Schrödinger's cat is (not) alive
Название: Западный ветер
Рейтинг: NC-17
Размер: мини (39 тыс.зн. / 6 500 слов)
Персонажи: Визгарь/Лебедь, Лебедь/всё, что шевелится.
Предупреждения: постапокалипсис в формате дневника. Особенно рeкoмeндуeтся фанатам Стругaцких и фрaншизы S. T. A. L. K. E. R.
Описание: «Утром Лебедь трахал меня снова, уложив спиной на брезент, а я раздирал его плечи ногтями и выл, и стонал, и забыл, кажется, обо всем, начиная с дурацкого самоубийственного плана.
А на рассвете вспомнил.
Вытер пот с лица, нащупал под шмотками обрез, передернул затвор и прострелил Лебедю ногу.»
читать дальше
18 апреля, 20хх
04:32 P.M.
Вчера помер Плакса. Последние пару лет вся территория от Каспийского моря до Тибета только его стараниями и выживала – там после Бури ни одной реки, ни одного озерца, ни хера не уцелело. Знаете, сколько тонн пресной воды он для них выплакал? Вот и я не знаю. Много. А теперь сдох. Говорят, кровью начал плакать и сдох.
Врут, наверное.
У нас в цеху появился новенький, здоровый как лось и с блядскими глазами. Вот прямо глянешь, и видно – готов трахаться сию секунду, только пальцем помани. Плечи в косую сажень, белокожий, здоровенный мужик – а я в здоровых мужиках разбираюсь, уж поверьте. В моей семье таких было шестеро.
У этого – спина как у гребца, бицепс с девчоночью талию, а волосы – коротко стриженные и седые. Седина теперь не редкость, редкость такие как я – те, кому после Бури ни пряди не выбелило. Говорят, нервы у нас крепкие. А как по мне, просто наследственность такая. Этот вроде тоже – хоть и седой, а не трус. Завтра хочет с нами на вылазку, говорит, что знает, где залег Ветерок. Ветерку у нас не рады, все эти гравитационные и метеорологические аномалии – та еще херня. Если Ветерок погонится за человеком, то как пить дать – проморозит всё на километры окрест до минус пятидесяти. Воздух еще ладно, за пару дней прогреется, а вот земле хана – нежизнеспособна она после Ветерка, совсем. Ни травинки не вырастет. Главное правило: если обнаружил, где залег Ветерок – предупреди остальных и не трошь его, иначе быть беде.
[ неразборчиво ]
Новеньких в последнее время мало, а лишние руки не помешают. Хорошо, что пришел. Наши такие: нет, Визгарь, не к добру это! А я знаю – к добру. У меня на людей чуйка.
19 апреля, 20хх
06:14 P.M.
Новенького зовут Лебедь. Белек сказал, что это птица такая, красивая, раньше вообще много было красивых птиц. А эта де еще и большая, если поймаешь – неделю будешь сыт.
А как по мне, то в птицах главное что? В птицах главное – яйца. Мы с Проказой как-то отбили у мародеров курицу. Неслась она, конечно, редко, но неслась! Зимой курица издохла – то ли от голода, то ли от переохлаждения, так что мы ее съели вместе с костями.
Лебедь ведет себя так, будто живет тут уже месяц. В честь кого бы его там не назвали, но сам он тоже – красивый. Рожа лепная, кулаком пригреть жалко – такие скулы да брови вразлет, что с ума можно сойти. Губы яркие, как нарисованные, а он еще и проводит по ним тыльной стороной ладони – вытирает, значит, после курева, а они от этого только ярче становятся. Пока готовились к вылазке, он в подсобке оприходовал девку Гриватого, прямо там юбку задрал и выебал. Она от удовольствия визжала, как сука в поре – все слышали, даже если не хотели. Гриватый взбеленился – мол, это мой цех, моя баба, какого хуя?! А Лебедь заправил свое хозяйство в штаны и сказал, что он людей любит, но если люди будут к нему приставать с херней, то он им ебальники порасшибает. Может, за такое Лебедю морду его красивую и попортили бы, но кому охота драться из-за бабы? Вот за кошкин хвост, или там за мертвого клеща, или коробку прижигателей – это да, за такое и убить можно. А из-за бабы в драку только дурак полезет. А Гриватый не дурак.
Через час выступаем, у всех ушки на макушке, за Ветерком охотиться – это вам не в тапки срать.
Спаси и сохрани детей своих, Господи. И мертвых, и живых, и тех, что вскоре умертвятся. Слова мои, воля небесная, благословение твое, аминь.
22 апреля, 20хх
07:14 А.M.
Добыча:
колючки – 7 шт., одна примятая, но думаю, что продадим;
полосатики – 2 шт.;
прижигатели – рой из шестнадцати половозрелых особей;
какая-то хрень, напоминающая ракушку размером с ладонь – 1 шт. Их там целые грозди на деревьях, может, зараза какая. Сдадим доку, пусть сам с ней разбирается.
Потери: нет.
Завалили пару скорняков, вонища стояла как в выгребной яме. Издалека видели голодушку, но обошли – оно нам надо, связываться со жрущим радиоактивный песок семиметровым червем? Ветерка не нашли, но Лебедь твердит, что не ошибся, просто мы ушли южнее. В следующую вылазку спустимся к болотам и попробуем снова.
Веселый он, Лебедь. Глаза – как у пятилетнего, смотрит открыто и придурковато, а руки сильные, голос глубокий, тело тугое как пружина. Когда солнце поднялось, он весь извелся. Знай дергал ладонью ворот рубахи – душно же, у нас тут климат поганый, дышать нечем. Дернет – и мышцы бугром, а под воротом всё гладкое, молочно-белое, с круглой ямочкой между ключиц. Трахаться с таким, наверное – как в белые воды нырнуть. И стыдно, и страшно, и если начал, то душу продашь, лишь бы не останавливаться.
Из белых вод еще никто не вылезал по доброй воле – всегда приходится тащить силой.
Вернулись домой, значит, помылись-побрились, договорились о завтрашних торгах. Опрокинули пару стаканов зеленой, глядь – а Лебедя нет. Он, блядь позорная, поймал себе пацана из тех, что для вылазок еще не годятся, но рядом с нами уже крутятся, и на заднем дворе его поимел. Мы заметили, только когда они вернулись – Лебедь его за зад придерживал, по-хозяйски так, а у того аж колени подламывались. Уж не знаю, от удовольствия или того, что хуй в жопе – это вам не палец в носу. Это, блядь, больно.
Лебедь с нами еще немного посидел, раскурил со мной по листику деньжицы, а потом взял мальчишку за запястье и с собой увел.
Видно, не натрахался.
[ . . . ]
04 мая, 20хх
00:14 А.M.
Добыча:
колючки – 2 шт., неурожайная вылазка;
костегрыз – 1 шт.;
кошкин хвост – 1 шт. Чуть за него не подрались. На продажу решили не выставлять, самим пригодится.
Потери: Лешему оторвало три пальца, когда вытаскивали костегрыза из оленьей туши. Ни рогатины не помогли, ни хлорка с ацетоном. Леший всю дорогу до перевала ныл, просил себе кошкин хвост, но то ж и клопу понятно: кошкин хвост – он для тех, кому совсем невмоготу, а разбазаривать его на пару пальцев никто не станет.
К вечеру началось заражение, так он полночи стонал и просился – мол, культя у него распухла, во рту сохнет, сердце колотится, не дадим кошкин хвост – дуба врежет. Лебедь его слушать не мог, все крутился с боку на бок, но из палатки не вылез. Оно и понятно – чем тут поможешь? У костегрызов яд такой – попервах совсем херово, к утру отпускает. А Лебедь – он как новичок совсем, будто стонов ни разу не слышал. Тяжко ему было. Все порывался то закурить, то поболтать, но в вылазке и то, и другое под строжайшим запретом. Хватит того, что у нас между палатками выл Леший.
Лебедь молчал-молчал, а потом сунул руку мне между ног и навалился сверху. Отвлекался, значит. Эта его рука за две недели где только не побывала – в нашем цеху оприходовал семерых баб и троих мужиков, а Куга до сих пор клянется, что такого минета ему в жизни никто не делал. Мол, такой бы рот да к Божьему хую. Никаких бы апокалипсисов не было.
Навалился он на меня, значит, а глаза темные, глубокие, и зрачок такой, что радужки не видно. Я не выдержал и говорю – либо целуй, либо нахуй иди, мне твои танцы нахер не упали. Он улыбнулся и наклонился. Губами к губам.
Целоваться с ним – как оголенный провод лизать. Я аж упрел весь, хотя ночь была холодная. А Лебедь трахал меня языком и смотрел, и смотрел, страшными своими опиумными глазами. Не закрывал ни на секунду. А когда у меня воздух закончился, он шасть руками между тел – штаны расстегивать, мои и свои.
И мозг такой: нееееет, бля, давай поломаемся? Лебедь уже стольких оприходовал, зачем добавлять ему побед в копилочку? Но хули ломаться, если я сам хотел? Я сам хотел...
Плечи его хотел, руки и блядские губы, и чтобы вот так – в тишине и темноте. Только без Лешего.
Стаскивает он с меня штаны, а я такой: да не буду я с тобой ебстись, нас весь лагерь услышит! А он: значит, постарайся не орать. И тут меня такая злость взяла: так это я буду орать, а? Это меня как девку? Как бабу Гриватого, которая под Лебедем орала аж до отупения, до поросячьего визга, а потом такая: да, да, еще, еще, ЕЩЕЕЩЕЕЩЕ? Упокой Господь ее душу – на днях откинулась. Видно, степная чумка одолела.
В общем, я подумал-подумал – и как схвачу его за патлы! Стащил с себя, завалил животом на брезент, да куртенку задрал. Думал, взбрыкнет и даст задних, а он аж зашипел от удовольствия, блядь такая. Майку я приподнял, а он под нею гладкий, твердый и упревший весь, в такие ночи кого угодно холодный пот проберет. Каждая мышца проступает – как будто Боженька его лепил, чтобы было красиво, а не по учебнику анатомии. Я не выдержал – нагнулся и прикусил под лопаткой. Там было солоно до горечи, и я кусал, и лизал, и трогал его пальцами, а потом – дернул руками за штаны, стаскивая по ногам. Зад у него такой же, как все тело – кожа молочно-белая, без загара и родинок, без неровностей и впадин, как будто его ни разу в жизни не ранили и не пороли. На мне шрамов, наверное, десятка три, даже на заднице есть парочка, а он – ишь какой. Я хуй послюнявил и пристроился сзади, а Лебедь только зад вскинул, коленями уперся в брезент – и ни слова против. Тесный он был – очуметь можно. Сначала просипел что-то, а потом дернул руку к лицу – запястье прикусил, значит, чтобы не стонать. А я в него толкаюсь и думаю – кто-то из наших с ним так же ебался, или я первый? Рассказать – не поверят. Чтобы этот ебарь – да жопу любил подставлять?
Снаружи Леший стонет, сдуреть можно! А Лебедь подо мною млеет, дрожит и постанывает, а я его наяриваю, да рукой придерживаю за загривок. Куртку в кулак – и держишь, держишь, вдавливаешь грудью в брезент… На земле теперь не поспишь, земля после Бури плохая, можно лечь и не проснуться. А брезент холодный, и Лебедь на нем раком, и Бог знает, как я ухитрился не стонать.
