прижимается ко мне стояком, весь пропотевший, гладкий, распаленный. Когда кончаю в него, приходится отпустить горло и зажать ему рот, чтобы не кричал как резаный.
Потом мы делаем это снова – я бросаю его спиной на постель, сажусь сверху и двигаю задом. Между ягодиц скользко, и хуй его ходит туда-сюда, как заведенный, и кажется, что скакать на нем можно до умопомрачения. Я стискиваю пальцами свои соски, и насаживаюсь, нанизываюсь, ору от удовольствия, а потом выстреливаю такой струей, что Лебедю обляпывает грудь и лицо.
А он меня спихивает и валится сверху, и хочет еще, еще, он всегда хочет еще.
Ебанутый.
Завтра вылазка – у нас большой заказ, а мы не спавши. Вот херня.
Спаси и сохрани детей своих, Господи. И мертвых, и живых, и тех, что вскоре умертвятся. Слова мои, воля небесная, благословение твое, аминь.

[ . . . ]

[ неразборчиво ]
Думал, умру.
Писать еще не могу, потом.

[ . . . ]

[ неразборчиво ]
Руки лучше, вижу пока плохо, все черно-белое. Дышать больно. Ссать больно. Пить больно. Матерь Божья, еб тебя так, какого хуя? Мы не об этом договаривались!
Аминь, аминь, мать твою, Господи, все время кажется, что я помираю. Что больше нету сил терпеть.
Лебедь от меня не отходит – прилип, как будто на мне соком клеевика намазано. Трахаться уже две недели не ходил. Рекорд! Может, я и правда умираю? А то чего он такой пришибленный?

[ . . . ]

30 сентября, 20хх
08:20 Р.M.
Двадцатого августа сего года обнаружили новый аномальный объект. Рабочее наименовение: Грелка. Описание: глыба ориентировочно 2х2х3 метра, состоит из бетона и скелетов крупных грызунов – при наружном осмотре смогли насчитать восемь крыс, трех белок и одну кошку. Объект предположительно разумный. Трогать можно, но не дай вам Бог повторить мою ошибку. Настоятельно не рекомендую приближаться к ней с газовой горелкой, сверлом или киркой. Когда я попытался взять образцы для химической пробы, Грелка… испугалась, наверное. «Закричала». Или хер знает. Может, это у нее противоугонная сигнализация такая… Чтобы, значит, не упер ее никто, такую красивую, из пустыни.
Док говорит, что «кричала» она электромагнитным полем сверхвысокой частоты. Знаете, что будет с мышью, если оставить ее на тарелке работающего радара?
Ничего хорошего.
Я испекся, как та мышь. Лебедь говорит, что если бы не был седым от рождения, то поседел бы. Он шлялся где-то неподалеку, услышал только, как я заорал.
Сперва я ослеп. Сетчатка сгорела, белки глаз сварились, а потом стало больно. Ничего не помню, помню только боль. В этом аду не было даже чертей с вилами. Не знаю, как Лебедь меня дотащил до лагеря. И как выжил – тоже не знаю, не иначе как Божьим провидением. Это было… как будто меня варили заживо.
Меня спас кошкин хвост, который когда-то не достался Лешему. А уцелел бы он – скопытился бы я.
Черт знает, что это такое и как оно работает, но если спустить с него мягкую черную шкурку, а остальное разобрать на косточки и волоконца, то супец из этих косточек может вылечить хоть ракового больного, хоть спидозника в последней стадии. Ну чисто тебе панацея. Конечно, это на самом деле не хвост – косточек в нем в шесть раз больше, чем положено, и форма у них не та. Может, это и не косточки вовсе.
А волоконца лучше не есть, ничего хорошего от них не будет…
Док говорит – странно, что я дожил до супчика. Оболочки мозга, желудок и мочевой пузырь сварились вкрутую, выстилки внутренних органов пожгло, в крупных сосудах даже кровь закипела. Я был начинен тромбами и ожоговыми токсинами, как жареная курица.
Но кошкин хвост есть кошкин хвост. У меня даже сетчатка отросла, представляете? Новехонькая. Вижу лучше чем раньше, только цвета иногда путаю.