Хорошо было – до мурашечек. Как будто ангела Божьего ебешь, а не первую блядь на селе. Как будто в жизни больше ничего не нужно – оставьте мне только ночь, палатку и Лебедя. С заголенным задом, конечно, иначе в чем смысл?
Когда я в него спустил и отвалился, он еще полежал мордой книзу, а потом поднял голову. Глядь – а у него рука вся в крови! А сам улыбается. Прокусил, значит, когда кулак совал в рот, чтобы не орать.
А Леший снаружи стонет, стонет…
[ неразборчиво ]
Леший – всё. Сдох под утро, отдал Богу душу, а мы и не заметили. Видно, правду говорил. Нужно было дать кошкин хвост, но кто ж знал вообще? Ни разу такого от яда костегрызов не было, болеть – болели, а помирать не помирали. Видно, новая порода, совсем плохая.
Вернулись в лагерь, сдали костегрыза заказчику, да сторговались на колючки. Лебедь побродил немного, неприкаянный весь, а потом исчез. Уж не знаю, в чьей койке мы его завтра найдем, но тому есть причина.
В этом мире каждый выживает по-своему.
Боже, храни твоих мертвых детей.
[ . . . ]
10 мая, 20хх
06:50 А.M.
Нашли, где угнездился Ветерок, нанесли на карту и предупредили местных. Куга в него чуть не вступил, вот придурь лохматая. Теперь даже дети знают: если подозреваешь, что Ветерок рядом, то нужно бросать перед собой шишки или ракушки, а не ноги совать. Не то умрешь быстрее, чем скажешь «бля!», и всю команду погубишь.
Лебедь сегодня веселый, третью ночь подряд спит с двойняшками-Василисками. Уж не знаю, кто их так прозвал, но приклеилось намертво – Василиска первая и Василиска вторая, белокурые, сговорчивые, Лебедю слова поперек не скажут. Они своих имен так и не назвали, да и кому это нужно? Теперь уже никто никого по именам не помнит. Я вот – Визгарь и Визгарь. Или там – Лебедь…
Лебедь теперь по утрам приходит ко мне – выкурить деньжицу и потрепаться. Сидит на моей койке полуголый, пока делаю записи, и рассуждает вслух – мол, зачем вам дневники? Это ж откуда ты такой зеленый приперся, - спрашиваю, - у вас там что, белых вод нету? Нету, - говорит, - это еще что за херь?
Пришлось рассказывать про дневники. Если кто в белые воды попадет, то памяти лишается. Минуту в них проведешь – последнюю неделю забудешь, дольше задержишься – можешь несколько месяцев потерять. Я, когда вытаскивал Гриватого, только на бережку потоптался, да вступил в белые воды на пару секунд, а все равно потерял двое суток. Говорят, если не вытащить человека вовремя, он забывает все и стает как младенец – пустоголовый и к нашему миру не приспособленный. Болтают даже, что если остаться в белых водах на несколько часов, то не только жизнь свою забудешь, но и как пить, как есть, как дышать, а потом ляжешь и умрешь. Но я не знаю. Сказки, наверное, ни разу не видел, чтобы кто-то взаправду умер в белых водах. Они безобидные… только память жрут.
А чтобы не забыть ничего важного, у нас тут каждый ведет дневник. Пишет подробно – какие аномалии разведал, куда соваться не нужно, с кем подружился, а кто тебе всадит заточку в глаз, если еще раз увидит. Короче, всё, что требуется для выживания.
Лебедь слушал-слушал, а потом вытер ладонью губы – если деньжица молодая, то дым от нее щиплется, - и сказал: не, мол, нахуй. Не мое это – записи вести, я, если что, по твоему дневнику вспоминать буду.
Во дурак.
А потом мы целуемся. Ну, после курева и разговоров. Губы у него сухие и горячие, как в лихорадке, и трахаться он хочет все время, но нахуя оно мне? У него Василиски…
[ . . . ]
[ неразборчиво ]
… по двое, по трое, десять к десяти, а я уже того, почти дохлый.
Спаси и сохрани детей своих, Господи. И мертвых, и живых, и тех, что вскоре умертвятся. Слова мои, воля небесная, пошел ты нахер со своим благословением, аминь.
[ . . . ]
… :39 Р.M.
Одна деваха из местных говорит, что залетела от Лебедя. Не вру, мол, мамой клянусь, больше не от кого, только с ним спала! Лебедь смеется, но вижу, что ему страшно. Дети сейчас сплошь уродами рождаются, экология не та, мир сдвинулся с места. Предложил найти врача и сторговаться на аборт, у меня есть чем заплатить, так эта дура отказывается – мол, ребенка хочу! Каким бы ни родился, все равно любить буду!
Посмотрим, как ты его будешь любить, если у него окажутся зубы по всему телу или жабры вместо легких.
Лебедь ночью пришел, сел у меня в ногах, и вместо свечи поджег самокрутку. Курил-курил, молчал-молчал, а потом говорит: какого хера.
Стащил с меня одеяло, лег телом к телу, втиснулся бедрами между ног. И совсем это было не больно. Я даже стонал.
Хуй у него гладкий и розовый – кожа светлая, сосуды к ней близко, а из-за этого каждая венка видна. На члене, в сгибах локтей, под коленями. Я его за ночь вдоль и поперек всего изучил. Он, когда трахается, чуть не плачет от наслаждения – весь как нерв, как оголенный зуб, как я, если занюхаю пару крупинок манны небесной. А ему никакой наркоты не нужно. Так кайфует, что завидно становится, а потом хватает тебя руками и подминает под себя, и целует так, что ноги становятся слабыми, и ни встать, ни сесть, только стонать под ним, как девка.
Или там – соски облизывает. Лебедь может это делать часами – лизать и покусывать, втягивать в рот, обводить языком. И сосет он так же – умопомрачительно. Куга не врал. Этот бы рот…
Утром Лебедь воспротивился и не хотел уходить. Видно, та баба со своим дитенком в пузе его совсем перепугала. А я что? Я ноги раздвинул, а Лебедь засадил мне так, что я выл и хватал его за плечи, вился под ним змеей, да ногами сжимал. Думал – умру. Задыхался. Лебедь тяжелючий, как камень на грудь, как три стакана зеленой на голодный желудок. А он сжимал под коленями, задирая мне ноги, и двигал, двигал задом, и тоже стонал, и губы себе искусал до крови. Они у него яркие. Как рана на лице.
Потом, когда пытались отдышаться, я сказал ему, что он до охуения красивый. Не знаю, какие там были эти ваши лебеди, но он – красивый до боли, до судороги, сколько не смотри – не налюбуешься. Гладкий весь, щеки выскоблены аж до блеска, грудь безволосая, а соски яркие и розовые. Тискать их пальцами, чтобы покраснели – сплошное удовольствие, а ему по кайфу, и ни чуточки не больно. Он как мраморная статуя. Кажется, тронь такого – и кожа под пальцами не промнется, а окажется холодной как булыжник.
Лебедь так смеялся, что чуть хуем моим не удавился. Сказал – это херня. Он без меня как манекен, а вместе… Вот это – да. Это красиво. И опустился головой между моих коленей – белое на смуглом.
Мы похожи, наверное. Он чуть повыше, но и я не пальцем делан. Плечи вширь, и тело твердое – как пить дать, похожи. Только видно, что я другой породы – загорелый дочерна, со швом через бровь, с темной щетиной на роже. Тронешь – порежешься. Сколько ножом не скобли – она, щетина эта, все равно будет колоться.
Может, от этого у Лебедя и губы яркие.
Красиво…
[ . . . ]
22 июня, 20хх
11:02 Р.M.
Ходят слухи, что какой-то атомной электростанции, которая неподалеку, скоро хана. Активная зона реактора, мол, уже плавится по недосмотру, и хер знает, когда это всё бабахнет. И если бы на ней всё закончилось! Так ведь нет – сейчас все атомные объекты доживают свой век, и скоро мир накроется большим медным тазом. Большим таким, суровым тазом, полным кобальта и стронция.
Кинули клич от Апеннин до Китая: кто последним видел Гейгера, он хоть живой еще? Никто не видел… Говорят, что живой, но поди найди его, когда он так нужен.
Если Гейгера не добудем, то можно сразу ложиться и помирать. Плаксы нет, Медузы нет, Зеленый пару лет тому назад одеревенел окончательно. Он теперь уже не человек, помощи не дождешься. Дежа Вю откинулась одной из первых, и ни ответа, ни привета. Гребаные суперлюди, они нашу землю спасали-спасали, да не уберегли. Гейгер последний. Он радиацию жрет, ох, как он нам теперь нужен. Если и он скопытится…
28 июня, 20хх
11:16 Р.M.
Мы с Лебедем – дурачье, ну дурачье. Прошел слушок, что Гейгера видели где-то на взморье, и мы ломанулись туда радостные. Найдем, притащим, всех спасем! Километра за три до берега нас загнала стая охов-вздохов. Охи-вздохи – они такие, они чуют и кровь, и пот, и слюну, хоть ты сплюнь на камень – уже станешь мишенью. Кто ж знал, что их тут столько!
Лебедь говорит: надо разделиться, тогда один из нас успеет за подмогой. А я ему: херня, они тоже разделятся, тогда вдвоем помрем. Пару дюжин охов-вздохов на каждого – это втрое больше, чем нужно, чтобы взуть белые тапки и откинуться.
Я ему серьезно – а Лебедь смеется!
- Не разделятся, - говорит, и бах в себе в ногу! Потом объяснил: в живот стрелять побоялся, вдруг продырявит что-то не то, а руки нужны, чтобы держать оружие. Мол, беги теперь, Визгарь, беги, родимый, сам спасешься – приведешь помощь, а я тут как-нибудь дотерплю.
Ох, блядь, как же я испугался. Как будто это из моей ноги кровища в три ручья. Конечно, теперь охи-вздохи от него никуда, нахуя им я, здоровый и на двух ногах? Бросил оружие, ему нужнее, и бежал так, что чуть дыхания не лишился.
Через две минуты выступаем с подкреплением – искать Лебедя, ну, или что там от Лебедя осталось.
Боже, пусть еще живой.
[ . . . ]
… и вот так распанахали, прям до подбородка! Оно только чвакнуло и развалилось.
А Лебедь живой. Совсем живой.
Даже не верится.
Правда, глухой на оба уха, и блюет не прекращая, но это пройдет, это в мозгах, а не в теле. Охи-вздохи – они такие…
[ . . . ]
… атики – 6 шт.
Стигматы – 2 шт, вот такенные, обалдеть можно. Я за них всю осень смогу и себя, и Лебедя кормить.
Светлячки – 5 шт.
Потери: нет.
У Лебедя нога уже почти зажила, вовсю рвется с нами. Скучно ему, всех баб переебал уже по десять раз, а новеньких нет. Летом всегда затишье, особенно когда начинаются грозы.
Кому охота путешествовать, когда все метеорологические и половина физических законов встают с ног на голову? Это апокалипсис, детка.
Лебедь взялся готовить для меня по утрам. Руку набил – не то что пальчики проглотишь, руки до локтя сожрешь и не заметишь! Вчера сидел-сидел, смотрел на меня долго, а потом дневник мой с коленей скинул и положил туда голову. Скучал, мол.
Брешет, как пить дать. Вот начнет ходить на вылазки – оклемается, а так… Одним сексом сыт не будешь.
А иногда смотрит в стену – наклоняет голову и как будто слушает что-то левым ухом. Что-то такое, чего я не слышу. Это все охи-вздохи, после них люди всегда такие. Как неживые. А этот – живой еще, надо же. С глазами своими, с руками, с губами. Я его хватаю за талию, отрываю от земли и валю на постель, и падаю сверху, а он перестает слушать неслышимое и смеется, и обхватывает меня за плечи, целует и опускает ресницы. Они у него тоже белые. Я спросил: что это за седина такая, что даже ресницы выбелило? А он говорит: не седой я, мол. Просто мутация такая.
[ . . . ]
01 августа, 20хх
01:20 А.M.
Иногда мне кажется, он делает это, чтобы заставить меня ревновать. Ебется так, чтобы каждый человек в цеху слышал, как ему охуенно.
Вакса, Ежевичка, дочка Танкиста… как ее там… не помню. Мэлик и Белый. Всех отпользовал, и только Ежевичка пожаловалась – великоват, мол, ей не по кайфу. А остальные рады стараться.
Потом приходит, скидывает пропотевшую майку и смотрит на меня. А если я не злюсь – злится он, и не приходит ночевать. Дурак. Как будто я верил, что у нас что-то серьезней хорошего траха и совместных завтраков. Завтраки он готовит, кстати, даже тогда, когда дома не ночует. Приходит к рассвету, споласкивается в тазу и возится себе тихонько. Только матерится, когда схватится ладонью за горячее. Пытается меня не разбудить, значит.
Дважды дурак.
Говорят, что Гейгер живой, но где-то в Карпатах. Хер знает где, короче. Ребята из черноморских цехов его ищут, надрываются, но пока без толку.
Вчера помер Куга. Попал в свинцовые пески, да еще когда – в дождь! Лебедь, когда услышал, только поморщился да языком цыкнул. Свинцовые пески есть даже там, откуда он пришел. Премерзкая гравитационная аномалия. Чем больше песчинок прицепится к твоей одежде и ботинкам, тем сильнее станет земное тяготение. Даже с парой песчинок кажется, что ты потяжелел килограммов на пять. А в дождь они налипают целыми пластами.
Кугу под их весом расплющило, как яйцо под каблуком. Был человек – и нет человека, только кишки наружу. Гриватый говорит, что у нас скоро такими темпами вся старая команда передохнет. Набираем молодежь, но зеленые еще, куда им…
[ . . . ]
19 августа, 20хх
09:20 А.M.
Полночи ругались с Лебедем, а потом так еблись, что сломали в кровати поперечную перекладину. Лебедь – ебанутый, двинутый на всю голову, и даже не знаю: он такой после охов-вздохов, или от природы? Когда валю его на спину и хватаю за горло – стонет так, что можно кончить от одного только звука. А я давлю, давлю сильнее, сжимаю так, что вены на его шее вздуваются. Лебедь задыхается и даже глаза закатывает, – помирает, мол, сил нет. А потом вскидывает бедра и прижимается ко мне стояком, весь пропотевший, гладкий, распаленный. Когда кончаю в него, приходится отпустить горло и зажать ему рот, чтобы не кричал как резаный.
Потом мы делаем это снова – я бросаю его спиной на постель, сажусь сверху и двигаю задом. Между ягодиц скользко, и хуй его ходит туда-сюда, как заведенный, и кажется, что скакать на нем можно до умопомрачения. Я стискиваю пальцами свои соски, и насаживаюсь, нанизываюсь, ору от удовольствия, а потом выстреливаю такой струей, что Лебедю обляпывает грудь и лицо.
А он меня спихивает и валится сверху, и хочет еще, еще, он всегда хочет еще.
Ебанутый.
Завтра вылазка – у нас большой заказ, а мы не спавши. Вот херня.
Спаси и сохрани детей своих, Господи. И мертвых, и живых, и тех, что вскоре умертвятся. Слова мои, воля небесная, благословение твое, аминь.
[ . . . ]
[ неразборчиво ]
Думал, умру.
Писать еще не могу, потом.
[ . . . ]
[ неразборчиво ]
Руки лучше, вижу пока плохо, все черно-белое. Дышать больно. Ссать больно. Пить больно. Матерь Божья, еб тебя так, какого хуя? Мы не об этом договаривались!
Аминь, аминь, мать твою, Господи, все время кажется, что я помираю. Что больше нету сил терпеть.
Лебедь от меня не отходит – прилип, как будто на мне соком клеевика намазано. Трахаться уже две недели не ходил. Рекорд! Может, я и правда умираю? А то чего он такой пришибленный?
[ . . . ]
30 сентября, 20хх
08:20 Р.M.
Двадцатого августа сего года обнаружили новый аномальный объект. Рабочее наименовение: Грелка. Описание: глыба ориентировочно 2х2х3 метра, состоит из бетона и скелетов крупных грызунов – при наружном осмотре смогли насчитать восемь крыс, трех белок и одну кошку. Объект предположительно разумный. Трогать можно, но не дай вам Бог повторить мою ошибку. Настоятельно не рекомендую приближаться к ней с газовой горелкой, сверлом или киркой. Когда я попытался взять образцы для химической пробы, Грелка… испугалась, наверное. «Закричала». Или хер знает. Может, это у нее противоугонная сигнализация такая… Чтобы, значит, не упер ее никто, такую красивую, из пустыни.
Док говорит, что «кричала» она электромагнитным полем сверхвысокой частоты. Знаете, что будет с мышью, если оставить ее на тарелке работающего радара?
Ничего хорошего.
Я испекся, как та мышь. Лебедь говорит, что если бы не был седым от рождения, то поседел бы. Он шлялся где-то неподалеку, услышал только, как я заорал.
Сперва я ослеп. Сетчатка сгорела, белки глаз сварились, а потом стало больно. Ничего не помню, помню только боль. В этом аду не было даже чертей с вилами. Не знаю, как Лебедь меня дотащил до лагеря. И как выжил – тоже не знаю, не иначе как Божьим провидением. Это было… как будто меня варили заживо.
Меня спас кошкин хвост, который когда-то не достался Лешему. А уцелел бы он – скопытился бы я.
Черт знает, что это такое и как оно работает, но если спустить с него мягкую черную шкурку, а остальное разобрать на косточки и волоконца, то супец из этих косточек может вылечить хоть ракового больного, хоть спидозника в последней стадии. Ну чисто тебе панацея. Конечно, это на самом деле не хвост – косточек в нем в шесть раз больше, чем положено, и форма у них не та. Может, это и не косточки вовсе.
А волоконца лучше не есть, ничего хорошего от них не будет…
Док говорит – странно, что я дожил до супчика. Оболочки мозга, желудок и мочевой пузырь сварились вкрутую, выстилки внутренних органов пожгло, в крупных сосудах даже кровь закипела. Я был начинен тромбами и ожоговыми токсинами, как жареная курица.
Но кошкин хвост есть кошкин хвост. У меня даже сетчатка отросла, представляете? Новехонькая. Вижу лучше чем раньше, только цвета иногда путаю.
[ . . . ]
12 октября, 20хх
10:00 Р.M.
Лебедь спит со мной, ест со мной, если б я разрешил – даже отлить бы ходил за компанию. Когда может – кладет ладонь мне на загривок, и смеется – нервно так, и рассказывает что-то, а сам смотрит, смотрит… Как будто боится.
Мне кажется, новости из окрестных поселков он получает телепатически – еще даже почту не привозили, а он уже все знает. Проказа, говорят, замуж вышла. Ежевичка и Белый ушли на восток. Мол, возле моря плохо, влажность высокая, хотят поближе к горам. Одну из Василисок сожрали песчаные блохи. Мерзкие твари, охотятся в песках, прогрызают кожу и забивают все вены и телесные полости. Вскрываешь такой трупак – а там три миллиона обожравшихся блох во всех внутренностях. Фу, блядь.
Та деваха, которая залетела от Лебедя, ходит с таким пузом, что уже даже док чует неладное. Не бывает таких животов на шестом месяце. Только у лошадей.
[ . . . ]
14 октября, 20хх
07:00 А.M.
Снова ходили к Грелке, уже третий раз. Она разумная, как пить дать, и когда я с ней говорю, да еще глажу её по скелетикам – чуть не мурлычет.
Я чувствую.
Лебедь говорит, что это я мозгами поехал после того, как сварился. А я говорю: мне виднее. Грелка живая, и мозги у нее не хуже моих. Я объяснил, что не хотел сделать ей больно, и она поняла.
Когда я к ней подхожу, Лебедь нервничает и трется рядом, а когда возвращаемся домой – трахает меня так, как будто ревнует. Валит боком на постель, вальтом, хватает за зад и подтаскивает к себе, а потом берет в рот, глубоко-глубоко, по самые гланды. А я глажу его по бедрам и сосу тоже. Легонько... Сперва облизываю головку, как конфету, круглый такой леденец. Потом посасываю и беру за щеку, а Лебедь в это время так работает глоткой, будто хочет, чтобы я кончил за минуту. Чокнуться с ним можно, ей Богу, чокнуться и забыть обо всем. Он тискает мой зад, почти укладывая бедрами себе на лицо, а я дрочу ему ладонью и кусаю губы, а потом сосу, сосу так, будто пытаюсь догнать. Лебедь взбрыкивает ногами и толкается тазом, пытаясь впихнуть свой хуй мне в рот, я давлюсь, но потом привыкаю, и это все так долго, долго, долго… Так хорошо. Как в полусне.
Кажется, что этот мир не закончится, пока мы с Лебедем трахаемся.
[ . . . ]
03 ноября, 20хх
09:23 Р.M.
Ебтвоюмать, Боженька. Ты что, решил нас не спасать?
Гейгера нашли, живого и здорового, где-то на Крымском полуострове. Он всё выслушал, и про атомные электростанции, и про тотальный пиздец, и про то, что Медузу выловили мертвую в Красном море. Она когда-то, в свои лучшие дни, чистила океан от загрязнений. Собирала всю эту… нефть, и что там еще… День за днем вылуплялась из корки отбросов, как из яйца, и восставала чистенькая, тоненькая и светящаяся белизной. И чистила, чистила, чистила.
А потом наши засекли мусорный остров радиусом в пару километров, а в его центре откопали Медузу. Наочищалась, родимая… Мы-то об этом уже месяцев как пять знаем, а Гейгер – не слышал.
Говорят, сильно расстроился. Послушал-послушал, побродил вокруг костра, да и застрелился.
Все, кто могли спасти Землю – мертвы.
Спаси и сохрани детей своих, Господи. И мертвых, и живых, и тех, что вскоре…
[ . . . ]
08 ноября, 20хх
03:45 А.M.
Маришка разродилась. Уж не знаю, свезло Лебедю на сына или дочку, половых признаков мы не рассмотрели. Не до того было. Зато у ЭТОГО было пять щупалец и одна нога. Оно сняло с повитухи лоскут кожи двадцать на пятнадцать сантиметров, так что убивать пришлось на опережение – пока оно не сожрало никого из нас. Тело порубили и сожгли. А то мало ли, вдруг оживет?
Маришка рыдает. Дуреха. Чудо еще, что жива осталась! Когда эта хуйня начала из нее вылезать, я думал – все, хана девчонке. А Лебедь такой: бля, крестины отменяются, тащи ружье…
[ . . . ]
… ный месяц, ебаный год, ебаная жизнь! Какого хуя, какого хуя, какого хуя, я не могу так, я больше не могу, не могу, Боже, пожалуйста, хватит.