[ . . . ]

12 октября, 20хх
10:00 Р.M.
Лебедь спит со мной, ест со мной, если б я разрешил – даже отлить бы ходил за компанию. Когда может – кладет ладонь мне на загривок, и смеется – нервно так, и рассказывает что-то, а сам смотрит, смотрит… Как будто боится.
Мне кажется, новости из окрестных поселков он получает телепатически – еще даже почту не привозили, а он уже все знает. Проказа, говорят, замуж вышла. Ежевичка и Белый ушли на восток. Мол, возле моря плохо, влажность высокая, хотят поближе к горам. Одну из Василисок сожрали песчаные блохи. Мерзкие твари, охотятся в песках, прогрызают кожу и забивают все вены и телесные полости. Вскрываешь такой трупак – а там три миллиона обожравшихся блох во всех внутренностях. Фу, блядь.
Та деваха, которая залетела от Лебедя, ходит с таким пузом, что уже даже док чует неладное. Не бывает таких животов на шестом месяце. Только у лошадей.

[ . . . ]

14 октября, 20хх
07:00 А.M.
Снова ходили к Грелке, уже третий раз. Она разумная, как пить дать, и когда я с ней говорю, да еще глажу её по скелетикам – чуть не мурлычет.
Я чувствую.
Лебедь говорит, что это я мозгами поехал после того, как сварился. А я говорю: мне виднее. Грелка живая, и мозги у нее не хуже моих. Я объяснил, что не хотел сделать ей больно, и она поняла.
Когда я к ней подхожу, Лебедь нервничает и трется рядом, а когда возвращаемся домой – трахает меня так, как будто ревнует. Валит боком на постель, вальтом, хватает за зад и подтаскивает к себе, а потом берет в рот, глубоко-глубоко, по самые гланды. А я глажу его по бедрам и сосу тоже. Легонько... Сперва облизываю головку, как конфету, круглый такой леденец. Потом посасываю и беру за щеку, а Лебедь в это время так работает глоткой, будто хочет, чтобы я кончил за минуту. Чокнуться с ним можно, ей Богу, чокнуться и забыть обо всем. Он тискает мой зад, почти укладывая бедрами себе на лицо, а я дрочу ему ладонью и кусаю губы, а потом сосу, сосу так, будто пытаюсь догнать. Лебедь взбрыкивает ногами и толкается тазом, пытаясь впихнуть свой хуй мне в рот, я давлюсь, но потом привыкаю, и это все так долго, долго, долго… Так хорошо. Как в полусне.
Кажется, что этот мир не закончится, пока мы с Лебедем трахаемся.

[ . . . ]

03 ноября, 20хх
09:23 Р.M.
Ебтвоюмать, Боженька. Ты что, решил нас не спасать?
Гейгера нашли, живого и здорового, где-то на Крымском полуострове. Он всё выслушал, и про атомные электростанции, и про тотальный пиздец, и про то, что Медузу выловили мертвую в Красном море. Она когда-то, в свои лучшие дни, чистила океан от загрязнений. Собирала всю эту… нефть, и что там еще… День за днем вылуплялась из корки отбросов, как из яйца, и восставала чистенькая, тоненькая и светящаяся белизной. И чистила, чистила, чистила.
А потом наши засекли мусорный остров радиусом в пару километров, а в его центре откопали Медузу. Наочищалась, родимая… Мы-то об этом уже месяцев как пять знаем, а Гейгер – не слышал.
Говорят, сильно расстроился. Послушал-послушал, побродил вокруг костра, да и застрелился.
Все, кто могли спасти Землю – мертвы.
Спаси и сохрани детей своих, Господи. И мертвых, и живых, и тех, что вскоре…

[ . . . ]

08 ноября, 20хх
03:45 А.M.
Маришка разродилась. Уж не знаю, свезло Лебедю на сына или дочку, половых признаков мы не рассмотрели. Не до того было. Зато у ЭТОГО было пять щупалец и одна нога. Оно сняло с повитухи лоскут кожи двадцать на пятнадцать сантиметров, так что убивать пришлось на опережение – пока оно не сожрало никого из нас. Тело порубили и сожгли. А то мало ли, вдруг оживет?
Маришка рыдает. Дуреха. Чудо еще, что жива осталась! Когда эта хуйня начала из нее вылезать, я думал – все, хана девчонке. А Лебедь такой: бля, крестины отменяются, тащи ружье…

[ . . . ]

… ный месяц, ебаный год, ебаная жизнь! Какого хуя, какого хуя, какого хуя, я не могу так, я больше не могу, не могу, Боже, пожалуйста, хватит.