[ . . . ]
… дцать километров на запад, потом южнее, и к морю. Пытаемся построить хотя бы временный лагерь. Иначе до весны не доживем. Еды нет, боеприпасов мало, боеспособных парней и того меньше.
Тонконожек сейчас так много, что оторопь берет. Как посмотришь с высоты на болота – кажется, что туман клубится. Или вода с медузами. А это они! Стоят такие, покачиваются, а если учуют людей – семенят себе скопом и наваливаются, и улыбаются нам своими рожами, как родным. Безмозглые твари. И никакие ворота их не удержат – проходят насквозь и древесину, и камень, и плоть. Только за кости цепляются, да кишки иногда за собой вытаскивают. Оп – и выпотрошили тебя. Шестерых потеряли, еще двое не сегодня завтра откинутся.
Ищем, кто сможет помочь.
Лебедь не спал трое суток, взмыленный весь, а левая сторона лица ободрана. Обниму – так прижмется, голову на плечо положит и молчит.
Все устали.
04 декабря, 20хх
10:55 А.M.
Говорят, скоро будет атомный бабах, и хер знает, куда от него бежать. Ни ударная волна, ни световое излучение нам не страшны – мы далеко от реактора. С проникающей радиацией и того проще, она бьет прицельно и с маленьким радиусом. А вот куда попрет облако, и сколько сотен километров земли оно заразит… Хорошо бы к морю и вдаль, тогда не страшно. А если нет? А если к горам, а там наткнется на преграду и расползется вширь? Куда идти, чтобы под него не попасть? Куда бежать? Прятаться в норы? Так земля-то все равно будет заражена, а в норах долго не выживешь.
Мы как будто сидим и ждем, когда на нас сбросят «грязную бомбу». Но на этот раз проблему не решишь дипломатией. На этот раз всё по серьезке. Президентам и министрам не нужно жать на «красную кнопку». «Красная кнопка» уже давно нажата, и нам всем пизда.
Лебедь повеселел, говорит: ну и похуй, двум смертям не бывать. Обнесли лагерь забором, нашли оленьи тропы. Странно, но олени тонконожек почему-то не боятся. Когда не охотимся, Лебедь тащит меня в палатку, сдирает кофту через голову и валит на брезент. Постоянная близость смерти его теперь не пугает, а скорее заводит. Мы трахаемся тихо, собранно и как спортсмены. У Лебедя появилась любимая поза – ложится так, чтобы смотреть в глаза. Он даже не целуется – смотрит и смотрит, а потом опускает ресницы и накрывает губами мой рот, и дышит в меня, и любит меня так, что хочется выть.
В такие секунды нам кажется, что все хорошо. А конец света мы придумали, чтобы пощекотать нервишки.
Губы у Лебедя истрескавшиеся, и я обхватываю его руками за затылок, вцепляюсь в волосы и грубо, развязно целую. Его хуй долбит меня так, как будто может достать не то что до простаты – до печени! Лебедь ложится сверху, упираясь в брезент локтями, и дергает задом, и больно кусает меня за плечо. Раз уж нам все равно предстоит сдохнуть, то мы, по крайней мере, сделаем это, натрахавшись под завязку.
[ . . . ]
15 декабря, 20хх
11:02 А.M.
Я об этом не подумал.
Почему я об этом не подумал?
Поражающее радиоактивное облако, может, адски опасная херня, но подчиняется тем же правилам, что и простые облака. Чтобы отправить его к морю по кратчайшему пути, нам просто нужен ветер. Просто крепкий, свежий, западный ветер. И все. Сколько там километров, двадцать, двадцать пять? Почему я об этом раньше не подумал?
16 декабря, 20хх
06:30 А.M.
Гриватый добыл мне карту. Теперь обсуждаем план с ним, доком, Мэликом и Танкистом. Они такие: а где Лебедь? А Лебедь нигде. Если он узнает, что я задумал, он меня сам пристрелит. А потом будет ебать мой хладный труп. В наказание, значит, чтобы херней не страдал.
19 декабря, 20хх
09:25 Р.M.
План такой.
Сперва Танкист и Гриватый уходят к электростанции, следить, как там поживает реактор. Говорят, рванет со дня на день. Сигнализацию наладили, набрали себе полные карманы прижигателей и колючек, достали столько мертвых клещей, сколько смогли. Мертвый клещ – он такой… Дремлет себе, дремлет, пока не посадишь на загибающуюся от радиации живую тварь. Тут клещ выходит из анабиоза, лапки, значит, распускает, начинает жрать кровь и фильтровать радионуклиды. И сам питается, и жертве помогает. Авось, с клещами парни протянут сколько нужно, чтобы подать мне сигнал.
У самого реактора ебаный ад – говорят, оболочки уже начали испаряться.
Я тем временем иду к Грелке и прошу ее о помощи. Док говорит, что я больной, но я-то знаю, что всё выйдет. Что Грелка меня любит, и что она мне поможет. В нашем распоряжении – самая большая микроволновка из тех, что когда-либо существовали. В нашем распоряжении – микроволновка, которая будет нагревать воздух у побережья денно и нощно, сколько у нее там хватит сил…
А потом я разбужу Ветерок.
Мы с Мэликом разбудим.
Док требует, чтобы Лебедь шел с нами, страховка де и все такое. Вдруг со мной или Мэликом что-то случится? Тогда плану хана.
Я говорю, что да, конечно, сегодня же ему обо всем расскажу. Но я не расскажу. Я уже знаю, что сделаю вместо этого.
… так вот, Ветерок. Ветерок, если долго спал – он вяленький такой, неторопливый. Нам предстоит тащить его за собой километров десять, а там уж либо он нас догонит и заморозит, либо в радиационное облако попадем, всяко – смерть.
Мы все просчитали. Нам нужна сильная разница температур, и тогда будет ветер. Много ветра, свежего западного ветра. Ветер – это жизнь.
Если сдуем облако к морю, то это – лучшее, что может случиться с каждым живым существом по эту сторону гор. Вот если бы Гейгер был живой… Но нет.
Нам просто нужен ветер. Давай, Боженька, поднапрягись. Пусть все пройдет, как я задумал.
[ . . . ]
10 декабря, 20хх
05:38 А.M.
Светает. Лебедь злой как черт. Курю на улице, пока ему накладывают швы.
Орет из палатки, что убьет меня. Неправда, душа моя, раньше тебя это сделают Ветерок и радиация.
10 декабря, 20хх
01:07 Р.M.
Мы с ним…
Я расскажу, что случилось.
[ неразборчиво ]
Доводилось когда-нибудь спать с человеком, который весь – как часть тебя? Расстанешься с ним – и будешь кровоточить, как будто от тебя кусок отрезали.
Лебедь такой.
Я держал его крепко, а он завалил меня в каких-то ебаных кустах, как будто знал, что это – последний раз. И позже, в палатке...
Лебедь сидел, опустившись задом на пятки, и держал меня поперек живота. А я насаживался, Боже, Боже, как я насаживался. Откинулся назад, вцепился пальцами в его патлы – они у Лебедя уже не белые, сплошная пыль и пот. Прижался лопатками к его груди – а он весь твердый, липкий от испарины, с узким розовым швом через левый сосок. Совсем матерый уже, шрамами обзавелся, боевыми ранениями, ишь ты… Не то, что тогда. Когда он к нам пришел – весь такой гладкий, белокожий и беловолосый. Чистый как слеза.
Он и сейчас такой… Сияет весь, аж смотреть больно. Счастливый. А глаза у него – темные.
Утром Лебедь трахал меня снова, уложив спиной на брезент, а я раздирал его плечи ногтями и выл, и стонал, и забыл, кажется, обо всем, начиная с дурацкого самоубийственного плана.
А на рассвете вспомнил.
Вытер пот с лица, нащупал под шмотками обрез, передернул затвор и прострелил Лебедю ногу.
Всего лишь икра. Ходить сможет, перебьется. А бежать не сумеет, для операции не годен. Он так орал, так орал…
Прости. Я слишком сильно тебя люблю, чтобы пустить в это пекло. Я лучше сам. А ты – живи.
[ . . . ]
13 декабря, 20хх
11:02 Р.M.
Гриватый подал сигнал.
Ну все.
Лебедь меня…
Раньше вон злился. Орал. Нос мне разбил. А сегодня держал, обхватив поперек спины. Уткнулся лицом в отворот ветровки и молчал, молчал…
Он-то знает. Все знают.
Пожелал мне «попутного ветра», и улыбнулся еще, криво так, уголком рта.
Не знаю, как с ним прощаться. Не могу. Не могу так больше.
Спаси и сохрани детей своих, Господи. И мертвых, и живых, и тех, что вскоре умертвятся. Слова мои, воля небесная, благословение твое, аминь.
Это в последний раз, Господи.
Больше я тебя не потревожу.
[ . . . ]
[ неразборчиво ]
Его нет.
Он, безбашенный придурок, все-таки сделал что хотел. Теперь у нас тут уровень радиации, как в аду, но мы-то знаем, что могло быть и хуже.
По самым примерным подсчетам Визгарь и его парни спасли семьдесят тысяч жизней. Если не скромничать и захватить горный хребет, то сто – сто пятьдесят. Я охуенно за всех рад, но лучше бы он тогда выстрелил мне в голову, а не в ногу.
Жить без него – это как жить без двух почек, селезенки и еще пары органов навскидку. Очень больно и очень хочется кого-нибудь убить. Возможно, себя, но я же сильный мальчик. Не самоубийца. Боженька не одобрит, ха-ха. В цеху Визгаря все почему-то очень верили в Боженьку.
Я сменил место жительства – подальше от атомных станций и бывших знакомых. Тут хорошо. И выживать несложно – даже одному.
Утром уйду в белые воды. Если меня там не утопят никакие твари, вернусь на берег чистым, свободным и без единого воспоминания о прошлой жизни. У меня нет дневника, который смог бы рассказать, кто я такой и как выживать в этом мире. Зато у меня есть его дневник.
Стану Визгарем и доживу его жизнь.
Будет круто.
Единственное, чему больше нет места в моей голове – это он сам. Я не хочу о нем помнить, я не хочу даже знать о его существовании, я не хочу каждую секунду думать о том, что живу без ноги, без руки, без самого важного человека в моей жизни.
Лучше и правда без руки.
Все страницы с нашей историей... Я их вырву и выброшу. А если вы это читаете, то вы, мсье, тот еще мудак. Это все – только между мной и ним. И нашим загибающимся миром.
14 января, последний год на этой гребаной планете.
Запись последняя.
Боже, храни твоих мертвых детей.
Мне страшно, но так будет проще.
Рейтинг: NC-17
Размер: мини (39 тыс.зн. / 6 500 слов)
Персонажи: Визгарь/Лебедь, Лебедь/всё, что шевелится.
Предупреждения: постапокалипсис в формате дневника. Особенно рeкoмeндуeтся фанатам Стругaцких и фрaншизы S. T. A. L. K. E. R.
Описание: «Утром Лебедь трахал меня снова, уложив спиной на брезент, а я раздирал его плечи ногтями и выл, и стонал, и забыл, кажется, обо всем, начиная с дурацкого самоубийственного плана.