[ . . . ]

… дцать километров на запад, потом южнее, и к морю. Пытаемся построить хотя бы временный лагерь. Иначе до весны не доживем. Еды нет, боеприпасов мало, боеспособных парней и того меньше.
Тонконожек сейчас так много, что оторопь берет. Как посмотришь с высоты на болота – кажется, что туман клубится. Или вода с медузами. А это они! Стоят такие, покачиваются, а если учуют людей – семенят себе скопом и наваливаются, и улыбаются нам своими рожами, как родным. Безмозглые твари. И никакие ворота их не удержат – проходят насквозь и древесину, и камень, и плоть. Только за кости цепляются, да кишки иногда за собой вытаскивают. Оп – и выпотрошили тебя. Шестерых потеряли, еще двое не сегодня завтра откинутся.
Ищем, кто сможет помочь.
Лебедь не спал трое суток, взмыленный весь, а левая сторона лица ободрана. Обниму – так прижмется, голову на плечо положит и молчит.
Все устали.

04 декабря, 20хх
10:55 А.M.
Говорят, скоро будет атомный бабах, и хер знает, куда от него бежать. Ни ударная волна, ни световое излучение нам не страшны – мы далеко от реактора. С проникающей радиацией и того проще, она бьет прицельно и с маленьким радиусом. А вот куда попрет облако, и сколько сотен километров земли оно заразит… Хорошо бы к морю и вдаль, тогда не страшно. А если нет? А если к горам, а там наткнется на преграду и расползется вширь? Куда идти, чтобы под него не попасть? Куда бежать? Прятаться в норы? Так земля-то все равно будет заражена, а в норах долго не выживешь.
Мы как будто сидим и ждем, когда на нас сбросят «грязную бомбу». Но на этот раз проблему не решишь дипломатией. На этот раз всё по серьезке. Президентам и министрам не нужно жать на «красную кнопку». «Красная кнопка» уже давно нажата, и нам всем пизда.
Лебедь повеселел, говорит: ну и похуй, двум смертям не бывать. Обнесли лагерь забором, нашли оленьи тропы. Странно, но олени тонконожек почему-то не боятся. Когда не охотимся, Лебедь тащит меня в палатку, сдирает кофту через голову и валит на брезент. Постоянная близость смерти его теперь не пугает, а скорее заводит. Мы трахаемся тихо, собранно и как спортсмены. У Лебедя появилась любимая поза – ложится так, чтобы смотреть в глаза. Он даже не целуется – смотрит и смотрит, а потом опускает ресницы и накрывает губами мой рот, и дышит в меня, и любит меня так, что хочется выть.
В такие секунды нам кажется, что все хорошо. А конец света мы придумали, чтобы пощекотать нервишки.
Губы у Лебедя истрескавшиеся, и я обхватываю его руками за затылок, вцепляюсь в волосы и грубо, развязно целую. Его хуй долбит меня так, как будто может достать не то что до простаты – до печени! Лебедь ложится сверху, упираясь в брезент локтями, и дергает задом, и больно кусает меня за плечо. Раз уж нам все равно предстоит сдохнуть, то мы, по крайней мере, сделаем это, натрахавшись под завязку.

[ . . . ]

15 декабря, 20хх
11:02 А.M.
Я об этом не подумал.
Почему я об этом не подумал?
Поражающее радиоактивное облако, может, адски опасная херня, но подчиняется тем же правилам, что и простые облака. Чтобы отправить его к морю по кратчайшему пути, нам просто нужен ветер. Просто крепкий, свежий, западный ветер. И все. Сколько там километров, двадцать, двадцать пять? Почему я об этом раньше не подумал?