А на рассвете вспомнил.
Вытер пот с лица, нащупал под шмотками обрез, передернул затвор и прострелил Лебедю ногу.»
читать дальше
Подорожник, собранный около Чернобыля, лечит даже
открытые переломы. Только его сначала догнать нужно.
(с) народная мудрость
открытые переломы. Только его сначала догнать нужно.
(с) народная мудрость
18 апреля, 20хх
04:32 P.M.
Вчера помер Плакса. Последние пару лет вся территория от Каспийского моря до Тибета только его стараниями и выживала – там после Бури ни одной реки, ни одного озерца, ни хера не уцелело. Знаете, сколько тонн пресной воды он для них выплакал? Вот и я не знаю. Много. А теперь сдох. Говорят, кровью начал плакать и сдох.
Врут, наверное.
У нас в цеху появился новенький, здоровый как лось и с блядскими глазами. Вот прямо глянешь, и видно – готов трахаться сию секунду, только пальцем помани. Плечи в косую сажень, белокожий, здоровенный мужик – а я в здоровых мужиках разбираюсь, уж поверьте. В моей семье таких было шестеро.
У этого – спина как у гребца, бицепс с девчоночью талию, а волосы – коротко стриженные и седые. Седина теперь не редкость, редкость такие как я – те, кому после Бури ни пряди не выбелило. Говорят, нервы у нас крепкие. А как по мне, просто наследственность такая. Этот вроде тоже – хоть и седой, а не трус. Завтра хочет с нами на вылазку, говорит, что знает, где залег Ветерок. Ветерку у нас не рады, все эти гравитационные и метеорологические аномалии – та еще херня. Если Ветерок погонится за человеком, то как пить дать – проморозит всё на километры окрест до минус пятидесяти. Воздух еще ладно, за пару дней прогреется, а вот земле хана – нежизнеспособна она после Ветерка, совсем. Ни травинки не вырастет. Главное правило: если обнаружил, где залег Ветерок – предупреди остальных и не трошь его, иначе быть беде.
[ неразборчиво ]
Новеньких в последнее время мало, а лишние руки не помешают. Хорошо, что пришел. Наши такие: нет, Визгарь, не к добру это! А я знаю – к добру. У меня на людей чуйка.
19 апреля, 20хх
06:14 P.M.
Новенького зовут Лебедь. Белек сказал, что это птица такая, красивая, раньше вообще много было красивых птиц. А эта де еще и большая, если поймаешь – неделю будешь сыт.
А как по мне, то в птицах главное что? В птицах главное – яйца. Мы с Проказой как-то отбили у мародеров курицу. Неслась она, конечно, редко, но неслась! Зимой курица издохла – то ли от голода, то ли от переохлаждения, так что мы ее съели вместе с костями.
Лебедь ведет себя так, будто живет тут уже месяц. В честь кого бы его там не назвали, но сам он тоже – красивый. Рожа лепная, кулаком пригреть жалко – такие скулы да брови вразлет, что с ума можно сойти. Губы яркие, как нарисованные, а он еще и проводит по ним тыльной стороной ладони – вытирает, значит, после курева, а они от этого только ярче становятся. Пока готовились к вылазке, он в подсобке оприходовал девку Гриватого, прямо там юбку задрал и выебал. Она от удовольствия визжала, как сука в поре – все слышали, даже если не хотели. Гриватый взбеленился – мол, это мой цех, моя баба, какого хуя?! А Лебедь заправил свое хозяйство в штаны и сказал, что он людей любит, но если люди будут к нему приставать с херней, то он им ебальники порасшибает. Может, за такое Лебедю морду его красивую и попортили бы, но кому охота драться из-за бабы? Вот за кошкин хвост, или там за мертвого клеща, или коробку прижигателей – это да, за такое и убить можно. А из-за бабы в драку только дурак полезет. А Гриватый не дурак.
Через час выступаем, у всех ушки на макушке, за Ветерком охотиться – это вам не в тапки срать.
Спаси и сохрани детей своих, Господи. И мертвых, и живых, и тех, что вскоре умертвятся. Слова мои, воля небесная, благословение твое, аминь.
22 апреля, 20хх
07:14 А.M.
Добыча:
колючки – 7 шт., одна примятая, но думаю, что продадим;
полосатики – 2 шт.;
прижигатели – рой из шестнадцати половозрелых особей;
какая-то хрень, напоминающая ракушку размером с ладонь – 1 шт. Их там целые грозди на деревьях, может, зараза какая. Сдадим доку, пусть сам с ней разбирается.
Потери: нет.
Завалили пару скорняков, вонища стояла как в выгребной яме. Издалека видели голодушку, но обошли – оно нам надо, связываться со жрущим радиоактивный песок семиметровым червем? Ветерка не нашли, но Лебедь твердит, что не ошибся, просто мы ушли южнее. В следующую вылазку спустимся к болотам и попробуем снова.
Веселый он, Лебедь. Глаза – как у пятилетнего, смотрит открыто и придурковато, а руки сильные, голос глубокий, тело тугое как пружина. Когда солнце поднялось, он весь извелся. Знай дергал ладонью ворот рубахи – душно же, у нас тут климат поганый, дышать нечем. Дернет – и мышцы бугром, а под воротом всё гладкое, молочно-белое, с круглой ямочкой между ключиц. Трахаться с таким, наверное – как в белые воды нырнуть. И стыдно, и страшно, и если начал, то душу продашь, лишь бы не останавливаться.
Из белых вод еще никто не вылезал по доброй воле – всегда приходится тащить силой.
Вернулись домой, значит, помылись-побрились, договорились о завтрашних торгах. Опрокинули пару стаканов зеленой, глядь – а Лебедя нет. Он, блядь позорная, поймал себе пацана из тех, что для вылазок еще не годятся, но рядом с нами уже крутятся, и на заднем дворе его поимел. Мы заметили, только когда они вернулись – Лебедь его за зад придерживал, по-хозяйски так, а у того аж колени подламывались. Уж не знаю, от удовольствия или того, что хуй в жопе – это вам не палец в носу. Это, блядь, больно.
Лебедь с нами еще немного посидел, раскурил со мной по листику деньжицы, а потом взял мальчишку за запястье и с собой увел.
Видно, не натрахался.
[ . . . ]
04 мая, 20хх
00:14 А.M.
Добыча:
колючки – 2 шт., неурожайная вылазка;
костегрыз – 1 шт.;
кошкин хвост – 1 шт. Чуть за него не подрались. На продажу решили не выставлять, самим пригодится.
Потери: Лешему оторвало три пальца, когда вытаскивали костегрыза из оленьей туши. Ни рогатины не помогли, ни хлорка с ацетоном. Леший всю дорогу до перевала ныл, просил себе кошкин хвост, но то ж и клопу понятно: кошкин хвост – он для тех, кому совсем невмоготу, а разбазаривать его на пару пальцев никто не станет.
К вечеру началось заражение, так он полночи стонал и просился – мол, культя у него распухла, во рту сохнет, сердце колотится, не дадим кошкин хвост – дуба врежет. Лебедь его слушать не мог, все крутился с боку на бок, но из палатки не вылез. Оно и понятно – чем тут поможешь? У костегрызов яд такой – попервах совсем херово, к утру отпускает. А Лебедь – он как новичок совсем, будто стонов ни разу не слышал. Тяжко ему было. Все порывался то закурить, то поболтать, но в вылазке и то, и другое под строжайшим запретом. Хватит того, что у нас между палатками выл Леший.
Лебедь молчал-молчал, а потом сунул руку мне между ног и навалился сверху. Отвлекался, значит. Эта его рука за две недели где только не побывала – в нашем цеху оприходовал семерых баб и троих мужиков, а Куга до сих пор клянется, что такого минета ему в жизни никто не делал. Мол, такой бы рот да к Божьему хую. Никаких бы апокалипсисов не было.
Навалился он на меня, значит, а глаза темные, глубокие, и зрачок такой, что радужки не видно. Я не выдержал и говорю – либо целуй, либо нахуй иди, мне твои танцы нахер не упали. Он улыбнулся и наклонился. Губами к губам.
Целоваться с ним – как оголенный провод лизать. Я аж упрел весь, хотя ночь была холодная. А Лебедь трахал меня языком и смотрел, и смотрел, страшными своими опиумными глазами. Не закрывал ни на секунду. А когда у меня воздух закончился, он шасть руками между тел – штаны расстегивать, мои и свои.
И мозг такой: нееееет, бля, давай поломаемся? Лебедь уже стольких оприходовал, зачем добавлять ему побед в копилочку? Но хули ломаться, если я сам хотел? Я сам хотел...
Плечи его хотел, руки и блядские губы, и чтобы вот так – в тишине и темноте. Только без Лешего.
Стаскивает он с меня штаны, а я такой: да не буду я с тобой ебстись, нас весь лагерь услышит! А он: значит, постарайся не орать. И тут меня такая злость взяла: так это я буду орать, а? Это меня как девку? Как бабу Гриватого, которая под Лебедем орала аж до отупения, до поросячьего визга, а потом такая: да, да, еще, еще, ЕЩЕЕЩЕЕЩЕ? Упокой Господь ее душу – на днях откинулась. Видно, степная чумка одолела.
В общем, я подумал-подумал – и как схвачу его за патлы! Стащил с себя, завалил животом на брезент, да куртенку задрал. Думал, взбрыкнет и даст задних, а он аж зашипел от удовольствия, блядь такая. Майку я приподнял, а он под нею гладкий, твердый и упревший весь, в такие ночи кого угодно холодный пот проберет. Каждая мышца проступает – как будто Боженька его лепил, чтобы было красиво, а не по учебнику анатомии. Я не выдержал – нагнулся и прикусил под лопаткой. Там было солоно до горечи, и я кусал, и лизал, и трогал его пальцами, а потом – дернул руками за штаны, стаскивая по ногам. Зад у него такой же, как все тело – кожа молочно-белая, без загара и родинок, без неровностей и впадин, как будто его ни разу в жизни не ранили и не пороли. На мне шрамов, наверное, десятка три, даже на заднице есть парочка, а он – ишь какой. Я хуй послюнявил и пристроился сзади, а Лебедь только зад вскинул, коленями уперся в брезент – и ни слова против. Тесный он был – очуметь можно. Сначала просипел что-то, а потом дернул руку к лицу – запястье прикусил, значит, чтобы не стонать. А я в него толкаюсь и думаю – кто-то из наших с ним так же ебался, или я первый? Рассказать – не поверят. Чтобы этот ебарь – да жопу любил подставлять?
Снаружи Леший стонет, сдуреть можно! А Лебедь подо мною млеет, дрожит и постанывает, а я его наяриваю, да рукой придерживаю за загривок. Куртку в кулак – и держишь, держишь, вдавливаешь грудью в брезент… На земле теперь не поспишь, земля после Бури плохая, можно лечь и не проснуться. А брезент холодный, и Лебедь на нем раком, и Бог знает, как я ухитрился не стонать.
Хорошо было – до мурашечек. Как будто ангела Божьего ебешь, а не первую блядь на селе. Как будто в жизни больше ничего не нужно – оставьте мне только ночь, палатку и Лебедя. С заголенным задом, конечно, иначе в чем смысл?
Когда я в него спустил и отвалился, он еще полежал мордой книзу, а потом поднял голову. Глядь – а у него рука вся в крови! А сам улыбается. Прокусил, значит, когда кулак совал в рот, чтобы не орать.