16 декабря, 20хх
06:30 А.M.
Гриватый добыл мне карту. Теперь обсуждаем план с ним, доком, Мэликом и Танкистом. Они такие: а где Лебедь? А Лебедь нигде. Если он узнает, что я задумал, он меня сам пристрелит. А потом будет ебать мой хладный труп. В наказание, значит, чтобы херней не страдал.

19 декабря, 20хх
09:25 Р.M.
План такой.
Сперва Танкист и Гриватый уходят к электростанции, следить, как там поживает реактор. Говорят, рванет со дня на день. Сигнализацию наладили, набрали себе полные карманы прижигателей и колючек, достали столько мертвых клещей, сколько смогли. Мертвый клещ – он такой… Дремлет себе, дремлет, пока не посадишь на загибающуюся от радиации живую тварь. Тут клещ выходит из анабиоза, лапки, значит, распускает, начинает жрать кровь и фильтровать радионуклиды. И сам питается, и жертве помогает. Авось, с клещами парни протянут сколько нужно, чтобы подать мне сигнал.
У самого реактора ебаный ад – говорят, оболочки уже начали испаряться.
Я тем временем иду к Грелке и прошу ее о помощи. Док говорит, что я больной, но я-то знаю, что всё выйдет. Что Грелка меня любит, и что она мне поможет. В нашем распоряжении – самая большая микроволновка из тех, что когда-либо существовали. В нашем распоряжении – микроволновка, которая будет нагревать воздух у побережья денно и нощно, сколько у нее там хватит сил…
А потом я разбужу Ветерок.
Мы с Мэликом разбудим.
Док требует, чтобы Лебедь шел с нами, страховка де и все такое. Вдруг со мной или Мэликом что-то случится? Тогда плану хана.
Я говорю, что да, конечно, сегодня же ему обо всем расскажу. Но я не расскажу. Я уже знаю, что сделаю вместо этого.
… так вот, Ветерок. Ветерок, если долго спал – он вяленький такой, неторопливый. Нам предстоит тащить его за собой километров десять, а там уж либо он нас догонит и заморозит, либо в радиационное облако попадем, всяко – смерть.
Мы все просчитали. Нам нужна сильная разница температур, и тогда будет ветер. Много ветра, свежего западного ветра. Ветер – это жизнь.
Если сдуем облако к морю, то это – лучшее, что может случиться с каждым живым существом по эту сторону гор. Вот если бы Гейгер был живой… Но нет.
Нам просто нужен ветер. Давай, Боженька, поднапрягись. Пусть все пройдет, как я задумал.

[ . . . ]

10 декабря, 20хх
05:38 А.M.
Светает. Лебедь злой как черт. Курю на улице, пока ему накладывают швы.
Орет из палатки, что убьет меня. Неправда, душа моя, раньше тебя это сделают Ветерок и радиация.

10 декабря, 20хх
01:07 Р.M.
Мы с ним…
Я расскажу, что случилось.
[ неразборчиво ]
Доводилось когда-нибудь спать с человеком, который весь – как часть тебя? Расстанешься с ним – и будешь кровоточить, как будто от тебя кусок отрезали.
Лебедь такой.
Я держал его крепко, а он завалил меня в каких-то ебаных кустах, как будто знал, что это – последний раз. И позже, в палатке...
Лебедь сидел, опустившись задом на пятки, и держал меня поперек живота. А я насаживался, Боже, Боже, как я насаживался. Откинулся назад, вцепился пальцами в его патлы – они у Лебедя уже не белые, сплошная пыль и пот. Прижался лопатками к его груди – а он весь твердый, липкий от испарины, с узким розовым швом через левый сосок. Совсем матерый уже, шрамами обзавелся, боевыми ранениями, ишь ты… Не то, что тогда. Когда он к нам пришел – весь такой гладкий, белокожий и беловолосый. Чистый как слеза.
Он и сейчас такой… Сияет весь, аж смотреть больно. Счастливый. А глаза у него – темные.
Утром Лебедь трахал меня снова, уложив спиной на брезент, а я раздирал его плечи ногтями и выл, и стонал, и забыл, кажется, обо всем, начиная с дурацкого самоубийственного плана.
А на рассвете вспомнил.
Вытер пот с лица, нащупал под шмотками обрез, передернул затвор и прострелил Лебедю ногу.
Всего лишь икра. Ходить сможет, перебьется. А бежать не сумеет, для операции не годен. Он так орал, так орал…
Прости. Я слишком сильно тебя люблю, чтобы пустить в это пекло. Я лучше сам. А ты – живи.

[ . . . ]

13 декабря, 20хх
11:02 Р.M.
Гриватый подал сигнал.
Ну все.
Лебедь меня…
Раньше вон злился. Орал. Нос мне разбил. А сегодня держал, обхватив поперек спины. Уткнулся лицом в отворот ветровки и молчал, молчал…
Он-то знает. Все знают.
Пожелал мне «попутного ветра», и улыбнулся еще, криво так, уголком рта.
Не знаю, как с ним прощаться. Не могу. Не могу так больше.
Спаси и сохрани детей своих, Господи. И мертвых, и живых, и тех, что вскоре умертвятся. Слова мои, воля небесная, благословение твое, аминь.
Это в последний раз, Господи.
Больше я тебя не потревожу.

[ . . . ]

[ неразборчиво ]
Его нет.
Он, безбашенный придурок, все-таки сделал что хотел. Теперь у нас тут уровень радиации, как в аду, но мы-то знаем, что могло быть и хуже.
По самым примерным подсчетам Визгарь и его парни спасли семьдесят тысяч жизней. Если не скромничать и захватить горный хребет, то сто – сто пятьдесят. Я охуенно за всех рад, но лучше бы он тогда выстрелил мне в голову, а не в ногу.
Жить без него – это как жить без двух почек, селезенки и еще пары органов навскидку. Очень больно и очень хочется кого-нибудь убить. Возможно, себя, но я же сильный мальчик. Не самоубийца. Боженька не одобрит, ха-ха. В цеху Визгаря все почему-то очень верили в Боженьку.
Я сменил место жительства – подальше от атомных станций и бывших знакомых. Тут хорошо. И выживать несложно – даже одному.
Утром уйду в белые воды. Если меня там не утопят никакие твари, вернусь на берег чистым, свободным и без единого воспоминания о прошлой жизни. У меня нет дневника, который смог бы рассказать, кто я такой и как выживать в этом мире. Зато у меня есть его дневник.
Стану Визгарем и доживу его жизнь.
Будет круто.
Единственное, чему больше нет места в моей голове – это он сам. Я не хочу о нем помнить, я не хочу даже знать о его существовании, я не хочу каждую секунду думать о том, что живу без ноги, без руки, без самого важного человека в моей жизни.
Лучше и правда без руки.
Все страницы с нашей историей... Я их вырву и выброшу. А если вы это читаете, то вы, мсье, тот еще мудак. Это все – только между мной и ним. И нашим загибающимся миром.

14 января, последний год на этой гребаной планете.
Запись последняя.

Боже, храни твоих мертвых детей.
Мне страшно, но так будет проще.

@темы: закончено, ориджинал, писанина

---

Успеть до свадьбы (ОЗВУЧКА)

[Murgatrojd]

... я тут вспомнил, что меня же озвучили!  Валькирия_ не так давно начитала "Успеть до свадьбы". Если кому-то интересны аудио-ориджи - милости прошу.)
Примечание: в озвучку угодила отцензуренная версия, т.е. та, из которой редакторы блюсистем без моего ведома выпололи всё самое интересное зоофилию.

21.05.2016 в 22:26

Пишет  Валькирия_:

Название: Успеть до свадьбы
Автор:  мургатройд
Чтение, обработка: Тамаэ aka Валькирия_
Записано: 10.05.2016
Длительность: 01:00:53
Предупреждение: это реально PWP, текст найден на bluesystem.org (если вы понимаете, о чём я)
Спасибо  Enot_XXX,  Винни-Винни,  Команданте Роха и  О-Бакэ-тян за активное участие в решении судьбы этой записи.
Disclaimer: не претендую, не извлекаю, мой только голос.





Скачать архив: 81,6 Мб; *mp3; 192 кб/с murgatrojd_Успеть до свадьбы.zip
Бонусы: в архив, помимо аудио, вложен текстовый файл

@темы: закончено, ориджинал