А Леший снаружи стонет, стонет…
[ неразборчиво ]
Леший – всё. Сдох под утро, отдал Богу душу, а мы и не заметили. Видно, правду говорил. Нужно было дать кошкин хвост, но кто ж знал вообще? Ни разу такого от яда костегрызов не было, болеть – болели, а помирать не помирали. Видно, новая порода, совсем плохая.
Вернулись в лагерь, сдали костегрыза заказчику, да сторговались на колючки. Лебедь побродил немного, неприкаянный весь, а потом исчез. Уж не знаю, в чьей койке мы его завтра найдем, но тому есть причина.
В этом мире каждый выживает по-своему.
Боже, храни твоих мертвых детей.
[ . . . ]
10 мая, 20хх
06:50 А.M.
Нашли, где угнездился Ветерок, нанесли на карту и предупредили местных. Куга в него чуть не вступил, вот придурь лохматая. Теперь даже дети знают: если подозреваешь, что Ветерок рядом, то нужно бросать перед собой шишки или ракушки, а не ноги совать. Не то умрешь быстрее, чем скажешь «бля!», и всю команду погубишь.
Лебедь сегодня веселый, третью ночь подряд спит с двойняшками-Василисками. Уж не знаю, кто их так прозвал, но приклеилось намертво – Василиска первая и Василиска вторая, белокурые, сговорчивые, Лебедю слова поперек не скажут. Они своих имен так и не назвали, да и кому это нужно? Теперь уже никто никого по именам не помнит. Я вот – Визгарь и Визгарь. Или там – Лебедь…
Лебедь теперь по утрам приходит ко мне – выкурить деньжицу и потрепаться. Сидит на моей койке полуголый, пока делаю записи, и рассуждает вслух – мол, зачем вам дневники? Это ж откуда ты такой зеленый приперся, - спрашиваю, - у вас там что, белых вод нету? Нету, - говорит, - это еще что за херь?
Пришлось рассказывать про дневники. Если кто в белые воды попадет, то памяти лишается. Минуту в них проведешь – последнюю неделю забудешь, дольше задержишься – можешь несколько месяцев потерять. Я, когда вытаскивал Гриватого, только на бережку потоптался, да вступил в белые воды на пару секунд, а все равно потерял двое суток. Говорят, если не вытащить человека вовремя, он забывает все и стает как младенец – пустоголовый и к нашему миру не приспособленный. Болтают даже, что если остаться в белых водах на несколько часов, то не только жизнь свою забудешь, но и как пить, как есть, как дышать, а потом ляжешь и умрешь. Но я не знаю. Сказки, наверное, ни разу не видел, чтобы кто-то взаправду умер в белых водах. Они безобидные… только память жрут.
А чтобы не забыть ничего важного, у нас тут каждый ведет дневник. Пишет подробно – какие аномалии разведал, куда соваться не нужно, с кем подружился, а кто тебе всадит заточку в глаз, если еще раз увидит. Короче, всё, что требуется для выживания.
Лебедь слушал-слушал, а потом вытер ладонью губы – если деньжица молодая, то дым от нее щиплется, - и сказал: не, мол, нахуй. Не мое это – записи вести, я, если что, по твоему дневнику вспоминать буду.
Во дурак.
А потом мы целуемся. Ну, после курева и разговоров. Губы у него сухие и горячие, как в лихорадке, и трахаться он хочет все время, но нахуя оно мне? У него Василиски…
[ . . . ]
[ неразборчиво ]
… по двое, по трое, десять к десяти, а я уже того, почти дохлый.
Спаси и сохрани детей своих, Господи. И мертвых, и живых, и тех, что вскоре умертвятся. Слова мои, воля небесная, пошел ты нахер со своим благословением, аминь.
[ . . . ]
… :39 Р.M.
Одна деваха из местных говорит, что залетела от Лебедя. Не вру, мол, мамой клянусь, больше не от кого, только с ним спала! Лебедь смеется, но вижу, что ему страшно. Дети сейчас сплошь уродами рождаются, экология не та, мир сдвинулся с места. Предложил найти врача и сторговаться на аборт, у меня есть чем заплатить, так эта дура отказывается – мол, ребенка хочу! Каким бы ни родился, все равно любить буду!
Посмотрим, как ты его будешь любить, если у него окажутся зубы по всему телу или жабры вместо легких.
Лебедь ночью пришел, сел у меня в ногах, и вместо свечи поджег самокрутку. Курил-курил, молчал-молчал, а потом говорит: какого хера.
Стащил с меня одеяло, лег телом к телу, втиснулся бедрами между ног. И совсем это было не больно. Я даже стонал.
Хуй у него гладкий и розовый – кожа светлая, сосуды к ней близко, а из-за этого каждая венка видна. На члене, в сгибах локтей, под коленями. Я его за ночь вдоль и поперек всего изучил. Он, когда трахается, чуть не плачет от наслаждения – весь как нерв, как оголенный зуб, как я, если занюхаю пару крупинок манны небесной. А ему никакой наркоты не нужно. Так кайфует, что завидно становится, а потом хватает тебя руками и подминает под себя, и целует так, что ноги становятся слабыми, и ни встать, ни сесть, только стонать под ним, как девка.
Или там – соски облизывает. Лебедь может это делать часами – лизать и покусывать, втягивать в рот, обводить языком. И сосет он так же – умопомрачительно. Куга не врал. Этот бы рот…
Утром Лебедь воспротивился и не хотел уходить. Видно, та баба со своим дитенком в пузе его совсем перепугала. А я что? Я ноги раздвинул, а Лебедь засадил мне так, что я выл и хватал его за плечи, вился под ним змеей, да ногами сжимал. Думал – умру. Задыхался. Лебедь тяжелючий, как камень на грудь, как три стакана зеленой на голодный желудок. А он сжимал под коленями, задирая мне ноги, и двигал, двигал задом, и тоже стонал, и губы себе искусал до крови. Они у него яркие. Как рана на лице.
Потом, когда пытались отдышаться, я сказал ему, что он до охуения красивый. Не знаю, какие там были эти ваши лебеди, но он – красивый до боли, до судороги, сколько не смотри – не налюбуешься. Гладкий весь, щеки выскоблены аж до блеска, грудь безволосая, а соски яркие и розовые. Тискать их пальцами, чтобы покраснели – сплошное удовольствие, а ему по кайфу, и ни чуточки не больно. Он как мраморная статуя. Кажется, тронь такого – и кожа под пальцами не промнется, а окажется холодной как булыжник.
Лебедь так смеялся, что чуть хуем моим не удавился. Сказал – это херня. Он без меня как манекен, а вместе… Вот это – да. Это красиво. И опустился головой между моих коленей – белое на смуглом.
Мы похожи, наверное. Он чуть повыше, но и я не пальцем делан. Плечи вширь, и тело твердое – как пить дать, похожи. Только видно, что я другой породы – загорелый дочерна, со швом через бровь, с темной щетиной на роже. Тронешь – порежешься. Сколько ножом не скобли – она, щетина эта, все равно будет колоться.
Может, от этого у Лебедя и губы яркие.
Красиво…
[ . . . ]
22 июня, 20хх
11:02 Р.M.
Ходят слухи, что какой-то атомной электростанции, которая неподалеку, скоро хана. Активная зона реактора, мол, уже плавится по недосмотру, и хер знает, когда это всё бабахнет. И если бы на ней всё закончилось! Так ведь нет – сейчас все атомные объекты доживают свой век, и скоро мир накроется большим медным тазом. Большим таким, суровым тазом, полным кобальта и стронция.
Кинули клич от Апеннин до Китая: кто последним видел Гейгера, он хоть живой еще? Никто не видел… Говорят, что живой, но поди найди его, когда он так нужен.
Если Гейгера не добудем, то можно сразу ложиться и помирать. Плаксы нет, Медузы нет, Зеленый пару лет тому назад одеревенел окончательно. Он теперь уже не человек, помощи не дождешься. Дежа Вю откинулась одной из первых, и ни ответа, ни привета. Гребаные суперлюди, они нашу землю спасали-спасали, да не уберегли. Гейгер последний. Он радиацию жрет, ох, как он нам теперь нужен. Если и он скопытится…
28 июня, 20хх
11:16 Р.M.
Мы с Лебедем – дурачье, ну дурачье. Прошел слушок, что Гейгера видели где-то на взморье, и мы ломанулись туда радостные. Найдем, притащим, всех спасем! Километра за три до берега нас загнала стая охов-вздохов. Охи-вздохи – они такие, они чуют и кровь, и пот, и слюну, хоть ты сплюнь на камень – уже станешь мишенью. Кто ж знал, что их тут столько!
Лебедь говорит: надо разделиться, тогда один из нас успеет за подмогой. А я ему: херня, они тоже разделятся, тогда вдвоем помрем. Пару дюжин охов-вздохов на каждого – это втрое больше, чем нужно, чтобы взуть белые тапки и откинуться.
Я ему серьезно – а Лебедь смеется!
- Не разделятся, - говорит, и бах в себе в ногу! Потом объяснил: в живот стрелять побоялся, вдруг продырявит что-то не то, а руки нужны, чтобы держать оружие. Мол, беги теперь, Визгарь, беги, родимый, сам спасешься – приведешь помощь, а я тут как-нибудь дотерплю.
Ох, блядь, как же я испугался. Как будто это из моей ноги кровища в три ручья. Конечно, теперь охи-вздохи от него никуда, нахуя им я, здоровый и на двух ногах? Бросил оружие, ему нужнее, и бежал так, что чуть дыхания не лишился.
Через две минуты выступаем с подкреплением – искать Лебедя, ну, или что там от Лебедя осталось.
Боже, пусть еще живой.
[ . . . ]
… и вот так распанахали, прям до подбородка! Оно только чвакнуло и развалилось.
А Лебедь живой. Совсем живой.
Даже не верится.
Правда, глухой на оба уха, и блюет не прекращая, но это пройдет, это в мозгах, а не в теле. Охи-вздохи – они такие…
[ . . . ]
… атики – 6 шт.
Стигматы – 2 шт, вот такенные, обалдеть можно. Я за них всю осень смогу и себя, и Лебедя кормить.
Светлячки – 5 шт.
Потери: нет.
У Лебедя нога уже почти зажила, вовсю рвется с нами. Скучно ему, всех баб переебал уже по десять раз, а новеньких нет. Летом всегда затишье, особенно когда начинаются грозы.
Кому охота путешествовать, когда все метеорологические и половина физических законов встают с ног на голову? Это апокалипсис, детка.
Лебедь взялся готовить для меня по утрам. Руку набил – не то что пальчики проглотишь, руки до локтя сожрешь и не заметишь! Вчера сидел-сидел, смотрел на меня долго, а потом дневник мой с коленей скинул и положил туда голову. Скучал, мол.
Брешет, как пить дать. Вот начнет ходить на вылазки – оклемается, а так… Одним сексом сыт не будешь.
А иногда смотрит в стену – наклоняет голову и как будто слушает что-то левым ухом. Что-то такое, чего я не слышу. Это все охи-вздохи, после них люди всегда такие. Как неживые. А этот – живой еще, надо же. С глазами своими, с руками, с губами. Я его хватаю за талию, отрываю от земли и валю на постель, и падаю сверху, а он перестает слушать неслышимое и смеется, и обхватывает меня за плечи, целует и опускает ресницы. Они у него тоже белые. Я спросил: что это за седина такая, что даже ресницы выбелило? А он говорит: не седой я, мол. Просто мутация такая.
[ . . . ]
01 августа, 20хх
01:20 А.M.
Иногда мне кажется, он делает это, чтобы заставить меня ревновать. Ебется так, чтобы каждый человек в цеху слышал, как ему охуенно.
Вакса, Ежевичка, дочка Танкиста… как ее там… не помню. Мэлик и Белый. Всех отпользовал, и только Ежевичка пожаловалась – великоват, мол, ей не по кайфу. А остальные рады стараться.
Потом приходит, скидывает пропотевшую майку и смотрит на меня. А если я не злюсь – злится он, и не приходит ночевать. Дурак. Как будто я верил, что у нас что-то серьезней хорошего траха и совместных завтраков. Завтраки он готовит, кстати, даже тогда, когда дома не ночует. Приходит к рассвету, споласкивается в тазу и возится себе тихонько. Только матерится, когда схватится ладонью за горячее. Пытается меня не разбудить, значит.
Дважды дурак.
Говорят, что Гейгер живой, но где-то в Карпатах. Хер знает где, короче. Ребята из черноморских цехов его ищут, надрываются, но пока без толку.
Вчера помер Куга. Попал в свинцовые пески, да еще когда – в дождь! Лебедь, когда услышал, только поморщился да языком цыкнул. Свинцовые пески есть даже там, откуда он пришел. Премерзкая гравитационная аномалия. Чем больше песчинок прицепится к твоей одежде и ботинкам, тем сильнее станет земное тяготение. Даже с парой песчинок кажется, что ты потяжелел килограммов на пять. А в дождь они налипают целыми пластами.
Кугу под их весом расплющило, как яйцо под каблуком. Был человек – и нет человека, только кишки наружу. Гриватый говорит, что у нас скоро такими темпами вся старая команда передохнет. Набираем молодежь, но зеленые еще, куда им…
[ . . . ]
19 августа, 20хх
09:20 А.M.
Полночи ругались с Лебедем, а потом так еблись, что сломали в кровати поперечную перекладину. Лебедь – ебанутый, двинутый на всю голову, и даже не знаю: он такой после охов-вздохов, или от природы? Когда валю его на спину и хватаю за горло – стонет так, что можно кончить от одного только звука. А я давлю, давлю сильнее, сжимаю так, что вены на его шее вздуваются. Лебедь задыхается и даже глаза закатывает, – помирает, мол, сил нет. А потом вскидывает бедра и прижимается ко мне стояком, весь пропотевший, гладкий, распаленный. Когда кончаю в него, приходится отпустить горло и зажать ему рот, чтобы не кричал как резаный.
Потом мы делаем это снова – я бросаю его спиной на постель, сажусь сверху и двигаю задом. Между ягодиц скользко, и хуй его ходит туда-сюда, как заведенный, и кажется, что скакать на нем можно до умопомрачения. Я стискиваю пальцами свои соски, и насаживаюсь, нанизываюсь, ору от удовольствия, а потом выстреливаю такой струей, что Лебедю обляпывает грудь и лицо.
А он меня спихивает и валится сверху, и хочет еще, еще, он всегда хочет еще.
Ебанутый.
Завтра вылазка – у нас большой заказ, а мы не спавши. Вот херня.
Спаси и сохрани детей своих, Господи. И мертвых, и живых, и тех, что вскоре умертвятся. Слова мои, воля небесная, благословение твое, аминь.
[ . . . ]
[ неразборчиво ]
Думал, умру.
Писать еще не могу, потом.
[ . . . ]
[ неразборчиво ]
Руки лучше, вижу пока плохо, все черно-белое. Дышать больно. Ссать больно. Пить больно. Матерь Божья, еб тебя так, какого хуя? Мы не об этом договаривались!
Аминь, аминь, мать твою, Господи, все время кажется, что я помираю. Что больше нету сил терпеть.
Лебедь от меня не отходит – прилип, как будто на мне соком клеевика намазано. Трахаться уже две недели не ходил. Рекорд! Может, я и правда умираю? А то чего он такой пришибленный?
[ . . . ]
30 сентября, 20хх
08:20 Р.M.
Двадцатого августа сего года обнаружили новый аномальный объект. Рабочее наименовение: Грелка. Описание: глыба ориентировочно 2х2х3 метра, состоит из бетона и скелетов крупных грызунов – при наружном осмотре смогли насчитать восемь крыс, трех белок и одну кошку. Объект предположительно разумный. Трогать можно, но не дай вам Бог повторить мою ошибку. Настоятельно не рекомендую приближаться к ней с газовой горелкой, сверлом или киркой. Когда я попытался взять образцы для химической пробы, Грелка… испугалась, наверное. «Закричала». Или хер знает. Может, это у нее противоугонная сигнализация такая… Чтобы, значит, не упер ее никто, такую красивую, из пустыни.
Док говорит, что «кричала» она электромагнитным полем сверхвысокой частоты. Знаете, что будет с мышью, если оставить ее на тарелке работающего радара?
Ничего хорошего.
Я испекся, как та мышь. Лебедь говорит, что если бы не был седым от рождения, то поседел бы. Он шлялся где-то неподалеку, услышал только, как я заорал.
Сперва я ослеп. Сетчатка сгорела, белки глаз сварились, а потом стало больно. Ничего не помню, помню только боль. В этом аду не было даже чертей с вилами. Не знаю, как Лебедь меня дотащил до лагеря. И как выжил – тоже не знаю, не иначе как Божьим провидением. Это было… как будто меня варили заживо.
Меня спас кошкин хвост, который когда-то не достался Лешему. А уцелел бы он – скопытился бы я.
Черт знает, что это такое и как оно работает, но если спустить с него мягкую черную шкурку, а остальное разобрать на косточки и волоконца, то супец из этих косточек может вылечить хоть ракового больного, хоть спидозника в последней стадии. Ну чисто тебе панацея. Конечно, это на самом деле не хвост – косточек в нем в шесть раз больше, чем положено, и форма у них не та. Может, это и не косточки вовсе.
А волоконца лучше не есть, ничего хорошего от них не будет…
Док говорит – странно, что я дожил до супчика. Оболочки мозга, желудок и мочевой пузырь сварились вкрутую, выстилки внутренних органов пожгло, в крупных сосудах даже кровь закипела. Я был начинен тромбами и ожоговыми токсинами, как жареная курица.
Но кошкин хвост есть кошкин хвост. У меня даже сетчатка отросла, представляете? Новехонькая. Вижу лучше чем раньше, только цвета иногда путаю.
[ . . . ]
12 октября, 20хх
10:00 Р.M.
Лебедь спит со мной, ест со мной, если б я разрешил – даже отлить бы ходил за компанию. Когда может – кладет ладонь мне на загривок, и смеется – нервно так, и рассказывает что-то, а сам смотрит, смотрит… Как будто боится.
Мне кажется, новости из окрестных поселков он получает телепатически – еще даже почту не привозили, а он уже все знает. Проказа, говорят, замуж вышла. Ежевичка и Белый ушли на восток. Мол, возле моря плохо, влажность высокая, хотят поближе к горам. Одну из Василисок сожрали песчаные блохи. Мерзкие твари, охотятся в песках, прогрызают кожу и забивают все вены и телесные полости. Вскрываешь такой трупак – а там три миллиона обожравшихся блох во всех внутренностях. Фу, блядь.
Та деваха, которая залетела от Лебедя, ходит с таким пузом, что уже даже док чует неладное. Не бывает таких животов на шестом месяце. Только у лошадей.
[ . . . ]
14 октября, 20хх
07:00 А.M.
Снова ходили к Грелке, уже третий раз. Она разумная, как пить дать, и когда я с ней говорю, да еще глажу её по скелетикам – чуть не мурлычет.
Я чувствую.
Лебедь говорит, что это я мозгами поехал после того, как сварился. А я говорю: мне виднее. Грелка живая, и мозги у нее не хуже моих. Я объяснил, что не хотел сделать ей больно, и она поняла.
Когда я к ней подхожу, Лебедь нервничает и трется рядом, а когда возвращаемся домой – трахает меня так, как будто ревнует. Валит боком на постель, вальтом, хватает за зад и подтаскивает к себе, а потом берет в рот, глубоко-глубоко, по самые гланды. А я глажу его по бедрам и сосу тоже. Легонько... Сперва облизываю головку, как конфету, круглый такой леденец. Потом посасываю и беру за щеку, а Лебедь в это время так работает глоткой, будто хочет, чтобы я кончил за минуту. Чокнуться с ним можно, ей Богу, чокнуться и забыть обо всем. Он тискает мой зад, почти укладывая бедрами себе на лицо, а я дрочу ему ладонью и кусаю губы, а потом сосу, сосу так, будто пытаюсь догнать. Лебедь взбрыкивает ногами и толкается тазом, пытаясь впихнуть свой хуй мне в рот, я давлюсь, но потом привыкаю, и это все так долго, долго, долго… Так хорошо. Как в полусне.
Кажется, что этот мир не закончится, пока мы с Лебедем трахаемся.
[ . . . ]
03 ноября, 20хх
09:23 Р.M.
Ебтвоюмать, Боженька. Ты что, решил нас не спасать?
Гейгера нашли, живого и здорового, где-то на Крымском полуострове. Он всё выслушал, и про атомные электростанции, и про тотальный пиздец, и про то, что Медузу выловили мертвую в Красном море. Она когда-то, в свои лучшие дни, чистила океан от загрязнений. Собирала всю эту… нефть, и что там еще… День за днем вылуплялась из корки отбросов, как из яйца, и восставала чистенькая, тоненькая и светящаяся белизной. И чистила, чистила, чистила.
А потом наши засекли мусорный остров радиусом в пару километров, а в его центре откопали Медузу. Наочищалась, родимая… Мы-то об этом уже месяцев как пять знаем, а Гейгер – не слышал.
Говорят, сильно расстроился. Послушал-послушал, побродил вокруг костра, да и застрелился.
Все, кто могли спасти Землю – мертвы.
Спаси и сохрани детей своих, Господи. И мертвых, и живых, и тех, что вскоре…
[ . . . ]
08 ноября, 20хх
03:45 А.M.
Маришка разродилась. Уж не знаю, свезло Лебедю на сына или дочку, половых признаков мы не рассмотрели. Не до того было. Зато у ЭТОГО было пять щупалец и одна нога. Оно сняло с повитухи лоскут кожи двадцать на пятнадцать сантиметров, так что убивать пришлось на опережение – пока оно не сожрало никого из нас. Тело порубили и сожгли. А то мало ли, вдруг оживет?
Маришка рыдает. Дуреха. Чудо еще, что жива осталась! Когда эта хуйня начала из нее вылезать, я думал – все, хана девчонке. А Лебедь такой: бля, крестины отменяются, тащи ружье…
[ . . . ]
… ный месяц, ебаный год, ебаная жизнь! Какого хуя, какого хуя, какого хуя, я не могу так, я больше не могу, не могу, Боже, пожалуйста, хватит.
[ . . . ]
… дцать километров на запад, потом южнее, и к морю. Пытаемся построить хотя бы временный лагерь. Иначе до весны не доживем. Еды нет, боеприпасов мало, боеспособных парней и того меньше.
Тонконожек сейчас так много, что оторопь берет. Как посмотришь с высоты на болота – кажется, что туман клубится. Или вода с медузами. А это они! Стоят такие, покачиваются, а если учуют людей – семенят себе скопом и наваливаются, и улыбаются нам своими рожами, как родным. Безмозглые твари. И никакие ворота их не удержат – проходят насквозь и древесину, и камень, и плоть. Только за кости цепляются, да кишки иногда за собой вытаскивают. Оп – и выпотрошили тебя. Шестерых потеряли, еще двое не сегодня завтра откинутся.
Ищем, кто сможет помочь.
Лебедь не спал трое суток, взмыленный весь, а левая сторона лица ободрана. Обниму – так прижмется, голову на плечо положит и молчит.
Все устали.
04 декабря, 20хх
10:55 А.M.
Говорят, скоро будет атомный бабах, и хер знает, куда от него бежать. Ни ударная волна, ни световое излучение нам не страшны – мы далеко от реактора. С проникающей радиацией и того проще, она бьет прицельно и с маленьким радиусом. А вот куда попрет облако, и сколько сотен километров земли оно заразит… Хорошо бы к морю и вдаль, тогда не страшно. А если нет? А если к горам, а там наткнется на преграду и расползется вширь? Куда идти, чтобы под него не попасть? Куда бежать? Прятаться в норы? Так земля-то все равно будет заражена, а в норах долго не выживешь.
Мы как будто сидим и ждем, когда на нас сбросят «грязную бомбу». Но на этот раз проблему не решишь дипломатией. На этот раз всё по серьезке. Президентам и министрам не нужно жать на «красную кнопку». «Красная кнопка» уже давно нажата, и нам всем пизда.
Лебедь повеселел, говорит: ну и похуй, двум смертям не бывать. Обнесли лагерь забором, нашли оленьи тропы. Странно, но олени тонконожек почему-то не боятся. Когда не охотимся, Лебедь тащит меня в палатку, сдирает кофту через голову и валит на брезент. Постоянная близость смерти его теперь не пугает, а скорее заводит. Мы трахаемся тихо, собранно и как спортсмены. У Лебедя появилась любимая поза – ложится так, чтобы смотреть в глаза. Он даже не целуется – смотрит и смотрит, а потом опускает ресницы и накрывает губами мой рот, и дышит в меня, и любит меня так, что хочется выть.
В такие секунды нам кажется, что все хорошо. А конец света мы придумали, чтобы пощекотать нервишки.
Губы у Лебедя истрескавшиеся, и я обхватываю его руками за затылок, вцепляюсь в волосы и грубо, развязно целую. Его хуй долбит меня так, как будто может достать не то что до простаты – до печени! Лебедь ложится сверху, упираясь в брезент локтями, и дергает задом, и больно кусает меня за плечо. Раз уж нам все равно предстоит сдохнуть, то мы, по крайней мере, сделаем это, натрахавшись под завязку.
[ . . . ]
15 декабря, 20хх
11:02 А.M.
Я об этом не подумал.
Почему я об этом не подумал?
Поражающее радиоактивное облако, может, адски опасная херня, но подчиняется тем же правилам, что и простые облака. Чтобы отправить его к морю по кратчайшему пути, нам просто нужен ветер. Просто крепкий, свежий, западный ветер. И все. Сколько там километров, двадцать, двадцать пять? Почему я об этом раньше не подумал?
16 декабря, 20хх
06:30 А.M.
Гриватый добыл мне карту. Теперь обсуждаем план с ним, доком, Мэликом и Танкистом. Они такие: а где Лебедь? А Лебедь нигде. Если он узнает, что я задумал, он меня сам пристрелит. А потом будет ебать мой хладный труп. В наказание, значит, чтобы херней не страдал.
19 декабря, 20хх
09:25 Р.M.
План такой.
Сперва Танкист и Гриватый уходят к электростанции, следить, как там поживает реактор. Говорят, рванет со дня на день. Сигнализацию наладили, набрали себе полные карманы прижигателей и колючек, достали столько мертвых клещей, сколько смогли. Мертвый клещ – он такой… Дремлет себе, дремлет, пока не посадишь на загибающуюся от радиации живую тварь. Тут клещ выходит из анабиоза, лапки, значит, распускает, начинает жрать кровь и фильтровать радионуклиды. И сам питается, и жертве помогает. Авось, с клещами парни протянут сколько нужно, чтобы подать мне сигнал.
У самого реактора ебаный ад – говорят, оболочки уже начали испаряться.
Я тем временем иду к Грелке и прошу ее о помощи. Док говорит, что я больной, но я-то знаю, что всё выйдет. Что Грелка меня любит, и что она мне поможет. В нашем распоряжении – самая большая микроволновка из тех, что когда-либо существовали. В нашем распоряжении – микроволновка, которая будет нагревать воздух у побережья денно и нощно, сколько у нее там хватит сил…
А потом я разбужу Ветерок.
Мы с Мэликом разбудим.
Док требует, чтобы Лебедь шел с нами, страховка де и все такое. Вдруг со мной или Мэликом что-то случится? Тогда плану хана.
Я говорю, что да, конечно, сегодня же ему обо всем расскажу. Но я не расскажу. Я уже знаю, что сделаю вместо этого.
… так вот, Ветерок. Ветерок, если долго спал – он вяленький такой, неторопливый. Нам предстоит тащить его за собой километров десять, а там уж либо он нас догонит и заморозит, либо в радиационное облако попадем, всяко – смерть.
Мы все просчитали. Нам нужна сильная разница температур, и тогда будет ветер. Много ветра, свежего западного ветра. Ветер – это жизнь.
Если сдуем облако к морю, то это – лучшее, что может случиться с каждым живым существом по эту сторону гор. Вот если бы Гейгер был живой… Но нет.
Нам просто нужен ветер. Давай, Боженька, поднапрягись. Пусть все пройдет, как я задумал.
[ . . . ]
10 декабря, 20хх
05:38 А.M.
Светает. Лебедь злой как черт. Курю на улице, пока ему накладывают швы.
Орет из палатки, что убьет меня. Неправда, душа моя, раньше тебя это сделают Ветерок и радиация.
10 декабря, 20хх
01:07 Р.M.
Мы с ним…
Я расскажу, что случилось.
[ неразборчиво ]
Доводилось когда-нибудь спать с человеком, который весь – как часть тебя? Расстанешься с ним – и будешь кровоточить, как будто от тебя кусок отрезали.
Лебедь такой.
Я держал его крепко, а он завалил меня в каких-то ебаных кустах, как будто знал, что это – последний раз. И позже, в палатке...
Лебедь сидел, опустившись задом на пятки, и держал меня поперек живота. А я насаживался, Боже, Боже, как я насаживался. Откинулся назад, вцепился пальцами в его патлы – они у Лебедя уже не белые, сплошная пыль и пот. Прижался лопатками к его груди – а он весь твердый, липкий от испарины, с узким розовым швом через левый сосок. Совсем матерый уже, шрамами обзавелся, боевыми ранениями, ишь ты… Не то, что тогда. Когда он к нам пришел – весь такой гладкий, белокожий и беловолосый. Чистый как слеза.
Он и сейчас такой… Сияет весь, аж смотреть больно. Счастливый. А глаза у него – темные.
Утром Лебедь трахал меня снова, уложив спиной на брезент, а я раздирал его плечи ногтями и выл, и стонал, и забыл, кажется, обо всем, начиная с дурацкого самоубийственного плана.
А на рассвете вспомнил.
Вытер пот с лица, нащупал под шмотками обрез, передернул затвор и прострелил Лебедю ногу.
Всего лишь икра. Ходить сможет, перебьется. А бежать не сумеет, для операции не годен. Он так орал, так орал…
Прости. Я слишком сильно тебя люблю, чтобы пустить в это пекло. Я лучше сам. А ты – живи.
[ . . . ]
13 декабря, 20хх
11:02 Р.M.
Гриватый подал сигнал.
Ну все.
Лебедь меня…
Раньше вон злился. Орал. Нос мне разбил. А сегодня держал, обхватив поперек спины. Уткнулся лицом в отворот ветровки и молчал, молчал…
Он-то знает. Все знают.
Пожелал мне «попутного ветра», и улыбнулся еще, криво так, уголком рта.
Не знаю, как с ним прощаться. Не могу. Не могу так больше.
Спаси и сохрани детей своих, Господи. И мертвых, и живых, и тех, что вскоре умертвятся. Слова мои, воля небесная, благословение твое, аминь.
Это в последний раз, Господи.
Больше я тебя не потревожу.
[ . . . ]
[ неразборчиво ]
Его нет.
Он, безбашенный придурок, все-таки сделал что хотел. Теперь у нас тут уровень радиации, как в аду, но мы-то знаем, что могло быть и хуже.
По самым примерным подсчетам Визгарь и его парни спасли семьдесят тысяч жизней. Если не скромничать и захватить горный хребет, то сто – сто пятьдесят. Я охуенно за всех рад, но лучше бы он тогда выстрелил мне в голову, а не в ногу.
Жить без него – это как жить без двух почек, селезенки и еще пары органов навскидку. Очень больно и очень хочется кого-нибудь убить. Возможно, себя, но я же сильный мальчик. Не самоубийца. Боженька не одобрит, ха-ха. В цеху Визгаря все почему-то очень верили в Боженьку.
Я сменил место жительства – подальше от атомных станций и бывших знакомых. Тут хорошо. И выживать несложно – даже одному.
Утром уйду в белые воды. Если меня там не утопят никакие твари, вернусь на берег чистым, свободным и без единого воспоминания о прошлой жизни. У меня нет дневника, который смог бы рассказать, кто я такой и как выживать в этом мире. Зато у меня есть его дневник.
Стану Визгарем и доживу его жизнь.
Будет круто.
Единственное, чему больше нет места в моей голове – это он сам. Я не хочу о нем помнить, я не хочу даже знать о его существовании, я не хочу каждую секунду думать о том, что живу без ноги, без руки, без самого важного человека в моей жизни.
Лучше и правда без руки.
Все страницы с нашей историей... Я их вырву и выброшу. А если вы это читаете, то вы, мсье, тот еще мудак. Это все – только между мной и ним. И нашим загибающимся миром.
14 января, последний год на этой гребаной планете.
Запись последняя.
Боже, храни твоих мертвых детей.
Мне страшно, но так будет проще.
-
-
14.12.2016 в 00:15Наматываю сопли на кулак, слезами орошаю умирающий бамбук.
Это пиздец.
И снова - мир охуенный. Просто охуительнейший, епа мать. И блять охуеть. Карочи, цензурное кончилось.
И снова персонажи такие, что орать и орать. Я их будто узнал. Как блять это за 6 тыщ слов вообще возможно?
И когда он выстрелил ему в ногу, я уже знал, что всё, пизда. Не будет больше ничего. Всё нахуй накрылось медным тазом размером с хуев хрустальный свод. Но блять, такой охуенный таз.
И нет, не семь сверхчеловеков, а больше. Каждый из них такой.
И Лебедь дурак. Его жить оставили, а он в белые воды. Это ж как умереть, то же самое. И Визгарем он стать захотел, да только Визгарь-то его оставлял. Чтобы Лебедь жил, а не он. Ух ёпты ж.
Я у ног твоих, так и знай!
-
-
17.01.2017 в 00:31